«Повесть наших отцов» — об одном замысле Варлама Шаламова
В опубликованных произведениях Шаламова словосочетание «Повесть наших отцов» упоминается дважды[1]. Впервые — в воспоминаниях «Двадцатые годы» в цитате из поэмы Пастернака «1905 год»:
Это народовольцы,
Перовская,
1-е марта
Нигилисты в поддевках,
Застенки,
студенты в пенсне.
Повесть наших отцов, —
точно повесть
Из века Стюартов,
Отдаленней, чем Пушкин,
И видится
Точно во сне[4, 387][2].
Как известно, эти воспоминания Шаламов считал возможным опубликовать. Из письма к Солженицыну 1964 г.: «Года два назад журнал “Знамя” предложил мне написать воспоминания “Двадцатые годы”, Москва 20-х годов. Я написал пять листов за неделю. Тема — великолепна, ибо в двадцатых годах зарождение всех благодеяний и всех преступлений будущего. Но я брал чисто литературный аспект. Печатать эту вещь не стали, и рукопись лежит в журнале по сей день» [6, 296].
Впервые эти воспоминания были опубликованы в журнале «Юность» в 1987 году, но даже тогда — в сокращении, а полного издания они дождались только 13 лет спустя.
Второй раз цитата из Пастернака появляется в переписке с Натальей Ивановной Столяровой, в то время — секретарем Ильи Эренбурга. Цитата из письма 1965 года:
«Было чересчур смело с моей стороны предложить написать повесть о Вашей матери. Повесть наших отцов — и не потому, что мне не близко это. Напротив, не только эта тема близка мне с юности, с раннего детства, но и физический герой, физические связи одни и те же — для Вас и для меня?» [6, 386].
Связь между этими двумя упоминаниями цитаты Пастернака самая прямая. Строчка из поэмы «1905 год» отсылает к традиции революционной интеллигенции, к истории первой русской революции и сразу настраивает потенциального читателя на возвышенный лад. Мать Натальи Столяровой — участник революционных событий Наталья Сергеевна Климова, член партии эсеров-максималистов, участник покушения на Столыпина — взрыва на Аптекарском острове, приговоренная к смертной казни, которая была заменена ей пожизненной каторгой. Чем такой человек мог привлечь внимание Шаламова? Ответ на этот вопрос содержится в самом тексте рассказа[3] «Золотая медаль» (далее — «ЗМ»), вошедшего в пятый цикл «Колымских рассказов» (далее — «КР») — «Воскрешение лиственницы», а также в черновиках и подготовительных материалах к запланированной книге.
Итак, что это за замысел?
В интереснейшей переписке с Н.И. Столяровой содержатся планы «Повести наших отцов», один из возможных подзаголовков которой — «Из сек[ретных]» фондов»[4]. В фонде Шаламова в РГАЛИ черновики и материалы к «Золотой медали» и несостоявшейся «Повести…» занимают 10 единиц хранения (только черновиков — более 200 листов), среди них: папка перепечатанных писем Н. С. Климовой родственникам, испещренная пометами Шаламова, письма мужа Климовой И. В. Столярова, их семейные фотографии; а также — собранные для этого замысла материалы: выписки из журнала «Былое» (в том числе — показания Н. С. Климовой на процессе), вырезка из калужской газеты о побеге Климовой и ее товарищей по заключению из Новинской тюрьмы, статья М. Чернавского «В Боевой организации» (две тетради, переписаные из журнала «Каторга и ссылка», статья философа С. Л. Франка «Преодоление трагедии» — фотокопия из журнала «Слово» (1908 № 551–606), статьи «Против “Андреевщины”» Л. Андреева и «Из воспоминаний о женской каторге» И. Каховской («Каторга и ссылка», 1926, № 2)[5]. И, конечно, Шаламов, как обычно, использовал книги Ленинской библиотеки.
«ЗМ» переписывалась несколько раз. Черновики показывают, как Шаламов буквально пробует слова на вкус, перечеркивает, одновременно набрасываются фразы, которые потом встречаются в письмах, в рассказах. Меняется почерк: от почти каллиграфических записей до торопливых неразборчивых набросков. Очевидно, этот замысел был для Шаламова очень важен и в 1965–1966 гг. постоянно занимал его мысли.
