Варлам Шаламов

Ирина Емельянова

Неизвестные страницы Варлама Шаламова или История одного «поступления»

Передавая в очередной раз бумаги из своею домашнего собрания в архив, я наткнулась на папку с надписью «Литературный институт», где почему-то до сих пор хранятся мои курсовые работы (в том числе сочинение о романе «Братья Ершовы» В. Кочетова — для семинара, который вел тогда некто Ю. Пухов), дипломный проект с переводами с таджикского и прочая забавная чепуха. Среди этого мусора, вдруг — несколько страниц интереснейшей, на мой взгляд, прозы, явно не принадлежащей моему девичьему перу. И вспомнилась курьезная (но и не очень почтенная, хотя по прошествии полвека, никто не бросит в меня камень) история моего поступления в Литературный институт имени Горького.

После окончания школы в пятьдесят шестом году, полная нелепых амбиций, я решила поступать в институт кинематографии на сценарное отделение. Разумеется, совершенно справедливо, на экзаменах «по творчеству» я провалилась.

Впрочем, не могу и особенно упрекать себя: для этюда экзаменаторы выбрали кусок из «Русского леса» Леонида Леонова, для рецензии фильм Пудовкина «Возвращение Василия Бортникова» по роману Галины Николаевой, при собеседовании мне предложит «сценарно расписать» картину Иогансона «Допрос коммуниста»... Кто бы тут справился!

Увидев свою фамилию в списке отчисленных, я пришла в настоящее отчаянье, плакала, не хотела возвращаться домой, ночевала у подруги, так было стыдно... Дело в том, что институт, высшее образование после школы в те годы были какой-то священной коровой, нельзя было себе представить, что девочка-медалистка провалилась, она становилась парией.

Мама, со всем своим темпераментом, решила прийти мне на помощь, участвовали и ее подруги, все сплошь «литературные дамы». «Надо немедленно отнести бумаги в Литинститут!» Там нет экзамена «по творчеству», есть только предварительный творческий конкурс, надо спешно сдать на этот конкурс свои работы.

И вот, в конце июля, собрав свои немудрящие переводы из Шелли и Байрона, какие-то «метафизические сказки», которыми грешила, я отправилась на Тверской бульвар, 25. Официально прием работ был уже закончен, но я все же постучалась в дверь с дощечкой «Приемная комиссия», и — о счастье! — увидела двух очень симпатичных молодых людей, просто утопающих в кипах доморощенных шедевров. Конкурс был огромный, чуть ли не пятьсот человек на место, и они, конечно, не справлялись с рецензированием. Это были Лева Левицкий и Николай Борисович Томашевский.

Увидев на пороге юное создание в белом, оставшемся после выпускного бала платье (еще какие-то бумажные цветы были приколоты!), с распущенными волосами — мы все тогда подражали «Колдунье», они заметно приуныли.

- Прием стихов окончен! — сурово сказал мне Лева. — И две рекомендации нужны. От членов Союза писателей.

Рекомендации у меня были — от О. С. Неклюдовой, маминой подруги, и В. А. Бугаевского, переводчика, большого любителя и знатока поэзии. Они посмотрели на эти рекомендации довольно кисло. - Но я еще одну могу принести. От Бориса Леонидовича Пастернака... — Я решила бороться до конца.

Это имя произвело магическое действие. Они забросали меня вопросами, и я довольно долго рассказывала о непростой жизни нашей семьи, о том, что пишет сейчас Борис Леонидович, обещала принести почитать только что законченный им очерк «Люди и положения». А поскольку рассказывала я всегда лучше, чем писала, они заслушались, смотрели на меня уже по-другому. «Со стихами у вас ничего не выйдет. У нас одни поэты... Напишите что-нибудь серьезное, критический разбор какой-нибудь. Попробуем рекомендовать вас на семинар критики.

Только быстро... к понедельнику».

Я вернулась на дачу в Измалково, где мама снимала меленькую комнату с терраской, где собирались по вечерам ее подруги, куда приходил Борис Леонидович Пастернак, куда в эту весну стали наведываться и возвращавшиеся из лагерей друзья. Среди них был и Варлам Тихонович Шаламов, он жил тогда на станции Туркмен под Москвой, работал «агентом по снабжению», там он писал свои замечательные «Колымские рассказы», которые, еше в сыром, рукописном виде, привозил по воскресеньям в Измалково и читал нам, собиравшимся на той же терраске. Он делал тогда только первые шаги на «планете людей» после двадцати лет Колымы.

Захлебываясь, я рассказала маме о своем почти успехе. Но «критический разбор»?.. «Я напишу, — сказал Варлам Тихонович. — А вы перепечатайте, и пусть она в понедельник отнесет. Пусть добавит что-нибудь из Маркса — для проходимости...»

И он написал для меня эссе о Хемингуэе как мастере новеллы. Быть может, он и приспосабливался к менталитету вчерашней ученицы, «писал по-школьному», как можно популярней, упрощал свои мысли, но тем не менее даже здесь содержится набросок того, чего он касался и в своих письмах, и в статьях, о чем постоянно думал как писатель — в чем искусство новеллы, секрет ее построения. Ведь это была его тема — тайна рассказа, его нарративного механизма.

Теперь, когда опубликована не только вся его замечательная проза, но и статьи, письма, записные книжки, видно, насколько он был одержим этой идеей — подобрать отмычки, развинтить конструкцию, докопаться до приемов, благодаря которым короткий текст «работает».

Не стоит перечислять набор этих «отмычек» — они достаточно ясно описаны на страницах нижеследующего текста. И он овладел этим механизмом. Его «Колымские рассказы» потрясают не только страшным содержанием, но и мастерством, тем, как это сделано.

Всем, кто ценит прозу Шалимова, на мой взгляд, одного из самых блестящих продолжателей русской (да и не только русской!) новеллы, будет интересно узнать, как рано — и четко! — оформил он уже свою теорию.

Почему выбран именно Эрнест Хемингуэй? Дело в том, что американский писатель занимал воображение Шаламова еще с двадцатых годов, по письмам видно, как он следил за развитием Хемингуэя, за эволюцией его формы. Это был собрат по оружию. На двадцать лет вырванный из литературной жизни, Варлам Тихонович, освободившись, «попал» как раз и на «реабилитацию» Хемингуэя: после долгого замалчивания в «Иностранной литературе» была опубликована его повесть «Старик и море». О ней только и говорили. В пятьдесят шестом году выбор этого автора был естественен для поступающего абитуриента (а им была я), и следуя той же дорогой, я свою первую курсовую, уже в семинаре Андрея Туркова, написала о «Старике и море». Уже сама. К счастью, она не сохранилась в папке.

Итак, в воскресенье знакомая машинистка быстро перепечатала текст, и в понедельник я отдала его Николаю Борисовичу Томашевскому. Он написал сверхположительный отзыв. И я была принята в Литературный институт.

Что же касается цитаты из Маркса... Для нее оставлено .место, и в первый экземпляр я ее вписала. А во второй — поленилась, и теперь уже трудно восстановить, какую именно мысль Маркса имел в виду Варлам Тихонович.

Варлам Шаламов «Мастерство Хемингуэя как новеллиста»
Тарусские страницы. Revue «GRANI». Avec le soutien de l'Association 'One for all Artists'. Paris. 2011. — C. 130-131.