Варлам Шаламов

Лариса Анпилова

«Портрет Шаламова» работы И.Н. Хегая

В галерее портретов, созданных Ильей Николаевичем Хегаем, особое место занимает «Портрет Варлама Шаламова» (1989 г.). По образной насыщенности, символической глубине этот портрет можно назвать памятником всем безвинно осужденным, погибшим в сталинских лагерях.

Ужас сталинских репрессий знаком художнику не понаслышке. Все началось осенью 1937 года, когда в соответствии с Постановлением Совета народных комиссаров Союза ССР и ЦК ВКП(б) «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края» от 21 августа 1937 г. в целях «пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край» семья И.Н. Хегая была депортирована в Казахстан. На всю оставшуюся жизнь запомнилась художнику страшная поездка в никуда, затянувшаяся более чем на месяц (место назначения не оглашалось). Семилетним мальчиком, в теплушке, под охраной красноармейцев маленький Илья и его семья были доставлены на окраину Караганды, где в землянке, в горести и нищете им, «японским шпионам», довелось прожить двенадцать долгих лет.

Здесь, в Караганде, И.Н. Хегай встретился со своим главным наставником – художником В.А. Эйфертом, уже не японским, а потенциальным «немецким шпионом». Владимир Александрович Эйферт – талантливый живописец, искусствовед, с 1929 г. – ученый секретарь и член правления Третьяковской галереи, с 1936 г. по 1941 г. – директор ГМИИ им. А.С. Пушкина. Соратник А.В. Луначарского, председатель закупочной комиссии по делам искусства Наркомата просвещения, в сентябре 1941 г. В.А. Эйферт, как и многие другие этнические немцы, был выслан из Москвы в глухую казахскую деревню (былые заслуги оказались не в счет). Лишь два года спустя, в 1943 г., благодаря вмешательству И.Э. Грабаря (попечителя (1913-1917), а позже директора Третьяковской галереи (1917-1925), а на тот момент профессора МГУ) В.А. Эйферту было разрешено перебраться поближе к цивилизации, в Караганду, где он организовал изостудию при клубе шахты им. Кирова.

И, наконец, третье пересечение. В середине 1980-х годов И.Н. Хегай познакомился с замечательным московским художником, скульптором Ф.Ф. Сучковым, другом А.П. Платонова, А.И. Солженицына, Ю.И. Домбровского. Федот Федотович Сучков тринадцать лет был узником сталинских лагерей. Выпускник Литературного института, он был профессиональным писателем, сумевшим при жизни опубликовать лишь одну свою книгу. Ф.Ф. Сучков – автор скульптурных портретов Б.Л. Пастернака, А.И. Солженицына, Ю.И. Домбровского, мемориальной доски, установленной на фасаде дома, в котором жил А.П. Платонов в Москве. Работы Ф.Ф. Сучкова можно увидеть в доме-музее Шаламова в Вологде, он – автор надгробного памятника писателю на Кунцевском кладбище в Москве. Именно в мастерской Федота Федотовича оказалась в руках И.Н. Хегая фотография Шаламова, сделанная одним из его солагерников на Колыме. Эта фотография и положила начало работы художника над портретом писателя.

Известно два прижизненных портрета Шаламова. Это скульптурный портрет работы Ф.Ф. Сучкова (1966 г.) и живописный портрет, выполненный Б.Г. Биргером (1967 г.). Вспоминая работу над этим портретом, Борис Григорьевич Биргер писал:

«Передо мной сидел человек страшной, нечеловечески страшной судьбы. Я хотел написать в трагической манере – но разве это слово из лексикона классического театра и литературы может хоть сколько-нибудь обозначить двадцать лет ада, в котором находился автор «Колымских рассказов»?.. Оставить на портрете хоть частичку его судьбы, его души – вот что было важно».