Личность Климовой привлекала огромное внимание современников, причем все, кто оставил о ней свидетельства, говорили о «Наташе» в возвышенных тонах, с теплотой и восхищением[6]. Ее образ вдохновлял писателей Л. Андреева (с семьей которого Климова была дружна), М. Осоргина, К. И. Чуковского, революционера и писателя Б. В. Савинкова, философов С. Л. Франка и А. И. Изгоева и многих других.
Шаламов считал, что книга о Климовой должна рассказать о величии трагедии революционного и послереволюционного поколений, задать нравственный образец, планку после господства сталинизма и несбывшихся надежд, пробужденных революцией. Как пишет Шаламов Столяровой: «Эта история не только позволяет изучить эпоху — надеть намордник на эпоху» [6, 387]. В этой книге немалое место должно было быть уделено и дочери Климовой — самой Столяровой. В «ЗМ» автор проводит прямую линию преемственности от матери к дочери. Следует заметить, что Н. И. Столярова на самом деле играла большую роль в диссидентском движении (в том числе — конспиративную), достаточно вспомнить ее роль в судьбе А. И. Солженицына и его главного детища — «Архипелага ГУЛАГ»[7].
В письмах и черновой тетради сформулирована концепция и план задуманной книги. 10 марта 1966 года Шаламов пишет: «Я прочел письма Вашей матери и все прочитанное все увеличивает масштабность работы по ее жизнеописанию. К тому, о чем мне не думалось и не мечталось раньше (1) большая биография, 2) большой рассказ и 3) малый рассказ, 4) монтаж документов в сборнике воспоминаний), добавятся еще “Письма Н. Климовой”. Эти письма при всех обстоятельствах должны быть подготовлены к публикации. Вчерне я это сделаю сейчас же. <…> Я продиктую эти письма, чтобы не пропустить ни слова, чтобы слово, душа Климовой чтением этим вошла в меня, это очень надежный проверенный способ (опыт евангельских текстов в церкви, например)» [6, 388][8].
Евангельская тема в письме возникает отнюдь не случайно, но остановимся пока на пятом пункте из этого списка, на первый взгляд, не самом важном.
Н. И. Столярова дала Шаламову прочитать письма своей матери. В его архиве сохранилась перепечатка писем, которые он сам сверил с оригиналами, исправил опечатки, пронумеровал страницы, отметил пропущенные письма и утерянные фрагменты. Сохранились пометки Шаламова на этих листах, а также его выписки, вошедшие в опубликованный текст, и черновики «ЗМ», позволяющие реконструировать творческий замысел и, возможно, эмоции автора.
Всего в переписке 48 писем, включая опубликованное в 1908 году «Письмо перед казнью»[9]. Задача Шаламова — проникнуть в личность Натальи Климовой с помощью этих «человеческих документов», стать «летописцем ее души». Отмеченные Шаламовым фрагменты[10], которых всего 43, можно условно разделить на 4 темы: дети (речь идет о сводных сестрах, о детях заключенных, о своих детях, родившихся уже в эмиграции, об их воспитании и развитии, наконец, есть фрагменты писем, непосредственно обращенные к сводным сестрам) — 24 фрагмента; политика-литература-наука — 9 фрагментов; природа — 11 фрагментов, рассказы о себе, о своем быте или переживаниях — 22 фрагмента. В 13 случаях в выделенных фрагментах текста темы сочетаются в равной степени, чаще всего — упоминания детей и природы. При всей условности подобных подсчетов, они позволяют судить о том, что именно привлекало Шаламова в личности Климовой. Скорее всего, читатель, знакомый с «Колымскими рассказами», а также — с литературным спором Шаламова с другим писателем-лагерником Г. Г. Демидовым[11], будет удивлен превалированием именно темы детства в шаламовских заметках.
Вот несколько отчеркнутых Шаламовым выдержек из писем мачехе и тете Ольге Никифоровне Климовой (отец Н.С. Климовой после смерти первой жены вступил в брак с ее младшей сестрой), с которой у Натальи были очень теплые отношения.
Фрагмент письма с просьбой организовать свидание с ее сводными сестрами:
«Ты будешь бояться, что на них произведет тяжелое впечатление тюрьма? Но я не сомневаюсь, что в пересылке они даже не заметят этого, точно также как и во мне, если даже я облекусь в уголовное. Я думаю, что они не настолько еще искусились в костюмах, чтобы видеть в нем что ниб[удь] необычайное, а что у меня нет специально “тюремного настроения” — я думаю, ты это знаешь не хуже меня?» (1.11.1907)[12].
