Варлам Шаламов

Краткое жизнеописание Варлама Шаламова, составленное им самим

Данный текст В.Т. Шаламова, отсутствующий в фонде писателя в РГАЛИ, был впервые опубликован в 1985 г. в книге «Воскрешение лиственницы» (Париж, ИМКА-Пресс, сост. и предисловие М. Геллера). Как отмечал М.Геллер, все материалы для этого издания поступили от «друзей» Шаламова после смерти писателя. Можно предполагать, что на самом деле все рукописи попали в руки близких Шаламову Л. В. Зайвой и Ю.А. Шрейдера раньше, в период его болезни, и только после 1982 г. были пересланы в Париж. Как и все зарубежные издания Шаламова того времени, «Воскрешение лиственницы» ИМКА-Пресс имеет ряд серьезных расхождений с текстами, изданными в России И.П. Сиротинской. «Краткое жизнеописание» Шаламова, судя по фотокопии, опубликованной М.Геллером в книге, представляет собой машинопись с правкой автора – подчас трудноразборчивой. Текст не закончен. В публикации М.Геллера трудные места отмечены квадратными скобками, однако, ряд мест прочитан неправильно (рассказ Шаламова 1930-х годов называется «Три смерти доктора Аустино», очерк – «Картофель», а не «Карторей», аббревиатура КРТД, а не КРДТ). Публикуя «Краткое жизнеописание» с исправлениями, надеемся, что оно займет достойное место в ряду важнейших автобиографических текстов Шаламова. Особую ценность имеют его характеристики оппозиции 1920-х годов, Троцкого и Сталина. Надеемся, что в дальнейшем удастся более полно расшифровать рукописные фрагменты, хранящиеся сейчас в архиве М.Геллера в Париже.

Я родился 18 июня 1907 года в городе Вологде. Отец мой священник, православный миссионер на Алеутских островах в Северной Америке, вернувшийся в Россию после первой русской революции в 1905 году. Мать – учительница.

Первую мировую войну, революцию и гражданскую войну я пережил школьником в городе Вологде. В 1920 году на Северном фронте был убит мой брат – красноармеец, и ослеп отец, слепой [...] 13 лет, он умер в 1933 году. Мать умерла в 1934 году.

В 1923 году я окончил школу 2-ой ступени в Вологде и переехал в Москву, где и живу до сего времени. Работал на кожевенном заводе в Кунцево дубильщиком, а в 1926 году поступил в Московский университет на юридический факультет – факультет советского права, как он тогда назывался. Встретившись в университете со своими одногодниками, думал по крайней мере перевернуть мир. Активно участвовал в событиях 1927, 1928 и 1929 гг. на стороне оппозиции.[1]

19 февраля 1929 г. арестован в засаде в одной из подпольных типографий Московского университета. Пробыл в одиночной камере (камера 25 мужского одиночного корпуса московской Бутырской тюрьмы) все время следствия – месяц.

При допросе отказывался от показаний. Приговорен Особым совещанием в то, еще догитлеровское, время к трем годам концентрационных лагерей с последующей ссылкой на Север и отвезен среди уголовных рецидивистов на Северный Урал в Вишерское отделение Соловецких Лагерей Особого Назначения, [единственных] лагерей, которые тогда существовали в СССР.

После 16-ой партийной коференции подал заявление об освобождении, но освобожден не был – сказался мой беспартийный статус на воле. Мой лагерный приговор был первым лагерным приговором оппозиционерам. В 1930 году вместе с Блюменфельдом – одним из видных оппозиционеров, членом тогдашнего центра, написал протест в связи с положением женщин в лагерях. Во время пресловутой «перековки» был в 1931 году досрочно освобожден с восстановлением во всех правах – по приказу НКВД для административных работников из заключенных, – во время одной из лагерных «разгрузок», которые время от времени проводила Москва. Зачетов рабочих дней и досрочных освобождений не было еще тогда.

Я переехал на Березниковский химкомбинат, который я же и строил в 1929-1930 годах, и работал там зав.бюро экономики труда ТЭЦ Березников до первого отпуска.

В 1932 году вернулся в Москву и работал пять лет в качестве журналиста, литератора и писателя. Перед очередной высылкой в 1932 году напечатал свой первый рассказ в журнале «Октябрь», в 1936 году – «Три смерти доктора Аустино», «Пава и древо» в журнале «Литературный современник», воспоминания о Маяковском – в журнале «Прожектор», рассказ «Возвращение» в «Вокруг света», очерк «Картофель» – в горьковском «Колхознике».