Действительно, написать портрет Шаламова – непростая задача. Его лицо поражает, приводит в состояние замешательства, оторопи, глядя на него понимаешь: это лицо человека, вернувшегося из ада. Примечательно, что даже люди, близко знавшие Шаламова, описывая его внешность, нередко прибегали к метафорам («аскетическое лицо», «пронзительные глаза», «аввакумовский взгляд» и т.д.).

Лицо Шаламова необыкновенно скульптурно. Особый трагизм его облику придают глубокие морщины, словно прорезанные, высеченные резцом по камню. В отечественной поэзии страшных сталинских лет эти следы человеческого страдания, отложившиеся на лице, традиционно сравниваются с клинописью. В «Реквиеме» А.А. Ахматовой читаем:

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках.
В «Колымских тетрадях» В.Т. Шаламова встречаем тот же образ:

Та клинопись накрепко врезана в кожу,
И буквы – морщины лица.
И с каждой минутой все четче и строже
Черты на лице мертвеца.
«Клинопись» шаламовского лица не осталась незамеченной художниками. Она отлично передана в скульптурном портрете работы Ф.Ф. Сучкова (этому словно способствуют возможности самого материала – дерева). Предельного максимума эта особенность достигает в портрете, созданном Д. Медведевым (1998 г.), в котором техника гравюры позволила не просто достоверно передать портретное сходство, но и возвысить образ писателя до вершин трагического гротеска – на портрете мы видим человека поистине «с обнаженными нервами» – буквально, с ободранной кожей.

Воссоздавая внешний облик В.Т. Шаламова, И.Н. Хегай также тяготеет к пластичности изображения. Высокий рельеф живописи, выразительность объемной формы способствуют убедительной передаче трагичности образа Шаламова, придают портрету особую психологическую глубину и напряженность. Но «Портрет Шаламова» работы И.Н. Хегая – не просто портрет в традиционном смысле слова, это тематическая картина, в которой художник апеллирует ко всему творчеству В.Т. Шаламова. Собственно портрет (изображение облика писателя) – лишь одна из составляющих этого многосложного полотна. В верхней части картины художник изобразил бесконечную заснеженную равнину. С одной стороны, это образ Колымы, которая навсегда «осталась за спиной» у Шаламова, стала частью его биографии; но с другой стороны, это и тот художественный образ «страны Колымы», который оставил нам в наследство сам писатель. И.Н. Хегай, будучи хорошо знаком с творчеством В.Т. Шаламова, использует в построении своей картины сквозные образы-символы произведений писателя, и в первую очередь – его стихотворного наследия («Колымских тетрадей»). Это и образ дороги, по которой движется вереница заключенных – вперед и ввысь – «со дна библейского колодца на небеса»:

И, как червяк, дорога вьется
Через леса
Со дна библейского колодца
На небеса.

И недалекая равнина,
Глаза раскрыв,
Глядит тоскливо и ревниво
На этот миф.

Это и образ безмолвного, безымянного погоста:

Ведь только длинный ряд могил –
Мое воспоминанье,
Куда и я бы лег нагим,
Когда б не обещанье

Допеть, доплакать до конца
Во что бы то ни стало,
Как будто в жизни мертвеца
Бывало и начало.
Огромную смысловую и эмоциональную нагрузку в «Портрете Шаламова» выполняет цвет. Известно, что сам Шаламов – человек, не признающий полутонов, бескомпромиссный в суждениях и жизни, тяготел к однозначности в оценке, «к черно-белой гамме». Быть может, именно поэтому наиболее удачные его портреты лаконичны в цвете. Так, в частности, в портрете Б.Г. Биргера доминируют мрачные, серо-коричневые тона. Темный цвет фона обусловливает строгий эмоциональный строй картины: из глубины почти рембрандского мрака рассеянный свет выхватывает искаженное страданиями лицо и огромные натруженные руки Шаламова.

