Валерий Есипов

О «Шаламовском сборнике»

Сборник начал выходить в Вологде в 1994 году как периодическое издание — аналог именным литературным (или, точнее, литературоведческим) сборникам-спутникам, прежде всего, знаменитому Пушкинскому. А что? Сразу, как начали печатать Варлама Шаламова (в конце 1980-х), стало понятно, что он — из плеяды великих, только «опоздавший» в силу особых исторических обстоятельств. С учетом того, что открылся писатель на тот момент еще далеко не полно, можно было заведомо не беспокоиться о продолжении нумерации сборников, устремленной к туманной бесконечности... Теперь, спустя тридцать лет, когда число выпусков доведено, как бы то ни было, до серьезной цифры — до шести (выходили в 1994, 1997, 2002, 2011, 2017 и 2023 годах), и они разошлись и расходятся по стране и миру, став отчасти уже раритетами, есть смысл оглянуться назад.

У составителя-энтузиаста две задачи: собрать материалы и издать. В провинции тяжелы обе, но вторая — особенно. Стоит заметить, что со стороны вологодской писательской организации никакой инициативы и поддержки в издании своего земляка не было, как теперь говорят, от слова «совсем». Доказывала свою живучесть старая черта местных литературных нравов, с наивной простотой выраженная одним из вологодских книжных деятелей еще в 1960-е годы: «У нас тут своих много, а вы с каким-то Шаламовым» (эту убийственную фразу — ответ на предложение издать книжку своих стихов — приводит Шаламов в одном из писем той поры). В новой ситуации это усугублялось еще и ревностью к посмертной славе автора «Колымских рассказов», затмившей славу известных вологодских кумиров, а также их личным неприятием его взглядов («плохо отзывается о крестьянстве» и прочее). Глухое сопротивление приходилось как-то преодолевать: до сих пор помню походы по многочисленным кабинетам с табличками, куда обращался, чтобы выклянчить деньги на первые сборники — «только на печать, ничего больше». А годы-то были какие — девяностые! Из нищего бюджета ничего не выбьешь. И сценарий в итоге оказывался примерно одинаков: в отчаянии добираешься до местного высокого «лица», передаешь ему соответствующее прошение, и «лицо» (проникнувшись затаенным культуртрегерским импульсом) милостиво адресует в какой-нибудь банк: «У них деньги есть, а у нас нет, но они нас уважают, дадут, для них это мелочь». В результате на авантитуле сборника появляется строка об «активной поддержке» такого-то банка, венчающая твой скорбный, но радостный труд...

О том, как добывались материалы, тоже можно вспомнить немало интересного. Разумеется, с первым и главным разделом «Из литературного наследия Шаламова» проблем никогда не было. Ирина Павловна Сиротинская, работавшая в РГАЛИ, присылала расшифрованные ею материалы в избытке, к тому же часто с изюминкой первопубликации. Так было и с широко известным ныне шаламовским текстом «Что я видел и понял в лагере», напечатанном во втором сборнике в 1997-м. С ним связана целая детективная история. Тетрадь с этими записями была украдена из квартиры уже больного Шаламова в конце 1970-х, причем похитителем оказался не кто иной, как сотрудник КГБ, наблюдавший за посещениями квартиры писателя (сам он говорил, что «нашел рукописи на помойке», но поверить в подобное невозможно). Все эти детали выяснились в 1995 году, когда тот же сотрудник, будучи уже на пенсии, обратился в вологодский музей Шаламова с предложением купить стопку тетрадей с рукописями и условием сохранить его инкогнито. Музей (филиал картинной галереи) нашел спонсора и купил. Тогдашний руководитель музея, коллекционер по страсти и по должности, но провинциал по сознанию и юридической неграмотности, даже не оповестил Сиротинскую как наследницу Шаламова о сделке, и она страшно обиделась. Конфликт был разрешен, только когда все рукописи (в основном, черновики стихов) перешли в фонд Шаламова в РГАЛИ. Для публикации текста «Что я видел и понял в лагере» требовалось согласие Ирины Павловны, и она написала: «Публикуйте с такой пометой: “Приобретено Вологодской картинной галереей в 1996 г. в Москве у бывшего офицера КГБ вместе с другими материалами, изъятыми при несанкционированном обыске, в отсутствие автора”. Только при этом условии разрешаю опубликовать эту вещь».

Все было выполнено неукоснительно.

Кстати, об этой истории тогда писали «Известия», и я не раз ссылался на нее в своих публикациях. Решил еще раз сослаться в недавнем шестом сборнике, высказав закономерное, на мой взгляд, пожелание, что «ФСБ РФ когда-нибудь все же внесет полную ясность в этот вопрос, проведя служебное расследование (разумеется, можно с сохранением инкогнито)»... Поскольку эта фраза в малотиражном сборнике вряд обратит на себя внимание уважаемой государственной службы, а в «Знамени», может быть, обратит, хотелось бы, чтобы пожелание сбылось, и этот эпизод перестанет, наконец, быть мутным двусмысленным пятном биографии писателя. Тем более что он никогда не давал повода заподозрить себя в какой-либо противозаконной деятельности.