Когда стало ясно, что поездка срывается из-за болезней девочек:
«Как мне не жаль, но конечно теперь о поездке девочек в Питер не может быть и речи. Не потому, что я думаю, что встреча со мной была бы им тяжела — я думаю даже обратное. Ведь как ты их не оберегала, а наверное у них сложилось убеждение, что с Натулей де случилось что-то очень печальное и даже страшное и ужасное. А если бы нам удалось повидаться, то они сразу почувствовали бы своим сердечком, что на самом деле не случилось ничего такого страшного и ужасного, от чего бы мог помутиться разум. И им было бы всегда легко и весело вспоминать обо мне. Я знаю наверное, что это было бы так» (10.01.1908)[13].
О себе, своему отношению к жизни и неволе:
«Ты говоришь, что тебя страшит мысль, что вдруг наступит день, когда я с невероятною дотоле отчетливостью и ясностью пойму, что моя жизнь и молодость прошли и впереди лишь ряд длинных, длинных серых дней неволи? Мне не надо дожидаться такого дня, ибо это мне ясно и теперь как божий день. И сознание это живет со мной всегда и жило даже раньше, чем я узнала, что такое тюрьма. Если же все-таки я говорю тебе, что живу хорошо, то это значит, что в моей психологии помимо этого сознания живет еще “что-то”, что не только не позволяет никому и ничему отнять у меня бодрость и любовь к Жизни, но дает также минуты большого счастья. Сейчас так, а за будущее говорить не люблю: пусть будущее говорит само за себя» (3.03.1908)[14].
Отмечу, что этот фрагмент Шаламовым был отчеркнут трижды.
Работа Шаламова над письмами Н. С. Климовой позволяет сделать несколько выводов. Шаламов в работе над своим замыслом выступает именно как исследователь, внимательный и сочувствующий. Скрупулезность Шаламова в работе с материалами демонстрирует еще несколько фактов. Так, по его просьбе Н. И. Столярова связывается с еще здравствовавшим тогда Н. Н. Гусевым[15] — секретарем Л. Н. Толстого, а затем с ним вступает в переписку сам Шаламов [6, 440]. Он хочет узнать, справедлива ли легенда о том, что именно «Письмом перед казнью» был вдохновлен Толстой перед написанием «Не могу молчать». Гусев эту легенду опроверг. Вообще, Шаламов всегда очень внимательно относился к фактической стороне его произведений, чего не следует забывать при анализе его «новой прозы».
Жестокость «Колымских рассказов» не свидетельствует о жесткости личности Шаламова, его пристальное внимание к теме детства и воспитания лишний раз подтверждают, что кажущийся антигуманизм «КР» — средство показать читателю среду расчеловечивания. Следует в этой связи отметить, что множество читателей считают «КР» «антигуманными». По свидетельству поэта Вл. Леоновича[16], даже Л. К. Чуковская в конце 60-х не советовала ему читать ходившие в самиздате циклы, опасаясь за его дущевное равновесие. Но если такую читательскую реакцию Шаламов, очевидно, предусматривал и сознательно провоцировал, то тот факт, что целый ряд исследователей-профессионалов продолжают считать «КР» прокламацией античеловечности, представляется мне свидетельством вопиющего непонимания как поэтики Шаламова, так и его мировоззрения.
Шаламова в личности Климовой привлекает не только ее жертвенность и бескомпромиссность героя освободительного движения, но и тот факт, что она сохранила человечность и чуткость, став революционером, участником террористической группы, а затем оказавшись в тяжелейших условиях царской каторги. Особую роль в образе Климовой для Шаламова играет ее отношение к природе, ее понимание необходимости единения разума и чувства, что может дать именно понимание природы и искусства:
«У нас принято говорить о “бесстрастности” ученых, об их сухости, равнодушии. И принято думать, что и идеал ученых именно таков.
Это один из тех предрассудков, который основан на поверхностном наблюдении. Такими могут быть лишь чиновники науки, маленькие копатели, но не двигатели и творцы. Творчество без любви — невозможная вещь. И я уверена, что никто из людей не влагал в свою работу столько страсти и любви, сколько Ньютоны, Кеплеры...
