Варлам Шаламов

Георгий Адамович

Стихи автора «Колымских рассказов»

Едва ли кто-нибудь из читавших «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, - не так давно помещённые без ведома автора в двух книжках «Нового Журнала», - в состоянии их забыть. На мой взгляд, они страшнее и ужаснее, чем прогремевший на весь свет «Один день Ивана Денисовича», и появись эти короткие наброски не в эмигрантском, а в советском издании, они вызвали бы, вероятно, не меньше шума и толков. Правда, за Солженицыным остаётся преимущество новизны и открытия: он первый рассказал о том, что многие на Западе отрицали и что до последних лет, не без насмешливого высокомерия, относили к клеветническим выдумкам. После появления его свидетельства в московской печати говорить о клевете стало невозможно. Однако по существу свидетельство Шаламова, - несомненно основанное на том, что ему лично пришлось испытать, - хуже, безотраднее, безнадёжнее солженицынского. Иван Денисович, при всём своём рабском бесправии и мучениях, был ещё живым человеком, - как были ещё живыми людьми и его товарищи по несчастью. В «Колымских же рассказах» бродят какие-то тени, почти мертвецы, когда-то бывшие живыми: они обмениваются отрывочными замечаниями, ссорятся, бранятся, ненавидят один другого, как будто иногда даже цепляются за жизнь, - но это подлинно «мёртвые души», мёртвые, убитые непрестанным страхом и всё растущим отчаянием. Каторга в этих рассказах не только сделала, но и окончательно доделала своё дело, - чего нет в повести Солженицына.

Маленький сборник стихов Варлама Шаламова, вышедший этой весной в Москве, заранее, ещё до чтения, вызывает тревожное любопытство: каковы могут быть, какими могли остаться стихи человека, проведшего долгие годы на Колыме? Книга не совсем обычно, но, по-моему, хорошо и выразительно названа - «Дорога и судьба». Приложен портрет автора: хмурое, усталое лицо, тяжёлый, пристальный взгляд. От имени издательства сообщается, что «поэзия В.Шаламова привлекает глубоко заложенным в ней философским началом, достоверностью наблюдений, взвешенностью слова» и что «круг интересов поэта разнообразен». О его участи, о его сравнительно недавнем прошлом — ни слова. А читатель, само собой, ищет в шаламовском сборнике отражения того, что поэт пережил.

Стихи умные, суховатые. Судя по их общему складу, Шаламов не столько склонен забыть или простить былое, сколько готов махнуть на него рукой. Одно только стихотворение выделяется среди других своим ожесточением, открытым своим стремлением свести счёты с «подлецами, подхалимами и лицемерами» - и кстати сказать, это далеко не лучшее стихотворение в книге. Поэтическое мастерство Шаламова несравненно убедительнее там, где он вглядывается в природу, - «равнодушную природу», по Пушкину, - где беседует с самим собой или упоминает со сдержанным волнением о своём возвращении после ссылки в Москву, «велением эпохи сплетённую с моей судьбой».

Его учитель и по-видимому любимый поэт — Баратынский, от которого он перенял стремление по мере возможности сочетать чувство с мыслью. Не в «философском начале» тут, конечно, дело, как несколько простодушно указывается в издательской заметке, а в пренебрежении к легковесному лиризму, к очарованию во что бы то ни стало, какой бы ни было ценой, по примеру иных последователей Фета. Есть в «Дороге и судьбе» стихотворение, так и озаглавленное «Баратынский», текст которого почти анекдотичен, несмотря на серьёзность тона: на каторге три узника случайно, в чьём-то заброшенном доме, нашли томик Баратынского и тут же разделили его на три части. Первый взял предисловие - «на цигарки». Второй взял послесловие с целью выкроить себе из него колоду игральных карт (о самодельных картах упоминается и в «Колымских рассказах»). Шаламову достались «вдохновенные стихи полузабытого поэта» и он признаёт это «счастьем».

Чтение поэта, может быть, и «полузабытого», но в высшей степени замечательного, навсегда оставило след в сознании заключённого, - если только читал он тогда его впервые. Баратынский научил его конкретности, анти-зыбкости поэтических приёмов, причудливой точности образов. Вот один из образцов этого, выбранный почти наудачу:

Сосна в болоте

Бог наказал сосну за что-то
И сбросил со скалы.
Она обрушилась в болото
Среди холодной мглы.

Она, живая вполовину,
Едва сдержала вздох,
Её затягивала тина,
Сырой багровый мох.

Она не смела распрямиться,
Вцепиться в щели скал,
А ветер, - тот, что был убийцей, -
Ей руку тихо жал,

Ещё живую жал ей руку,
Хотел, чтобы она
Благодарила за науку,
Пока была видна.

Сборник стихов Шаламова, - духовно своеобразных и по-своему значительных, не похожих на большинство теперешних стихов, в особенности стихов советских, - стоило и следовало бы разобрать с чисто литературной точки зрения, не касаясь биографии автора. Стихи вполне заслуживали бы такого разбора и, вероятно, для самого Шаламова подобное отношение к его творчеству было бы единственно приемлемо. Но досадно это автору или безразлично, нам здесь трудно отделаться от «колымского» подхода к его поэзии. Невольно задаёшь себе вопрос: может быть, хотя бы в главнейшем, сухость и суровость этих стихов есть неизбежное последствие лагерного одиночества, одиноких, ночных раздумий о той «дороге и судьбе», которая порой выпадает на долю человека? Может быть, именно в результате этих раздумий бесследно развеялись в сознании Шаламова иллюзии, столь часто оказывающиеся сущностью и стержнем лирики, может быть, при иной участи Шаламов был бы и поэтом иным? Но догадки остаются догадками, и достоверного ответа на них у нас нет.

От редакции Shalamov.ru

Первая рецензия на Западе на стихи Шаламова (частично касающаяся и его «Колымских рассказов») принадлежит перу Георгия Адамовича, известного поэта и литературного критика, представителя первой волны русской эмиграции. Рецензия появилась на страницах парижской газеты «Русская мысль» в конце августа 1967 г. Ее машинописную копию передал Шаламову литературовед О.Н. Михайлов. Шаламов остался доволен рецензией, хотя и высказал претензию Г.Адамовичу по поводу его явно неудачной фразы: «Шаламов не столько склонен забыть или простить былое, сколько готов махнуть на него рукой». Подробнее об этом в воспоминаниях О.Н.Михайлова «В круге девятом».
Рецензия печатается по машинописи, хранящейся в фонде В.Т.Шаламова в РГАЛИ (Ф.2596, оп.2, ед.хр.179, л.л.1-4).