Письмо о письме. Послесловие к публикации
Публикуемый документ чрезвычайно интересен в двух отношениях.
Во-первых, он известен как событие[1], но неизвестен как текст. Письмо Петра Якира «Честному советскому писателю Варламу Шаламову» (носившее, конечно, публичный, а не приватный характер) имело хождение в советском самиздате 1970-х гг., с тех пор нигде не печаталось и остается фактически исключенным из поля исследований. До сего момента доступным было только его краткое резюме, опубликованное в 24 номере «Хроники текущих событий»[2]. «Письмо...», датированное 29 февраля, стало первым (или, по меньшей мере, одним из первых) публичных откликов на скандально известное «Письмо в Литературную газету» Шаламова с отмежеванием от западных публикаций его «Колымских расска зов»[3]. Кроме того, это высказывание впервые проявило (а может, в какой-то мере и задало) основной модус отношения к поступку Шаламова в диссидентской среде[4].
Во-вторых, этот документ вписан в очень непростой событийный контекст. Его стоит соотносить не с одной, а сразу с двумя человеческими драмами, каждая из которых имела громкий общественный, политический и культурный резонанс и обсуждение которых вызывает порой и сейчас болезненную реакцию. Первая из них — драма адресата письма, вторая — драма автора. Первая стала причиной появления текста, вторая развернулась уже после его обнародования и в глазах многих, должно быть, его дискредитировала. Петр Якир, арестованный в июне 1972 г., вскоре начнет давать признательные показания и призывать своих бывших соратников к свертыванию правозащитного движения. Всё это заставляет сейчас видеть его письмо сквозь сложную ситуативную призму, которая, конечно, во многом определяет саму значимость документа.
Думается, что в комментарии, сопровождающем публикацию, будет уместным остановиться на тех аспектах текста, которые больше всего говорят (или проговариваются) о его контексте — или, наоборот, без привлечения этого контекста не могут быть вполне поняты. В остальном стоит сослаться на уже существующие статьи и книги, в которых тема письма Шаламова в «Литературную газету» поднималась неоднократно[5].
Начну с двух фактических неточностей, обе они касаются публикаций Шаламова в СССР и за рубежом.
Фраза «Первое и единственное Ваше прозаическое произведение, опубликованное в нашей стране» в отношении письма в газету не вполне справедлива. Была ли она следствием небрежности автора или намеренным преувеличением, нам неизвестно. Шаламов как автор колымской прозы действительно не был знаком читателю советских книг и периоди[6], и — единственный «колымский» — рассказ «Стланик» в 1965 г. в журнале «Сельская молодежь»[7]. Автор «Письма...», конечно, мог ничего не знать об этих публикациях. Для Шаламова же они имели большое значение и, вероятно, подпитывали его надежду на опубликование в будущем всех рассказов и очерков. При этом западная альтернатива издания прозы оказалась — по меньшей мере с точки зрения самого Шаламова — неудовлетворительной. Уверенность Петра Якира в том, что «журналы-то печатают Ваши рассказы без каких-либо искажений», была напрасной. Публикации в «Новом журнале» шли не только вразнобой, без учета авторской компоновки цикла, но и с сильной редактурой, порой со значительными сокращениями, искажавшими смысл текстов. С автором эти изменения (как и саму публикацию) никто и никогда не согласовывал[8].
ки. Но его художественные тексты всё же печатались в официальных изданиях: ряд рассказов (помимо многочисленных статей и очерков) в журналах и газетах еще до второго ареста в 1937 г.Эти уточнения, думается, говорят нечто о Петре Якире как о читателе шаламовской прозы — как минимум то, что вряд ли он был в числе самых внимательных и неравнодушных из них. Упрек его, впрочем, обращен не столько к писателю как таковому, сколько к той идеальной в гражданском и нравственном отношении фигуре, какую в его представлении писатель должен собой являть.
