Варлам Шаламов

Мировая премьера хоровой оперы Tristia («Тристия») на стихи В.Т. Шаламова и О.Э.Мандельштама

23 июня 2016

ДФ Live: Филипп Эрсан: «Меня поразило, как сильно описание Ада из "Божественной комедии" Данте повлияло на русских писателей»

23 июня в Органном зале Пермской филармонии состоялась мировая премьера хоровой оперы Tristia («Тристия»). В своем сочинении композитор Филипп Эрсан использовал тексты арестантов разных эпох и культур — стихотворения Осипа Мандельштама, Варлама Шаламова, заключенных ГУЛАГа и современной французской тюрьмы Клерво. Мы поговорили с Эрсаном о создании «Тристии», тюремном хоре и современных композиторах.

— Вы любите соединять в своей музыке разные традиции и жанры. Какие неожиданные открытия вы сделали во время работы над «Тристией»?

— На самом деле все новые решения в основном связаны с поэзией. Например, замечательный текст Шаламова — «Тост за речку Аян-Урях» — очень сильный, очень жесткий. Для него я подобрал материалы из сибирского фольклора, мне это показалось наиболее правильным решением, чтобы передать дух стихотворения.

Я обращаюсь к музыке разных времен, чтобы отразить ее взаимосвязь с эпохой. Этот способ мне кажется наиболее подходящим, чтобы перевести стихи на язык музыки. Так было и с французскими стихотворениями для «Тристии». Один из преступников, которого я встретил в тюрьме Клерво, был корсиканцем. Его прежде всего интересовала тема ностальгии по его родному острову, и я «перевел» его ощущения, отсылая к музыке его родины. В «Тристии» есть два его стихотворения: я написал одну песню для трех мужских голосов (как поют корсиканцы) и одну песню на корсиканском.

— На пресс-конференции вы говорили о том, что во время работы над «Тристией» на вас сильно повлияла «Божественная комедия» Данте. Какие еще произведения стали для вас источниками вдохновения?

— Это, конечно, поэты ГУЛАГа — Шаламов и Мандельштам. Я читал «Воспоминания из Мертвого дома» Достоевского и «Остров Сахалин» Чехова — очень страшная книга. Он говорил, что эта поездка изменила его жизнь. Что бы он написал, если не это путешествие?

Меня поразило, как сильно описание Ада из «Божественной комедии» Данте повлияло на русских писателей. Я уже упомянул Шаламова и Мандельштама, но ведь есть еще Солженицын и его «В круге первом». И когда я общался с французскими заключенными — людьми, далеко не такими образованными, как Мандельштам и Шаламов, — в некоторых их стихотворениях образы такие же, как в дантовом «Аде». С точки зрения воображения, у Данте выразить это получилось лучше всех.

В небольшом цикле для виолончели главная идея, которая прослеживается и в стихах, и в музыке, — это метаморфозы. Я попросил французских заключенных написать стихи на тему метаморфоз, и достаточно быстро нашел название для оперы. «Тристия» является отсылкой одновременно к двум произведениям: «Скорбным элегиям» — сборнику древнеримского поэта Овидия, который тот написал, находясь в ссылке в Томисе на Черном море, и поэтическому сборнику со схожим смыслом Tristia русского поэта Осипа Мандельштама, опубликованному в 1922 году.

— А Фуко с его книгой «Надзирать и наказывать»? Вы вступаете с ним в диалог?

— Я читал Фуко. Конечно, в разговоре о тюрьме всегда есть политическое измерение. Но я не хотел касаться его в «Тристии» — она скорее говорит о поэзии и о том, какие слова используют поэты, чтобы избавиться от своего состояния. И не важно, великие они или нет. Иногда и у непрофессиональных авторов встречаются очень сильные выражения. И у тех, и у других — общий жизненный опыт.

— Какое у вас было первое впечатление при посещении тюрьмы?

— Мне не хотелось туда идти — перед первым визитом я не спал всю ночь. И в первый же раз я попал в ту часть тюрьмы, где находятся одиночные камеры. И это еще хуже, чем вся остальная тюрьма. Там я встретился с одним человеком: он выучил в тюрьме японский и написал хокку для «Тристии». И он пришел, улыбающийся и спокойный, и рассказывал о Японии полтора часа — в камерах им не разрешают разговаривать с другими. И я полностью забыл, что нахожусь в тюрьме. Это было такое маленькое чудо, которое иногда случается в тюрьме. Но среди заключенных, конечно, были люди, которые были мне не очень интересны. Были и те, кто мне не понравился. Но это нормально.

— Какое самое важное наблюдение вы сделали во время работы в Клерво?

— В этой тюрьме были преступники, которые находились там по 10, 20 лет. То есть они совершили что-то действительно страшное. После того как я узнал истории некоторых из них, мое отношение довольно сильно изменилось. Всегда надо оставлять пространство для этой гуманности. Мы устраивали хоровые занятия для заключенных, и на одном из них я предложил всем спеть песню, которая напоминает им детство — что-нибудь, что они пели, когда были детьми. Среди участников был один цыган. Я не очень понимал, как с ним работать, он не очень хорошо пел и т. д. И он сказал, что он был очень набожным ребенком и ходил в церковь, где пел кантики на цыганском. По моей просьбе он начал их петь, и я увидел, как внезапно он превратился в маленького мальчика: у него изменились взгляд, жесты, голос. Это было настоящим преображением, очень трогательным. В конце концов, все они как-то испортили себе жизнь, наделали глупостей, но в то же время в них сохранилось что-то доброе, нежное. И это очень волнительно, когда ты чувствуешь это, пусть даже мимолетно, всего лишь какие-то несколько секунд. Для меня «Тристия» была средством, чтобы пробудить, раскрыть эту гуманность в каждом из заключенных.

— В каком жанре вы еще не писали и хотели бы что-нибудь сделать?

— Мне кажется, я писал почти всё. Я писал симфонии, музыку для балета, оперы. По возвращении из Перми буду работать над сочинением для хора и оркестра. Мне нравится любая музыка, любые жанры.

— Какие современные композиторы, на ваш взгляд, самые заметные и важные?

— В первую очередь, это два музыканта, которые были моими близкими друзьями. К сожалению, они умерли, будучи довольно молодыми. Это Оливье Грейф и Жан-Луи Флоренц. Они оба были очень разными. Грейф был достаточно суровым, мрачным — некоторые фрагменты «Тристии» напоминают о нем. Музыка Флоренца больше похожа на Равеля — у него замечательные вещи для оркестра. Если говорить о живых композиторах, это Магнус Линдберг, Томас Адес, Дьёрдь Лигети. Я не знаю молодых русских композиторов, но я очень люблю Шнитке и Губайдулину.

— Когда ждать сценической премьеры «Тристии»?

— Изначально мы планировали поставить ее к декабрю 2016 года, но сейчас этот срок сдвигается: мы пока что не решили, с каким хореографом хотели бы работать.

Полина Дорожкова, пресс-служба Дягилевского фестиваля
27 июня 2016 г.