Щепетильная честность и прямота характера Шаламова, его презрение к лицемерию («хитрожопости» на его лагерном языке) — факт известный. Таким он был и на Колыме. Второй важнейший раздел сборника — «Воспоминания о писателе» — в 1990-е годы всегда включал свидетельства бывших колымчан. Долго уговаривать кого-либо из них написать о Шаламове не приходилось — они сами чувствовали себя «уходящей натурой» и считали своим долгом рассказать о его неповторимой личности. Киевлянка Елена Евгеньевна Орехова-Добровольская (вдова друга Шаламова Аркадия Добровольского) так и писала: «Варлам ведь был совсем не обычным человеком. Далеко не каждый мог приблизиться к нему, тем более — стать его другом и знать о нем от него самого. Я даже не знаю никого, кто бы имел право писать о Шаламове. По причине сложности его натуры, взыскательности к людям, к их поступкам, строгости и бескомпромиссности его взглядов, высоты и недоступности этого исключительного интеллекта».

Ее воспоминания касаются совместной работы в центральной лагерной больнице в конце 1940-х годов, где она, заключенная, стала лаборантом, а он, тоже заключенный, был фельдшером. Там же работала хирургом Елена Александровна Мамучашвили — легендарная женщина, с которой в 1952 году Шаламов переправил свои колымские стихи Борису Пастернаку. Ее биография сама по себе уникальна: она принадлежала к роду Багратионов, перед Великой Отечественной войной окончила медицинский институт, побывала на фронте, получила серьезное ранение (в ногу), подлечилась и по объявлению заключила договор с колымским Дальстроем, не зная, что это такое. Ей было тогда 25 лет... Красивая и мудрая грузинка, Елена Александровна приезжала в Вологду в 1995-м (сохранилось небольшое видеоинтервью с нею) и потом прислала свои подробные воспоминания о Шаламове. Они интересны, кроме прочего, тем, что воссоздают его реальный, ничуть не прикрашенный образ («со всеми бородавками», как говорят англичане, — warts and all). Надо уточнить, что больница УСВИТЛ — управления Северно-Восточных исправительно-трудовых лагерей — была закрытым режимным учреждением с решетками, охраной и штатом осведомителей, там находилось много уголовников, которые пытались диктовать свои нравы и угрожали врачам и санитарам (иногда случались и убийства). Вместе с тем здесь была более свободная, чем в лагере, обстановка, где иногда удавалось тайком проводить поэтические вечера, описанные потом Шаламовым в рассказе «Афинские ночи». В моей переписке с Еленой Александровной был затронут и деликатный вопрос, был ли Шаламов в этой закрытой больнице, где преобладал все же женский персонал, «монахом», как его некоторые представляют. Ответ оказался таким: «Монахом он не был, но он был лишен цинизма бесшабашных лагерных любовных приключений. Отношение к женщинам у него было, я бы сказала, прагматичным, без романтики. Хотя в это время “любовный дух” витал над больницей: влюблялись все, от начальника до санитара. В первое время меня это поразило, потрясло. Потом стало по-человечески понятно, ко многому научилась относиться со снисхождением и с юмором, ведь случались иногда истории подстать “Декамерону”. Шаламов в сем не участвовал и закрывал на это глаза — очевидно, проявляя мужскую солидарность и понимание. Аскетизм, подобный мрачному аскетизму Савонаролы, был ему чужд. Впрочем, эта тема лучше всего отражена в его рассказе “Уроки любви”».

Надо напомнить, что рассказ «Уроки любви» начинается фразой, обращенной к автору-повествователю, то есть к самому Шаламову: «Вы — хороший человек… Вы никогда не говорите плохо и грязно о женщинах». Неслучайно тема лагерной любви в его рассказах лишь едва намечена…[1]

Свидетелей послелагерной жизни писателя нашлось, как ни странно, немного. Огромной удачей считаю запись рассказа о встрече с Шаламовым в Твери (тогдашнем Калинине) в 1954 году, включенную в пятый сборник, вышедший в 2017-м. Она была опубликована уже после смерти автора — Юрия Сергеевича Апенченко, известного журналиста, в свое время работавшего и в «Знамени». Шаламов хорошо знал его отца, директора Калининского торфотреста — благодаря этому знакомству он и стал после Колымы снабженцем на Решетниковском торфопредприятии. Иногда Шаламов наезжал в Калинин и останавливался в квартире Апенченко. Во время одного из приездов он встретился с юным Юрием, в ту пору студентом МГУ, писавшим стихи. Заглавие мемуара «Урок литературы от Шаламова в 1954 году» говорит само за себя: за день, проведенный с Шаламовым в беспрерывном разговоре о литературе, Апенченко узнал о ней больше, чем в школе и университете: от классиков до Пастернака и даже Джойса («Улисса» издавали фрагментами еще в 1920-е годы). «Было понятно, что Шаламов ценит модернистскую прозу и всякую новизну в литературе», — говорил Апенченко. Эти детали тем более ценны, что в том же 1954-м Шаламов начал писать свою колымскую прозу, изначально задумав ее как «новую».

