Назад
Май
Днище деревянной бочки было выбито и заделано решеткой из полосового железа. В бочке сидел пес Казбек. Сотников кормил Казбека сырым мясом и просил всех прохожих тыкать в собаку палкой. Казбек рычал и грыз палку в щепы. Прораб Сотников воспитывал злобу в будущем цепном псе.
Золото всю войну мыли лотками – старательской добычей, ранее запрещенной на приисках. Раньше лотком мог мыть только промывальщик из службы разведки. Суточный план давался до войны в кубометрах грунта, а во время войны – в граммах металла.
Однорукий лоточник ловко нагребал грунт на лоток скребком и, намыв воды, осторожно встряхивал лоток над ручьем, сбывая в ручей размытый в лотке камень. На дне лотка, когда сбегала вода, оставалась золотая крупинка, и, положив лоток на землю, рабочий ногтем поддевал крупинку и переносил ее на клочок бумаги. Бумага складывалась, как аптечный порошок. Целая бригада одноруких саморубов зимой и летом «мыла» золото. И сдавала крупинки металла, зернышки золота в приисковую кассу. За это одноруких кормили.
Следователь Иван Васильевич Ефремов поймал таинственного убийцу, которого искали больше недели. Неделю назад в избушке геологоразведчиков, километрах в восьми от поселка, были зарублены топором четыре взрывника. Украдены были хлеб и махорка, деньги не найдены. Прошла неделя, и в рабочей столовой татарин из плотничьей бригады Русланова выменял вареную рыбу на щепотку махорки. Махорки на прииске не было с начала войны – привозили «аммонал», зеленый самосад невероятной крепости, пытались выращивать табак. Махорка была только у вольняшек. Татарин был арестован и во всем признался и даже показал место в лесу, куда он закинул в снег окровавленный топор. Ивану Васильевичу Ефремову выходила большая награда.
Случилось так, что Андреев был соседом по нарам этого татарина – самого обыкновенного голодного парнишки, «фитиля». Арестовали и Андреева. Через две недели его выпустили, – за это время было много новостей – Колька Жуков зарубил ненавистного бригадира Королева. Этот бригадир бил Андреева ежедневно на глазах у всей бригады, бил беззлобно, не спеша, и Андреев боялся его.
Андреев ощупал в кармане бушлата обломок пайки белого американского хлеба, оставшийся от обеда. Была тысяча способов продлить наслаждение пищей. Можно было лизать этот хлеб, пока он не исчезнет с ладони; можно было отщипывать от него крошки, мельчайшие крошки, и сосать каждую крошку, ворочая ее во рту языком. Можно было поджарить на печке, всегда топящейся, подсушить этот хлеб и есть темно-коричневые, обожженные кусочки хлеба – еще не сухари, но и не хлеб. Можно было резать хлеб ножом на тончайшие пластины и только тогда подсушивать их. Можно было заварить хлеб горячей водой, вскипятить его, размешать и превратить в горячий суп, в мучную болтушку. Можно было крошить кусочки в холодную воду и солить их – получалось нечто вроде тюри. Все это надо было успеть сделать за те четверть часа, что оставались у Андреева из обеденного перерыва. Андреев доедал хлеб по-своему. В маленькой консервной банке кипятилась вода, пресная снеговая вода, грязная от попавших в банку мельчайших углей или стланиковой хвои. В белый крутой кипяток Андреев совал свой хлеб и ждал. Хлеб раздувался, как губка, белая губка. Палочкой, щепкой Андреев отрывал горячие кусочки губки и вкладывал их в рот. Размокший хлеб исчезал во рту мгновенно.
Никто не обращал внимания на андреевские затеи. Он был одним из сотен тысяч колымских «фитилей», «доходяг», чей разум давно уже пошатнулся.
Каша была тоже по лендлизу – американская овсянка с сахаром. И хлеб был по лендлизу – из канадской муки с примесью костей и риса Хлеб выпекали необыкновенно пышный, и ни один раздатчик не рисковал готовить пайки с вечера – каждая «двухсотка» теряла за ночь в весе десять – пятнадцать граммов, и самый честный хлеборез мог оказаться жуликом помимо воли. У белого хлеба почти не было отбросов – человеческий организм выкидывал лишнее лишь раз в несколько дней.