Идеал этот вполне проявляет еще один документ, к созданию которого причастен П. Якир, — написанное в 1968 г. «Обращение к деятелям науки, культуры и искусства» (соавторы — И. Габай и Ю. Ким), один из первых манифестов зарождающегося правозащитного движения[9]. Особая роль в нем отводится писателям и прочим деятелям культуры. Будучи моральными ориентирами для многих, они должны были взять на себя смелость и ответственность в разоблачении новой волны преступлений режима. Планка для них поднята гораздо выше, чем для простых обывателей, а ситуация нравственного выбора обострена до предела[10]. Именно в таком ключе воспринимался и Шаламов. В «Письме...» Якира рисуется (и развенчивается) образ некоего учителя, гуманиста, борца за лучшее в человеческом существе («Мы не вправе требовать от Вас, чтобы Вы и сейчас продолжали сражаться за справедливость, за счастье людей, за то, чтобы зло и ложь не торжествовали на свете! Вы и так совершили в этом сражении беспримерные подвиги»). В ответ на такие выпады Шаламов, раздраженный непониманием и отягощенный лагерным знанием о человеке, повергавшим в прах идеалы азбучного гуманизма[11], вновь указывал на свое принципиально иное этическое кредо, не только чуждое, но и враждебное любым попыткам нравственного учительства и ученичества[12]. Публичного ответа, впрочем, не было, он сохранился только в дневниковой записи.
Сам стиль и строй «Письма...» производит необычное впечатление — с первого взгляда он кажется весьма уважительным, даже почтительным; только нарочито вставленные советские канцелярские штампы, среди которых и цитата из самого Шаламова о «честном советском писателе», заставляют за внешним почтением уловить нотки юродства. Ближе к концу скрытая издевка переходит в явную («Не расстраивайтесь, глубокоу
важаемый Варлам Тихонович, жалость согревает людей и помогает им»), и заканчивается тяжким обвинением в равнодушии к нынешним узникам режима («Разве можно так, одним росчерком пера разделаться, списать в расход, считать несуществующими тех, кто томится сейчас там...»). Такая сложная эмоциональная композиция, думается, проявляет нешуточную драму, происходившую в душе автора. Упрек просачивается исподволь через преклонение, тем горше он становится, когда, прорвавшись, звучит уже как обвинение — текст как будто запечатлел в себе тяжкую работу по ниспровержению идеала. Письмо проникнуто вполне гамлетовскими страстями — думается, слова шекспировской тени здесь цитируются совсем не случайно. Как призрак, писатель уходит в сторону, проявив страшную реальность прошлого, но не желая участвовать в нынешних драмах. Оставленный в одиночестве, датский принц в сердцах обзывает спрятавшуюся под землю тень «старым кротом», добавляя вполне оскорбительно: «Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!». Метания отца в мире мертвых кажутся ему занятием куда более вальяжным, чем возложенная на него самого необходимость восстановления действительного миропорядка. Автор, судя по всему, испытывал сходные чувства — ситуация касалась его непосредственно.Главный его упрек обращен к последней фразе Шаламова: «Проблематика “Колымских рассказов” давно снята жизнью...» Это заявление писателя-лагерника, пользующегося большим авторитетом в диссидентской среде, прозвучало именно в тот момент, когда власти развернули масштабное наступление на правозащитников, главным образом на тех, кто печатал и распространял самиздат, ставший к тому времени действенным инструментом сопротивления. В январе 1972 г. был объявлен приговор Владимиру Буковскому «за антисоветскую агитацию» — 7 лет заключения и 5 лет ссылки; волна обысков, а за ними и арестов прошла в Москве и Ленинграде, а также в Вильнюсе, Киеве, Умани[13]. Выступая в защиту «нынешних мучеников», Якир и сам чувствовал приближение опасности. Всего месяц назад, 14 января, сотрудники КГБ изъяли у него самиздат и правозащитные документы. Еще немного — и вопрос чудовищного выбора будет поставлен перед ним. Надо ли говорить, как важны в такой ситуации люди, само воспоминание о которых способно служить духовной опорой, — и в какое смятение может повергнуть их неожиданная слабость. Якир с трепетом перечисляет всё, чем дорог и значим был для него писатель Шаламов, одновременно отрешаясь от него и вопрошая с непрестанным болезненным изумлением: как же так?
В этом месте письма он переходит от личного упрека к коллективному, обращаясь к Шаламову уже от лица всех его читателей. Действительно, многие из тогдашней аудитории «Колымских рассказов» (имея в виду, что в СССР их можно было прочесть только в сам- и тамиздате) реагировали на публикацию в «Литературной газете» сходным образом. Арест Якира, случившийся всего через четыре месяца, должен был придать еще большую остроту восприятию этого текста. Между тем Шаламов в том же году был принят в Союз писателей, вышел в свет его поэтический сборник «Московские облака». Ему «разрешили» быть советским писателем — что было прямым следствием опубликованного письма. Множество бывших почитателей вычеркивали его из списка любимых авторов, его портреты снимали со стен[14].