А для развития чувства в детстве ничего не может быть лучше музыки. Я помню, что когда я была совсем, совсем маленькой, папа часто пел. Должно быть, у него тогда еще был хороший голос» (17.09.1907)[17].
Шаламов заключает: «Лепка человека — одна из любимых тем Натальи Климовой» [«ЗМ»; 2, 223]. Вспомним: в «КР» показана гибель человека и человеческого наряду с редкими попытками его возрождения, противостояния растлению («ЗМ» — один из таких рассказов), поэтому Шаламов не случайно останавливается на педагогических идеях Климовой — основах нравственной закалки и сохранения человеческого. Примечательно, что сразу после «ЗМ» в цикле идет рассказ «У стремени» — о предпосылках лагерного растления.
Дугая сквозная тема писем — тема природы — стала одной из центральных в пятом цикле «КР» — «Воскрешении лиственницы». Лишнее тому подтверждение — рассказ «У Флора и Лавра», не вошедший в «Воскрешение лиственницы», но органически связанный с «Золотой медалью» — его главная героиня, женщина, говорящая с миром животных на его языке, — Наталья Ивановна Столярова, унаследовавшая это умение от матери.
Еще один вывод-предположение: маргиналии Шаламова на письмах Климовой могут дать основания предполагать, что именно сам Шаламов ощущал в заключении. Возможно, в некоторых случаях об этом с их помощью можно судить даже с большим основанием, чем по «КР», из которых осязаемая человечность была вытравлена автором совершенно сознательно. Даже в «Четвертой Вологде» тема детства — светлая тема! — почти отсутствует, несмотря на автобиографический характер повести. Но говорить о своем детстве в родном городе в светлых тонах Шаламов не может: «Четвертая Вологда» — это, помимо прочего, рассказ о себе через призму лагерей Вишеры и Колымы.
Что же привлекает Шаламова в эсерке-максималистке? В черновиках есть план-конспект «ЗМ» (часть тезисов дословно вошли в текст рассказа) и одновременно — постановка задач для «Повести наших отцов». Приведем этот конспект полностью:
«Формула Климовой[18]
1. “Сантименты с философией”[19]
2. Страстная отдача “дело” (увлекающаяся девушка, темперамент как писал отец)[20]
3. Высшая степень самоотверженности, самопожертвования
4. Полюс толстовство — терроризм[21]
5. Трагедия партии эсеров[22]
6. Трещина, по которой раскололось время
7. Типичность в забытости бессмертия
8. Живые будды
8а Страстная любовь к России
9. Количество героев на столетие
10. Нравственные силы общества перед революцией
11. Законы “природы” за Климову, но не все. Материнство — не для Климовой
12. Климова — человек девятого вала.
13. Родство, воспитание [нрзб.] и знакомство с Соколовым
14. Отсутствие фанатизма
15. Новый тип русской революционерки».
В черновках «ЗМ» есть мысль, которую в разных вариациях Шаламов не раз повторяет в других текстах:
«На каждый век, на каждое столетие человечеству, нации отпускается равное количество гениев, равное количество героев. И если [нрзб.] кровь щедро расходуется, то последующие поколения расплачиваются за это.
Нравственный климат общества меняется очень медленно. Это — геологическое понятие. Жертвенность и еще раз жертвенность»[23].
Один фрагмент из письма Н. И. Столяровой делает эту формулу еще прозрачнее: «Я написал этот рассказ сам для себя — о великой преемственности, рассказ о тех живых буддах, которыми живет земля» [6, 387]. В письме к Н. Я. Мандельштам еще более четко определяет задачу: «Утрачена связь времен, связь культур — преемственность разрублена, и наша задача восстановить, связать концы этой нити» [6, 412].
По черновикам и «ЗМ» видно, что Шаламову очень близка Климова, тон порой становится интимным, исповедальным, писатель ведет со своей героиней диалог через половину ХХ века:
«Если бы Наталья Климова была жива и собиралась писать автобиографию, я [посоветовал бы] начать фразой: “24 января 1907 года я была приговорена к смертной казни через повешение”»[24].
Само начало рассказа, не говоря уже об интонации, наводит мысль о житийном жанре: «Вначале были взрывы». Отсылка прозрачная до очевидности, с первых строк автор дает понять, что будет писать о святых XX века.