Суп, первое блюдо, тоже было по лендлизу – запах свиной тушенки и мясные волокна, похожие на туберкулезные палочки под микроскопом, попадались в обеденных мисках каждому.
Была, говорят, еще колбаса, консервированная колбаса, но для Андреева она оставалась легендой, как и сгущенное молоко «Альфа» – которое многие помнили еще по детству, по посылкам «Ара». Фирма «Альфа» все еще существовала.
По лендлизу были и красные кожаные ботинки на толстой клеевой подошве. Эти кожаные ботинки выдавали только начальству – даже не всякий горный мастер мог приобрести импортную обувь. Приисковому начальству шли и гарнитуры в коробках – костюмы, пиджаки и рубашки с галстуками.
Говорят, выдавали и шерстяные вещи, собранные среди населения Америки, но до заключенных они не доходили – жены начальства прекрасно разбирались в качестве материала.
Зато до заключенных хорошо доходил инструмент. Инструмент был тоже по лендлизу – гнутые американские лопаты с короткими крашеными ручками. Лопаты были подбористы – над самой формой лопаты кто-то думал. Лопатами все были довольны. Крашеные черенки от лопат поотбивали и сделали новые, прямые и длинные – каждому по мерке – конец черенка должен был доставать до подбородка.
Кузнецы чуть-чуть развернули нос лопаты, подточили их – и вышел славный инструмент.
Топоры американские были очень плохи. Это были не топоры, а топорики, вроде майн-ридовских индейских томагавков, и для серьезной плотничьей работы не годились. На плотников наших топоры по лендлизу произвели сильное впечатление – тысячелетний инструмент, очевидно, отмирал.
Поперечные пилы были тяжелыми, толстыми и неудобными в работе.
Зато великолепен был солидол, белый, как сливочное масло, без запаха. Блатари сделали попытку продавать солидол вместо сливочного масла, но на прииске уже некому было сливочное масло покупать.
«Студебеккеры», полученные по лендлизу, носились взад и вперед по кручам Колымы. Это была единственная машина на Дальнем Севере, которую не затрудняли подъемы. Огромные «даймонды», полученные тоже по лендлизу, тащили девяностотонный груз.
Мы лечились по лендлизу – медикаменты были американские, и впервые появился чудодейственный на первых порах сульфидин. Лабораторная посуда была подарком Америки. Рентгеновские аппараты, резиновые грелки и пузыри...
О том, что белому американскому хлебу скоро конец, говорили еще в прошлом году после Курской дуги, но Андреев не прислушивался к этим лагерным «парашам». Что будет, то будет. Прошла еще одна зима, а он все еще жив, он, не загадывавший никогда дальше сегодняшнего вечера.
Черняшка будет скоро, черняшка. Черный хлеб. Наши к Берлину идут.
– Черный здоровее, – врачи говорили.
– Американцы-то дураки, верно.
На будущем этом прииске не было ни одного радиоприемника.
«Инфекция убийства», как говорил Воронов, – вспомнил Андреев. Убийство заразительно. Если убивают где-либо бригадира – сразу же находятся подражатели, и бригадиры находят людей, которые дежурят, пока бригадир спит, охраняют бригадирский сон. Но все напрасно. Одного зарубили, второму разбили голову ломом, третьему перепилили шею двуручной пилой...
Всего месяц назад Андреев сидел у костра – была его очередь греться. Смена кончалась, костер затухал, и четверо очередных арестантов сидели по четырем сторонам, окружая костер, согнувшись и протянув руки к угасающему пламени, к уходящему теплу. Каждый голыми руками почти касался рдеющих углей, отмороженными, нечувствительными пальцами. Белая мгла наваливалась на плечи, плечи и спину знобило, и тем сильнее было желание прижаться к огню костра, и страшно было разогнуться, взглянуть в сторону, и не было сил встать и уйти на свое место, каждому в свой шурф, где они бурили, бурили... Не было сил встать и уйти от бригадира, который уже подходил к ним.