Мемуаров о Шаламове, как я уже сказал, немного, и не все из них можно признать вполне достоверными. Самыми ценными являются, безусловно, воспоминания Ирины Сиротинской, печатавшиеся еще в первом сборнике и вышедшие отдельной книжкой («Мой друг Варлам Шаламов») в 2006-м. «Конечно, я тоже не идеальный мемуарист, — подчеркивала Ирина Павловна. — Одно достоинство — я не вру…». К слову сказать, недавно подготовлено новое издание ее мемуаров и переписки с Шаламовым, дополненное не публиковавшимися прежде дневниками, которые она вела в 1982–2007 годах, и другими уникальными материалами. К сожалению, с выпуском книги возникли некоторые проблемы, но надеюсь, что они будут решены и книга увидит свет.

Фиксация всего значительного, сказанного о Шаламове на посвященных ему конференциях (чтениях), тоже всегда была важнейшей задачей, притом что конференционные сборники, начиная с 1997-го, как правило, выходили отдельно. Приходится сильно сожалеть, что не удалось целиком записать яркое вы¬ступление Олега Чухонцева на Вологодских чтениях 1994 года. Он был одним из немногих, с кем Шаламов был доверителен и кого впускал в свою одинокую комнату. Но сподвигнуть поэта на написание воспоминаний о Шаламове не удалось — очевидно, это не его жанр. Позже Чухонцев вспомнил Шаламова в числе иных в своем стихотворении, сопутствовавшем речи на вручении ему премии «Поэт» в 2007-м:

Все очень ценно поэтически, но явно недостаточно биографически!.. На мой взгляд, все же куда как важнее и интереснее были бы свободные размышления поэта о прозаике и поэте — то, что и проделал отчасти Чухонцев тридцать лет назад в Вологде, в присущем ему синкопическом импровизационном стиле, с глубокими обобщениями метакультурного порядка. Ныне о них можно судить лишь по случайно сохранившемуся трехминутному фрагменту видеозаписи да по изложению тезисов его речи в кратком отчете, напечатанном в третьем «Шаламовском сборнике». Полагаю, этот сухой текст стоит привести, чтобы оценить направление мысли поэта и ее богатый внутренний потенциал: «...Поэт О. Чухонцев говорил о Шаламове как явлении очень редкого, на его взгляд, в русской истории мужского, рационального начала (в противовес «вечно бабьему», по терминологии Н. Бердяева). В этом отношении О. Чухонцев сопоставил личность Шаламова с личностью П. Чаадаева: в том и другом случае определяющим был вызов режиму и господствующей идеологии, построенной на преобладании “мира” над субъектом, над личностью. Он говорил также о “неэтнографичности” Шаламова-писателя, что отделяет его от основной черты русской литературной традиции. В поэтическом творчестве Шаламова выступающий нашел аналогию с кинической римской школой, подчеркнув — “не христианской”. Противоречия и парадоксы Шаламова, которые касаются и отношения к религии, по мнению О. Чухонцева, не поддаются формально-логическому объяснению — “это признак духовного величия, которое имеет способность саморазвития”».

Очень глубоко, не правда ли?

Немало подобных деталей содержится и в других материалах, которые удалось собрать в «Шаламовских сборниках». Особенно интересен, мне кажется, шестой, где сконцентрированы необычайно ценные архивные записи, касающиеся Бориса Пастернака (ранее они апробированы в «Знамени»), а также те, где раскрывается гражданская позиция Шаламова в сложной ситуации начала 1970-х годов. По последним можно еще раз убедиться, сколь сильно было в его характере мужское бескомпромиссное начало, отвергавшее пресловутую интеллигентскую «амбивалентность» и заставлявшее его идти «против течений», в сущности — на костер...

Вместе со всем остальным материалом сборников — статьями и исследованиями отечественных и зарубежных авторов, библиографией, документами и справками — архивные публикации создают базовые основания для научного изучения жизни и творчества писателя (что априори и составляет задачу подобных изданий). Разумеется, все это интересно и рядовому читателю — поклоннику Шаламова. Знаю, что есть коллекционеры сборников, даже за рубежом, разыскивающие ранее вышедшие издания. Могу их сориентировать: в Вологде, в Шаламовском доме, кое-какие старые выпуски еще остались...

В заключение нельзя не признать: несмотря на появление в последние годы довольно значительного количества публикаций о Шаламове, главное о нем как о личности и художнике еще не сказано. И это задача скорее не сборников, а книг.

The copyright to the contents of this site is held either by shalamov.ru or by the individual authors, and none of the material may be used elsewhere without written permission. The copyright to Shalamov’s work is held by Alexander Rigosik. For all enquiries, please contact ed@shlamov.ru.