Но в отличие от Б.Г. Биргера И.Н. Хегай выбирает не темные, а светлые тона. Его портрет почти монохромен, в нем доминирует белый цвет. В контексте творчества самого художника это весьма символично, поскольку вписывает «Портрет Шаламова» в галерею «белых» работ И.Н. Хегая («Храм», «Истина»). В этих работах белый цвет наполнен глубочайшим смыслом – это цвет сакральной чистоты, божественного безмолвия. Но символика белого цвета в портрете Шаламова гораздо сложней. Здесь это уже не просто цвет святости и не только знак крестных страданий самого Шаламова – белый цвет в этой картине является квинтэссенцией всего творчества писателя. Это цвет смерти, цвет ледяных просторов Колымы.

Мир Колымы в художественном наследии В.Т. Шаламова – это огромное замерзшее пространство. В воспоминаниях «Тридцать восьмой год» он писал: «Самым, пожалуй, страшным, беспощадным был холод. Ведь актировали только мороз свыше 55 градусов…». Наряду с унижениями, голодом, побоями – теми страшными испытаниями, которым подвергались заключенные, «главным средством растления души» Шаламов называет именно холод. Не удивительно поэтому, что вьюга, мороз, метель, стужа – главные лейтмотивные образы его поэзии:

Я беден, одинок и наг,
Лишен огня.
Сиреневый полярный мрак
Вокруг меня.

Я доверяю бледной тьме
Мои стихи.
У ней едва ли на уме
Мои грехи.

И бронхи рвет мои мороз
И сводит рот.
И, точно камни, капли слез
И мерзлый пот…

Ледяные просторы шаламовской Колымы исследователи часто сравнивают с образами последнего (девятого) круга дантова ада. Холод в «Божественной комедии» – самое страшное наказание для грешников, чьи души вмерзли в ледяное озеро. Но в том и ужас шаламовского художественного мира, что испытанию холодом подвергаются не грешники, а безвинные мученики. Страдания, на которые обречены узники Колымы, ставят их в один ряд со святыми. Шаламов приводит ужасающее тому доказательство: тела умерших колымских заключенных остаются нетленными в вечной мерзлоте. Эта деталь – и леденящая душу документальная подробность, и художественный образ-символ, занимающий одно из центральных мест в художественном мире «Колымских тетрадей»:

Пусть не душой в заветной лире –
Я телом тленья убегу
В моей нетопленой квартире,
На обжигающем снегу.

Где над моим бессмертным телом,
Что на руках несла зима,
Металась вьюга в платье белом,
Уже сошедшая с ума.

Создавая образ Мира – Колымы, Шаламов приходит к осмыслению жизни человека как крестного пути. Тема крестных страданий – одна из ключевых в «Колымских тетрадях» – явилась и смысловой доминантой «Портрета Шаламова» И. Н. Хегая. Крест с распятым на нем сердцем становится одним из центральных образов картины. А главным объединяющим образом-символом является образ колючей проволоки – неизменного атрибута любого концлагеря. Из колючей проволоки свито распятое на кресте сердце; судорожно стиснутая в руках Шаламова, она слагает венец, возложенный на голову писателя. Образ тернового венца, свитого из колючей проволоки – прямое воплощение стихотворных строк В.Т. Шаламова:

Приподнятый мильоном рук,
Трепещущих сердец
Колючей проволоки круг,
Терновый твой венец…

Использование сквозных образов-символов «Колымских тетрадей» придает особую многосмысленность «Портрету Шаламова» И.Н. Хегая. Можно выделить как минимум три уровня восприятия этой картины: это и портрет писателя-Шаламова, и скорбное раздумье о судьбах узников сталинских лагерей, и пример художественного осмысления творческого наследия В.Т. Шаламова силами другого искусства.

«Портрет Шаламова» И.Н. Хегая – достойный вклад в иконографию великого русского писателя, дань уважения человеку, оставившему непревзойденное по силе воздействия свидетельство об ужасах сталинской эпохи.

2011