Андреев лениво соображал, чем будет бить бригадир, если полезет драться. Головней, очевидно, или камнем... скорей всего головней...
Бригадир был уже шагах в десяти от костра. Вдруг из шурфа близ тропы, где шел бригадир, выполз человек с ломом в руках. Человек этот догнал бригадира и замахнулся ломом. Бригадир упал лицом вперед. Человек бросил лом в снег и пошел мимо костра, где сидел Андреев с тремя другими рабочими. Он пошел к большому костру, около которого грелись конвойные.
Андреев не переменил позы во время убийства. Никто из четырех не двинулся с места, не был в силах отойти от костра, от ускользающего тепла. Каждый хотел сидеть до самого конца, до той минуты, когда прогонят. Но гнать было некому – бригадира убили, – и Андреев был счастлив, как и его сегодняшние товарищи.
Последним усилием своего бедного голодного мозга, иссушенного мозга, Андреев понимал, что надо искать какой-то выход. Разделить судьбу одноруких лоточников Андреев не хотел. Он, давший когда-то себе клятву не быть бригадиром, не искал спасения в опасных лагерных должностях. Его путь иной – ни воровать, ни бить товарищей, ни доносить на них он не будет. Андреев терпеливо ждал.
Этим утром новый бригадир послал Андреева за аммонитом – желтым порошком, который взрывник рассыпал в бумажные пакеты. На большом аммонитном заводе, где шла перевалка и расфасовка взрывчатки, прибывшей с материка, работали женщины-заключенные – работа считалась легкой. На своих работниц аммонитный завод ставил свое клеймо – волосы их, будто после пергидроля, делались золотистыми.
Железная печурка в избушке взрывников топилась желтыми кусками аммонита
Андреев показал записку смотрителя, расстегнув бушлат и размотал свой дырявый шарф.
– Портянки мне надо, ребята, – сказал он, – мешок.
– Да разве наши мешки, начал молодой взрывник, но тот, что был постарше, толкнул товарища локтем, и тот замолчал.
– Дадим тебе мешок, – сказал взрывник постарше, – вот.
Андреев снял шарф и отдал его взрывнику. Потом разорвал мешок на портянки и завернул в них ноги – по-крестьянски, ибо на свете существует три способа «увертки» портянок: по-крестьянски, по-армейски и по-городскому.
Андреев заматывал по-крестьянски, накидывая портянку на ступни сверху. Андреев с трудом втиснул ноги в бурки, встал и, взяв ящик с аммонитом, вышел Ногам было жарко, горлу – холодно. Андреев знал, что и то, и другое – ненадолго. Он сдал аммонит смотрителю и вернулся к костру. Нужно было дождаться смотрителя.
Смотритель наконец подошел к костру.
– Покурим, – торопливо сказало несколько голосов.
– Кто-то покурит, а кто-то и нет, – и смотритель, завернув тяжелую полу полушубка, достал жестяную баночку с махоркой.
Только теперь Андреев развязал тряпочки, на которых держались бурки, и стащил бурки с ног.
– Хороши портяночки, – без зависти сказал кто-то, замотанный в тряпки, показывая на андреевские ноги, обвернутые кусками плотной блестящей мешковины Андреев устроился поудобней, двинул ногами и закричал Вспыхнуло желтое пламя. Пропитанные аммонитом портянки горели ярко и медленно. Охваченные огнем брюки и телогрейка тлели. Соседи шарахнулись в стороны Смотритель повалил Андреева навзничь и засыпал его снегом.
– Как же ты, гад!
– Посылай за лошадью. Да пиши карту о несчастном случае.
– Скоро обед, может, дождешься...
– Нет, не дождусь, – солгал Андреев и закрыл глаза. В больнице ноги Андреева залили теплым раствором
марганцовки и положили без повязки на койку. Одеяло было укреплено на каркасе – получилось нечто вроде палатки. Андреев был надолго обеспечен больницей. К вечеру в палату вошел врач.
– Слышь, вы, господа каторжане, – сказал он, – война кончилась Неделю назад кончилась. Второй курьер из управления пришел. А первого курьера, говорят, беглецы били.
Но Андреев не слушал врача. У него поднималась температура.
Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.