В «Письме...» Якира, наверное, впервые прозвучало сомнение в авторстве шаламовской публикации. Он не высказывает его прямо, но, упоминая строкой выше «Колымские рассказы», как будто не верит или не хочет признавать, что «Письмо в Литературную газету» может быть написано той же рукой — и говорит о «письме, подписанном Вами» (хотя в самом начале этот текст упоминается — не без едкой иронии — как «прозаическое произведение» Шаламова). В кратком резюме «Хроники...» именно на этом сомнении сделан акцент — там уже недвусмысленно говорится о некоторых обстоятельствах, заставивших «автора “Колымских рассказов”» «подписать» письмо в «Литературную газету»». Мнение о том, что Шаламов только поставил подпись под готовым текстом, широко распространилось как в советской диссидентской, так и в эмигрантской среде — так, ответ «Нового журнала» даже адресован был не Шаламову, а «редактору Литературной газеты»[15]. В других откликах невозможность принять факт написания письма автором «Колымских рассказов» проявляется в ином модусе: текст написан Шаламовым, но это уже не тот Шаламов. Он сломался, капитулировал, он перестал быть собой. Человека, создавшего «Колымские рассказы», больше нет[16].
Однако Шаламов был жив и продолжал писать художественную прозу. Версии о письме как о подписанном его рукой чужом тексте в упомянутой дневниковой записи он отметает с раздражением и говорит, что текст целиком принадлежит ему[17].
Думается всё же, что Шаламов не мог внутренне не признать справедливость главного упрека Якира, разделяемого очень многими[18]. Публикация, однако, вполне проявляла стремление писателя уйти со сцены. И годы спустя, избегая подробных ответов на вопрос о письме, он отвечал: «Ну, это надо было сделать»[19]. «Надо» — прежде всего по причинам вполне понятным — чтобы быть исключенным из списка «непечатных» авторов[20]. Но к этому очевидно примешивалось и желание отделаться от образа, фактически навязанного ему его почитателями из диссидентских кругов. Прогрессирующая болезнь и особенно глухота сильно затрудняли саму возможность его активного самовыражения[21] — после такого заявления, по меньшей мере, его имя никем не могло быть поднято на щит без его ведома под лозунгами, которых он не разделял или разделял не вполне... Постепенное сползание в полное, абсолютное одиночество — трагическая траектория последних лет жизни писателя, где история с письмом в «Литературную газету» не начало и не конец пути, но одна из значимых и наиболее печальных его вех. В череде отказов и разрывов оно довольно четко обозначает уход из общественной жизни.
Суд над Петром Якиром и Виктором Красиным, состоявшийся в августе 1973 г., и их публичное покаяние, стоившее свободы многим их бывшим соратникам, было событием слишком громким, чтобы Шаламов мог его пропустить. Однако ни в одном из его писем и ни в одной дневниковой записи (по меньшей мере в сохранившейся и опубликованной их части) нет ни малейшего упоминания о нем, как нет и возвратной рефлексии по поводу писем — своего и ответного. Петр Якир после весьма мягкого приговора суда, по свидетельству близких, «тихо спивался», никогда более не возвращаясь к публичной жизни. Умер он вслед за Шаламовым, в тот же год, через десять лет после написания обоих писем.
Драмы Шаламова и Якира различны, как различны характеры и судьбы этих людей. Схожи они, пожалуй, только тем, что в обоих случаях можно вести речь о трагедии человека в неравных и унизительных отношениях с системой. И всё же сам публикуемый документ слишком сильно провоцирует их сопоставление. Путь от горького упрека кумиру до собственной капитуляции знал не только Якир, но и Шаламов. И он в свое время обронил в эссе о Пастернаке: «не надо было писать этих покаянных писем...»[22] и — из «живых Будд» развенчал его в обычного человека. А через несколько лет написал свое письмо. Каждому из них знакомы роли как Гамлета, так и Тени, ушедшей — по-разному и в силу разных причин — в такое пространство, куда почти не доходят упреки из мира живых.
Библиография
Алексеева Л. М. История инакомыслия в СССР.
Григорьянц С. Шаламов.Текст видео интервью, взятого у меня сотрудниками «Мемориала» со значительной моей правкой.
Есипов В. В. Шаламов. М.: Молодая гвардия, 2012.
Зайвая Л. Воспоминания о Шаламове.