Вновь арестован 12 января 1937 года в Москве и осужден за КРТД на пять лет с отбыванием срока на Колыме (так в приговоре).

Привезен на Колыму 12 августа 1937 года. На Колыме отвезен на прииск «Партизан» Северного горного управления, где и встретил кровавые события 1938 года. Для лагерей 1938 год – то же, что и для «воли» 1937-ой – чтение по гаранинским спискам.

Работал по 14 часов с 1938 года. Арестовывался на Колыме с заведением «дела» не один раз. От гаранинских расстрелов меня спас лагерный следователь Ск[ановский] [...] разорвал мое дело на моих глазах. Позднее Скановский был расстрелян и сам.

В декабре 1938 года арестован на прииске «Партизан» и отвезен в Магадан, как участник дела юристов, и находился в Магаданской тюрьме. Накануне возбуждения нашего «дела» начальник СПО капитан Стебелев был арестован сам – и всех, кто был арестован по его ордерам за последнюю неделю, выпустили на пересылку «без последствий». В конце декабря 1938 года я вышел на огромную (более 3000 человек) магаданскую пересылку, где копили людей из-за тифозного карантина.

Только в апреле магаданское начальство увезло людей в тайгу. Я задержался до последней отправки, и попал на «Черное озеро» в угольный район в разведку по углю полным инвалидом [...] после одного лета золотого забоя 1938 года на «Партизане». На Черном озере я работал: бил разведочные шурфы и каналы, до осени 1940 года, когда район закрыли, потому что угля в нем не нашли.

Я был перевезен на Аркагалу Угольную на Северной Колыме и работал в шахте. Угольная шахта гораздо легче открытого забоя, золотого разреза: теплее, не бьет конвой, сам уголь на [лопате] весит гораздо меньше камня, грунта, окружающего золотые жилы и россыпи.

На Аркагалинской шахте встретил войну. В это время у меня кончился пятилетний срок, в январе 1942 года я должен был выйти на волю, но освобожден не был, как, впрочем, и почти все, осужденные по «КРТД». Несколько месяцев нас держали без всякого приговора, но в конце октября привезли какие-то бумажки, отпечатанные на машинке, где для фамилий оставалось место, и задержали в лагере «до конца войны» или «до особого распоряжения» – я уже сейчас не помню.

Все люди с такими «сроками» привлекались всемогущей системой, я думаю, и Москвой тоже [...]. И вскоре я был арестован на Аркагале и отвезен в сталинский ДАХАУ – в спецзону Колымы на прииск «Джелгала». Это грозило смертью – но мне в то время было все равно.

На «Джелгале» зимой 1942 года я работал в горной бригаде в условиях побоев, издевательств не меньших, чем в 1938 году на «Партизане».

В 1943 году на прииске «Джелгала», где начальником особого отдела был бывший начальник Магаданского райотдела Федоров, спасшийся от взаимного истребления чекистами друг друга [...] в 1938 году, – человек грамотный, владеющий современной терминологией, старающийся не отступать от жизни.

По доносу И.П.Заславского и М.Кривицкого [...] я был арестован и обвинен в восхвалении гитлеровского оружия. Федоров, а также Заславский, Кривицкий считали, что делают богоугодное дело, ибо уничтожить физически врага партии – основной лозунг дня, провозглашенный Сталиным.

«Кадровый троцкист и враг партии Шаламов» – так начинались все документы обо мне того времени, исходившие от Заславского, Кривицкого, Федорова.

Это все узналось впоследствии. Я был осужден на десять лет. Тут был небольшой просчет Федорова – [меня судили в годовщину войны] – после давления на трибунал с уже смертным приговором.

В совершенно беспомощном состоянии, доходягой из доходяг, я двигался от забоя к больнице и обратно, и опять возвращался в забой.

Много лежал в больницах Колымы, столько, сколько могли держать. Так прошла война, а я все еще был то в забое, то на больничной койке.

Шаламов В.Т. Воскрешение лиственницы. Paris, YMKA-PRESS, 1985. С. 11-16.

Примечания

  • 1. Не Троцкого – к Троцкому большинство оппозиционеров относилось без большой симпатии, – но к рядам тех, кто пытался самыми первыми, самоотверженно отдав жизнь, сдержать тот кровавый потоп, который вошел в историю под названием культа Сталина. Оппозиционеры – единственные в России люди, которые пытались организовать активное сопротивление этому носорогу. (Сноска В.Т.Шаламова – Ред.)