«Все, что накопил великий XIX век нравственно важного, сильного, — все было превращено в живое дело, в живую жизнь, в живой пример и брошено в последний бой против самодержавия…» [2, 206-207].
Но насколько интонации шаламовской прозы, его пафос, чужды советским официозным биографиям революционеров![25] Именно с ними он ведет борьбу за память о тех, кого сталинизм обрек на забвение.
«Память дышит в Петербурге легко. Труднее в Москве, где проспектами разрублены Хамовники, смята Пресня, разорвана вязь переулков, разорвана связь времен...» [«ЗМ»; 2, 205].
В черновике мысль продолжается:
«По Пресне я хожу ощупью. Где-то в переулках еще остались следы баррикад, растрелянный Николай Шмит <…> превратился в улицу — с дочерью его я успел еще быть на Урале[26]. Дочь умерла. Лагерь умер. Но Пресня жива — самая героическая страница русской истории, самая жертвенная страница»[27].
Почему эти и многие другие фрагменты, которых гораздо больше процитированных, не вошли в окончательный текст? Шаламов, как и в случае с «КР», безжалостно расправляется со всем, по его мнению, лишним. Все отступления, детали могли бы войти в «Повесть наших отцов», которую открывал бы, вероятно, расширенный вариант «ЗМ».
Отдельный вопрос — авторская правка машинописи «ЗМ». Редкий случай: Шаламов внимательно отнесся к замечаниям первого читателя рассказа — Н. И. Столяровой. Неприятие Столяровой прежде всего вызвали суждения об ее отце: «Муж Натальи Сергеевны не стал ее близким другом. Тысяча причин, о которых можно только гадать. <…> Возможности сердца Климовой иные, чем границы сердца обыкновенных людей. Просто это были люди разных масштабов»[28]. Фамилия «Столяров» вообще была убрана из рукописи и местами заменена словом «гость». Был и еще ряд фактических исправлений (почти все замечания Столяровой были удовлетворены). Неприятие Столяровой вызвала и финальная сцена с ее собственным участием. Дочь Климовой после Колымы нуждается в деньгах и в присутствии удрученного этой сценой рассказчика продает гимназическую золотую медаль матери зубному врачу — воплощению обывательщины. Изначально эта сцена выглядела так:
«Когда-то еще до ареста она писала письма мачехе и ловила себя на равнодушии. Чего-чего, а уж равнодушия-то давно не было в ее душе.
– Вот это деловой разговор. Хвалю. Это ведь не какая-нибудь выломанная из челюсти чужая зубная коронка — я слышала, в лагерях выламывают у трупов — а простая памятная медаль.
– Да, это простая памятная медаль.
Зубная врачиха постучала медалью о стол, прикусила золотую пластинку зубами.
– Ого. Весьма высокопробное. Конечно, не червонное, но вроде пятьдесят шестой.
– Или пятьдесят восьмой, —
сказала дочь Натальи Климовойсказал я [исправлено автором. — С.С.].– Нет. В царское время была пятьдесят шестая проба для золотых изделий.
Зубная врачиха вышла и вернулась с пухлой пачкой красноватых “тридцаток” в руках.
– Вот, не трудитесь считать. Ровно две тысячи.
– Две тысячи?
– Да. Это очень хорошая цена. Теперь мои клиенты — вы знаете, военные после войны самый капризный народ, — не хотят зубов из нержавеющей стали — им обязательно золото подавай. Вот тут мы мамину медаль и приспособим. Золото переплавим, в надлежащую твердость приведем.
– Но... всего две тысячи... Начальник лагерного отделения на Севере получает пять тысяч в месяц...
– Я не знаю, слава богу, сколько получает начальник лагерного отделения. Выручаю вас только потому, что я сама рязанская. Горжусь вашей мамой и помню»[29].