Зубарев Д., Макаров А. Варлам Шаламов в «Хронике текущих событий» // Варлам Шаламов в контексте мировой литературы и советской истории: Сборник трудов международной научной конференции. Москва–Вологда. 16–19 июня 2011 года. М., 2013. С. 171–172.
Миннуллин О. Беспощадная этика Шаламова в рассказе «Необращенный».
Нич Д. Московский рассказ. Жизнеописание Варлама Шаламова. 1960–80-е годы. Личное издание, 2011.
Михеев М.Одержимый правдой: Варлам Шаламов — по дневникам Александра Гладкова.
Новости Самиздата // Хроника текущих событий. Выпуски 24–25. Вольное слово. Самиздат. Избранное. Документальная серия. Выпуск 4. Посев, 1972. С. 45.
Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Часть IV. М., 2010.
Токер Л.Самиздат и проблема авторского контроля в судьбе Варлама Шаламова.
Упразднение Колымы? // Русская мысль. 23 марта 1972 г.
Шаламов В. Т. Собрание сочинений в 7 томах. М.: Терра — Книжный клуб, 2013.
Якир П., Габай И., Ким Ю.К деятелям науки, культуры и искусства.
Notes
- 1. О существовании и недоступности документа есть, в частности, упоминание в статье: Зубарев Д., Макаров А. Варлам Шаламов в «Хронике текущих событий» // Варлам Шаламов в контексте мировой литературы и советской истории: Сборник трудов международной научной конференции. Москва–Вологда. 16–19 июня 2011 года. М., 2013. С. 171–172.
- 2. Полный текст этого резюме: «Высоко оценивая творчество своего адресата и его нравственные качества, автор выражает ему свою жалость в связи с обстоятельствами, заставившими автора “Колымских рассказов” “подписать” письмо в “Литературную газету”, опубликованное в ней 15 февраля. Шаламову адресуется “только один упрек” по поводу его фразы, что “проблематика Колымских рассказов” давно снята жизнью» (Цит. по: Новости Самиздата // Хроника текущих событий. Выпуски 24–25. Вольное слово. Самиздат. Избранное. Документальная серия. Выпуск 4. Посев, 1972. С. 45).
- 3. Шаламов В. Собрание сочинений в 7 томах. Т. 7. С. 365–366.
- 4. Трудно сейчас сказать, насколько этот текст был известен в кругах читателей самиздата и прочел ли его, в частности, сам адресат. Несомненно только, что читатели «Хроники текущих событий» знали о его существовании и основном посыле.
- 5. Есипов В. В. Шаламов. М.: Молодая гвардия, 2012. С. 290–324; Нич Д. Московский рассказ. Жизнеописание Варлама Шаламова. 1960–80-е годы. Личное издание, 2011. С. 266–285; Клоц Я. Варлам Шаламов между тамиздатом и Союзом советских писателей (1966–1978). К 50-летию выхода «Колымских рассказов» на Западе // Colta. 10 января 2017. Токер Л. Самиздат и проблема авторского контроля в судьбе Варлама Шаламова. Миннуллин О. Беспощадная этика Шаламова в рассказе «Необращенный». и др.
- 6. В очерке «Моя жизнь — несколько моих жизней» 1964 г. Шаламов скрупулезно перечисляет все свои ранние публикации: Три смерти доктора Аустино // Октябрь. М., 1936, № 1; Возвращение // Вокруг света. М., 1936. № 12; Пава и древо. Литературный современник. М., 1937. № 3.
- 7. Сельская молодежь. М., 1965. № 3. Об истории этой публикации см.: Григорьянц С. Шаламов. Текст видео интервью, взятого у меня сотрудниками «Мемориала» со значительной моей правкой.
- 8. Обстоятельства публикации «Колымских рассказов» в «Новом журнале» подробно представлены в статье Якова Клоца: Клоц. Я. Указ. соч.
- 9. Якир П., Габай И., Ким Ю. К деятелям науки, культуры и искусства.
- 10. «Мы понимаем, вы поставлены в такие условия, что выполнение гражданского долга — каждый раз акт мужества. Но ведь и выбора тоже нет: или мужество — или трусливое соучастие в грязных делах; или риск — или присоединение к Васильевым и Кедриным; или поступиться каким-то благом — или встать в ряд с желтыми борзописцами из “Известий” и “Комсомольской Правды”» (там же).
- 11. Из письма 1968 г. к Ю. А. Шрейдеру: «Ни о каких моральных проблемах я слышать не хочу. После Хиросимы, после самообслуживания в Треблинке и Освенциме, после Колымской и Вишерской лагерной системы — откуда все Треблинки заимствованы — я не желаю принимать участия в разговорах о победе добра, ограниченности зла и так далее. Человек — существо бесконечно ничтожное, унизительно подлое, трусливое, и деятельность всевозможных футурологов кажется мне ханжеством или спекуляцией, расчетом. Пределы подлости в человеке безграничны. Кошка может изменить мир, но не человек» (Цит. по: Шаламов В. Собрание сочинений в 7 томах. Т. 6. С. 541–542).
- 12. «Художественно я уже дал ответ на эту проблему в рассказе “Необращенный”, написанном в 1957 году, и ничего не прочувствовали» (О письме в «Литературную газету» (дневниковая запись) // Шаламов В. Собрание сочинений в 7 томах. Т. 7. С. 367–368). Анализ этической концепции, представленной в этом рассказе, дает Олег Миннуллин: «Суть рассказа (...) в отказе от вступления в ряды поборников благих намерений, агентов добра и спасения, в отказе от стесняющего свободу окаменения в благообразной маске будь то гуманиста, или доброго самаритянина, верующего или учителя жизни» (Миннуллин О. Указ. соч.).
- 13. Алексеева Л. М.История инакомыслия в СССР.
- 14. Нич Д. Указ. соч. С. 273.
- 15. «“Литературной газете” же мы даем совет, вместо того чтобы сочинять и печатать “протесты” — печатать лучше “Колымские рассказы” В. Шаламова и другие самиздатовские произведения. Тогда, естественно, мы печатать (т. е. перепечатывать) их не будем» (Цит. по: Клоц. Я. Указ. соч.)
- 16. Наиболее известен отклик Солженицына, сделанный к фрагменту полемики с Шаламовым в «Архипелаге ГУЛАГ»: «23 февраля 1972 г. в “Лит. Газете” отрекся (зачем-то, когда уже все миновали угрозы): “Проблематика “Колымских рассказов” давно снята жизнью”. Отречение было напечатано в траурной рамке, и так мы поняли все, что — умер Шаламов» (Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Часть IV. Глава 2. М., 2010. С. 762); тем же пафосом проникнут анонимный отклик, опубликованный в эмигрантской газете «Русская мысль» (Упразднение Колымы? // Русская мысль. 23.03.1972).
- 17. «Смешно думать, что от меня можно добиться какой-то подписи. Под пистолетом. Заявление моё, его язык, стиль принадлежат мне самому» (О письме в «Литературную газету» (дневниковая запись).).
- 18. Здесь можно, конечно, говорить о «двойном дне» письма, его скрытом послании (тема подробно раскрывается в указанной выше статье Леоны Токер). Дважды упоминая в коротком тексте само название рассказов («Колымские рассказы») и их некую «проблематику», подхваченную западными журналами, на широкую аудиторию газеты, он как минимум заявлял во всеуслышание о том, что они есть, заставляя человека незнающего задуматься — что это за рассказы? Но скрытый смысл не мог отменить прямого прочтения — и для уже существующих читателей-диссидентов (от имени которых и обращается к Шаламову Якир) письмо оказалось не содержательным намеком, а ударом в спину.
- 19. Зайвая Л. Воспоминания о Шаламове.
- 20. Александр Гладков, встречавшийся с Шаламовым всего через пять дней после публикации, оставил подробную запись в дневнике о причинах написания письма — как их ему тогда объяснил сам Шаламов. Главной из них была угроза стать «непечатным» автором в Советском Союзе (См.: Михеев М. Одержимый правдой: Варлам Шаламов — по дневникам Александра Гладкова.).
- 21. Масштаб переживаний, связанных с глухотой и вырастающей из-за нее стеной в общении, невозможности «включиться» в происходящее, вполне передают дневниковые записи Шаламова начала 1970-х гг. и эссе «Глухие», написанное еще при относительно благополучной ситуации.
- 22. Шаламов В. Пастернак // Собрание сочинений в 7 томах. М.: Терра — Книжный клуб, 2013. Т. 4. С. 618
The copyright to the contents of this site is held either by shalamov.ru or by the individual authors, and none of the material may be used elsewhere without written permission. The copyright to Shalamov’s work is held by Alexander Rigosik. For all enquiries, please contact ed@shlamov.ru.