По словам Столяровой, эта сцена не соответствовала действительности. Шаламов ее вычеркивает, оставляя, с литературной точки зрения, более жесткий и убедительный финал. Но и такое сокращение Столярову не устроило, и она пишет:
«Самое главное. Я решительно не согласна с последней страницей и каюсь в том, что так поразительно неточно передала Вам об этом случае. Это клевета и на подругу с детства, которая нехотя, только ради Н.С. купила у меня медаль, и на меня. Я ни у кого, ни у одного родственника (а их у меня много) ни разу никогда не попросила помощи. <…> Как плохо Вы меня знаете, представляя себе, как я в рваной телогрейке брожу по старым друзьям Н.С., выпрашивая помощь. Я думала, это недоразумение, Вы не поняли, что этого не могло быть, но сейчас убедилась, что Вы обязательно хотите включить эту небылицу, и потому говорю Вам, что мне в сто раз ближе блатная поговорка: “Легче украсть, чем просить”, и повторяю: никогда, нигде, ни в какое самое тяжелое время я ни у кого ничего не просила» [6, 390].
Однако здесь Шаламов на компромисс не пошел. Для него, в соответствии с принципами «новой прозы», было важнее показать не деталь, но картину, возвышающуюся до обобщения, до трагедии, до символа. Только так можно было достичь идеала «прозы, выстраданной как документ». Когда Столярова в своих 7 пунктах несогласия с «ЗМ» спорит: «“Нашла ли себя Надежда Терентьева [подруга и соратница Климовой — С.С.]? Нет”. Откуда Вы знаете? Она занимала какой-то большой пост и, может быть, нашла себя» [там же], — Шаламов не может согласиться. Карьера взамен революционного самопожертвования, компромисс вместо «девятого вала» — нет, судьба Терентьевой не выдерживает соотнесения с судьбами и самой Столяровой, и тем более Климовой.
Но самая показательная правка машинописи повести заключалась не в этих композиционных и фактических уточнениях. После абзаца «Здесь судьба Натальи Сергеевны Климовой касается великой трагедии русской интеллигенции, революционной интеллигенции» [2, 221], — жирно, зло замазано сначала карандашом, а поверх ручкой предложение: «Судьба Климовой типична»[30]. По Шаламову, дело в том, что эта судьба нетипична, это «трещина, по которой раскололось время» [2, 221, 222 (слова повторены дважды)], жизнь таких людей не может быть типична, их судьбы имеют значение именно потому, что в них время отразилось масштабнее и ярче всего, а они имели силу и мужество стать таким отражением. И поэтому же их судьбы не могут не быть трагедиями.
В «Повести наших отцов» Шаламов планировал выступить и как писатель, и как историк. Ему было важно понять — и для себя, и для читателя, — почему произошло то разложение человеческого, которое он показал в «КР», — и что-то противопоставить ему.
Почему замысел не был реализован? Определенного ответа нет. Наверняка свою роль сыграла и невозможность публикации, хотя идею книги Шаламов развивает уже после отказа в издании «КР» в «Советском писателе», что еще раз подчеркивает его увлеченность[31]. Конечно, не мог не сказаться разрыв с кругом Н. Я. Мандельштам, к которому относилась Н. И. Столярова, и вообще разочарование в диссидентской среде. Особенно, как можно судить по другим случаям разрыва или охлаждения личных отношений Шаламова в тот период, повлияла активная помощь Н. И. Столяровой А. И. Солженицыну, которого Шаламов несколько позже назовет «лакировщиком» и «дельцом». Активная переписка со Столяровой прекратилась, судя по имеющимся сведениям, в 1967 году, однако впоследствии Шаламов не отзывался о ней негативно ни в переписке, ни в дневниковых записях, она продолжила отношения с Шаламовым и после известного письма в «Литературную газету» с осуждением зарубежных публикаций рассказов, воспринятом диссидентской средой как отказ писателя от «КР». Наверняка имело значение и восприятие Столяровой «ЗМ» — дело и в указанных выше критических замечаниях, и в том, что она в целом восприняла текст довольно спокойно, без восторга и достаточного сочувствия к замыслу Шаламова. Возможно, и ухудшающееся здоровье писателя не способствовало реализации такого масштабного проекта. Но в итоге рассказ «ЗМ» занял свое место в цикле «Воскрешение лиственницы», композиция которого требует отдельного исследования.
Шаламов писал: «Я был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление жизни» [4, 432]. Он хотел объяснить на живых примерах, почему битва была проиграна, и для этого вел свое сражение в одиночестве — чтобы восстановить связь времен и сохранить надежду на победу. Последнее утверждение может показаться чисто риторическим приемом автора статьи, однако у него есть несколько оснований. Во-первых, пафос и интонация повести — это агиография, житие двух женщин — «живых Будд, которыми живет земля»; их жизнь Шаламов пытался противопоставить нравственному разложению человечества, «после самообслуживания в Освенциме и Серпантинной на Колыме» [5, 157]. Таких произведений во всем наследии Шаламова всего несколько, и «Золотая медаль» — едва ли не самое сложное из них. Косвенным подтверждением этого тезиса может служить само название и поэтика рассказа «У Флора и Лавра», примыкающего к «Золотой медали», почти стихотворения в прозе, посвященного Наталье Столяровой. Во-вторых, эта и дальнейшие попытки Шаламова в логике восстановления связи времен были рассчитаны на публикацию. Сначала — в легальной печати, затем — в самиздате («Колымские рассказы», «Письмо старому другу» и «Наливаются кровью аорты…» — обращенная к гуманитариям речь о Мандельштаме с проповедью необходимости заниматься судьбами современников[32], которая, судя по всему, также предназначалась для бесцензурного распространения), и, наконец, вновь в легальной печати (неудачная попытка публикации повести «Фёдор Раскольников», выход очерка «Муса Залилов» в «Юности»[33] и т.д.). Издательские стратегии Шаламова менялись, но всегда подразумевали читателя, который сумеет воспринять его проповедь. В-третьих, как мне кажется, следует вспомнить известные слова из программной поэмы «Аввакум в Пустозерске»:
«Нет участи слаще,
Нет слаще конца,
Чем пепел стучащий
В людские сердца» [3, 187].
Шаламов был мучим болезнями, отчаивался в возможностях публикации, разочаровывался в близких людях, но возможности поражения в своей борьбе не признавал. В «ЗМ» он писал: «Нет напрасных жертв, нет безымянного подвига. В истории ничего не теряется, только искажаются масштабы. И если время хочет потерять имя Климовой — мы поборемся со временем»[2, 206]. Сегодня мы видим — это сражение Шаламов выиграл.
Notes
- 1. Автор статьи благодарит Валерия Васильевича Есипова, Франциску Тун-Хоэнштайн, Дмитрий Исаевича Зубарева и Михаила Юрьевича Михеева за обсуждение тезисов этого доклада.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта № 11-04-12055в - 2. Здесь и далее ссылки на произведения В.Т. Шаламова даются по изданию: Шаламов В.Т. Собр. соч. в 6 т. Сост. и ред. И.П. Сиротинская. М., 2004–2005. Первая цифра в скобках — номер тома, следующие цифры — номера страниц.
- 3. С моей точки зрения, жанр «Золотой медали» правильнее определить как повесть, а не рассказ, но этот вопрос выходит за рамки статьи, как и проблемы композиции цикла «Воскрешение лиственницы».
- 4. РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 3. Ед.хр. 103. Л. 21.
- 5. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 379.
- 6. В 2012 году появилась содержательная научная биография Н.С. Климовой историка Григория Кана: Кан Г.С. Наталья Климова. Жизнь и борьба. СПб.: Изд-во им Н.И.Новикова, 2012. 392 с., включающая и произведения самой Климовой. Автор книги использовал «ЗМ» и переписку Н.И. Столяровой с Шаламовым, фактически, как путеводную нить в своей книге. После тщательной работы в архивах, в том числе личных, интервью с членами семьи Климовых-Столяровых, Г.С. Кан соглашается с выводами и оценками Шаламова. Более того, следует отметить, что Г.С. Кан, по собственным словам, «осуществил мечту Шаламова», опубликовав письма и другие произведения Натальи Климовой. Также ее биографии посвящена работа швейцарской исследовательцы Мод Мобийяр: Mabillard M. La Fleur rouge. Natasha Klimova et les maximalistes russes. Lausanne, Les Editions Noir sur Blanc, 2007.
- 7. См., например: Нейштадт И. Две Наташи . К сожалению, о выдающейся личности Н. И. Столяровой до сих пор написано очень мало, серьезные исследования мне неизвестны.
- 8. Развернутый план книги сохранился в архиве Шаламова: РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 104. Л.2, 2об, 3.
- 9. Климова Н. С. Письмо перед казнью // Образование. 1908. № 8. С.65–70. Полный текст письма без цензурной правки был опубликован в книге: Кан Г.С. Указ. соч. С. 217–223.
- 10. Сравнительный анализ отзывов Шаламова на письма Н. С. Климовой, комментарии к ним в переписке с Н. И. Столяровой и упоминания в тексте «ЗМ» показывают, что отчеркивания Шаламова на копиях писем действительно демонстрируют его сочувственный интерес к отмеченным фрагментам.
- 11. Своему колымскому другу, который начал писать рассказы о Колыме, Шаламов настойчиво советовал: «…Нечего размазывать по странице сопли, нужны факты. Не надо всего этого: любит-не любит, чувства — это все вторично и никому не нужно. Как можно больше фактов, фактов, фактов, фактов». См.: Демидова В. Г. «Будущему на проклятое прошлое…» // Шаламовский сборник. Вып. 4. М.: Литера, 2011. С.63.
- 12. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 381. Л.24. Здесь и далее курсивом выделены слова, отчеркнутые Шаламовым.
- 13. Там же. Л.28.
- 14. Там же. Л.44.
- 15. РГАЛИ. Ф. 2596. Оп.3. Ед. хр. 380.
- 16. Из беседы с автором статьи. Видеозапись беседы можно найти на сайте Shalamov.ru.
- 17. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 381. Л.15. Это письмо Шаламов ценил особенно высоко [6, 388].
- 18. РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 3. Ед. хр. 105. Л.1-2. Два листа под общим заголовком «Формула Климовой»
- 19. Так о Климовой отзывался ее брат Михаил.
- 20. См. фрагменты из просьбы о помиловании Натальи, написанной ее отцом, членом Государственного Совета С.С. Климовым в «ЗМ» [2, 204].
- 21. Климова пришла в террор прямо из круга толстовцев, попрощавшись перед уходом в подполье с Н.Н. Гусевым. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 380. См. также: Кан Г.С. Указ. соч. С. 16–18.
- 22. Ср.: «Эсеровская партия — партия трагической судьбы. Люди, которые за нее погибли, — и террористы, и пропагандисты — это были лучшие люди России, цвет русской интеллигенции, по своим нравственным качествам все эти люди, жертвовавшие и пожертвовавшие своими жизнями, были достойными преемниками героической “Народной воли”, преемниками Желябова, Перовской, Михайлова, Кибальчича.
Эти люди перенесли огонь самых тяжелых репрессий — ведь жизнь террориста — полгода, по статистике Савинкова. Героически жили и героически умирали. Гершуни, Сазонов, Каляев, Спиридонова, Зильберберг — все эти личности не меньше, чем Фигнер или Морозов, Желябов или Перовская.
И в свержении самодержавия эсеровская партия сыграла великую роль. Но история не пошла по ее пути. И в этом была глубочайшая трагедия партии, ее людей» [«Лучшая похвала»; 1, 283–283]. - 23. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед.хр. 103. Л.17.
- 24. Там же. Л.13.
- 25. Автор благодарен Франциске Тун-Хоэнштайн за эту мысль.
- 26. Шалмов неточен. Н. Шмит не был расстрелян, тюремщики инсценировали самоубийство в камере (См. Андриканис Евг. Хозяин «Чертова гнезда». М.: Моск. рабочий, 1965. С.193–197). Также речь идет не о дочери Николая Шмита (у него не было детей), а скорее всего о сестре — Елизавете Павловне Шмит, окончившей свои дни в 1937 году, жене революционера В.К. Таратуты (1881–1926).
- 27. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3 .Ед.хр. 103. Л.22.
- 28. РГАЛИ. Ф.2596. Оп.3. Ед. хр. 106. Л.24.
- 29. Там же. Л. 36.
- 30. Там же. Л.25.
- 31. В 1965 году отмечался юбилей событий 1905 года, выходили книги о революции, и, возможно, Шаламов считал, что на этой волне публикация «Повести наших отцов» станет возможной.
- 32. РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 2. Ед. хр. 123. Л. 12.
- 33. Шаламов В.Т. Студент Муса Залилов // Юность. № 2. 1974.
The copyright to the contents of this site is held either by shalamov.ru or by the individual authors, and none of the material may be used elsewhere without written permission. The copyright to Shalamov’s work is held by Alexander Rigosik. For all enquiries, please contact ed@shlamov.ru.