Варлам Шаламов

Записные книжки 1974г. (Коктебель)

ед. хр. 59, оп. 3

Клеенчатая общая тетрадь. На титульной странице тетради: Коктебель.

Приехал 14 октября 1974, уехал 8 ноября 1974.

Чуть-чуть мой первый опыт не закончился, как знаменитый рассказ о бесплатной путевке железнодорожной — поездке в Ленинград — выпил четыре кружки воды из бака и поехал назад.

И только мое журналистское упрямство, желание довести до конца этот важный — по моему мнению — психологический, социальный, медицинский эксперимент, удержало меня от такого решения.

Поездка в купейном вагоне создает такое желание. Это обычный российский поезд, где за день было на троих (без меня) две бутылки водки и бутылка коньяка, который дохлебывали понемногу [нрзб].

Все это сопровождалось стуком колес и съеданием разной снеди, взятой на Курском вокзале. Никто ничего из своего дома не взял съестного, кроме случайных булок. Соседи феодосийцы — двое мужчин и дама лет тридцати, возвращались из командировки. Один — очевидно, какой-то спортсмен, а может быть, и не спортсмен — в одежде заграничной и младший — другой, поменьше, потоньше. Он состоит при начальнике и сопровождает шефа, чтобы тому не было скучно — рассказывает анекдоты. Это омерзительное времяпрепровождение — даже если бы я имел слух собаки Шерлока Холмса — мне омерзительно всегда. К счастью, я тугоух. Тугоух к сближению — не только к анекдотам.

Двое вложили свою долю в хлеб, в закуску, в анекдоты. Так продолжалось целый день. А потом уставшие спали все сладким сном. Наутро все трое, когда проснулись, просто [нрзб] мы доехали до Феодосии. Здесь сияло солнце, лето в полном разгаре. И купейных своих знакомых я потерял. Меня мои сегодняшние друзья пытались приглашать, и, чувствуя, что здесь будут споры, я применил бакунинский способ — и все обошлось.

Наиболее сложная для меня перспектива трагического сорта — автобус — не составил и мгновения сомнения и задержки.

Шофер такого автобуса остановил меня за руку на дворе феодосийского вокзала. Такое приглашение на всех и всяческих континентах мира стоит рубль. Рубль оно стоит.

— Да!

— Садитесь!

Я сел последний в красный автобус — ну, конечно, в микроавтобус нормальных размеров — на оставленное мне место [нрзб]. Билет Феодосия — Планерское стоил 14 копеек, поэтому заявление шофера, кондуктора «он после оплатит» прозвучало для меня весьма приятным сигналом — готовить рублевку. Все это заслуживает только одобрения, а инициатива шофера — и уважения, в смысле психологического комфорта.

Словом, тем же утром я — уже в Доме творчества.

— Куда вас подвезти?

— К писательскому дому.

— Здесь нет такого.

— А, — сказал кондуктор, — ему, наверно, надо в Дом творчества.

— Да, да.

— Это здесь. Сразу за мостом.

Возвращаюсь еще раз, в последний раз к моим соседям по купе, — убедился, что драматурги наши модные не улавливают важную фигуру нашего времени, общества, живущую на линии перекрестного огня, как самой модной линии в мире. Словом, что для всех их искушений экспериментами путем дорожного утверждения культуры, а также прочих видов читателей.

— Читал, читал, — отхлебывая третью рюмку.

— Но я говорю, там речь идет...

— Знаю, знаю.

Многие [нрзб] из соседей-курортников читали, мне рассказывали. Стихов они, разумеется, не цитировали, хоть Пушкин был в свое время и для нашего времени классическим предметом такого рода развлечений. Хотя анекдотики домашние обязательно включаются в стихи.

На Курском вокзале громким мегафонным голосом в час моего отъезда орал какой-то деятель вечного «Дня поэзии 74»: «Здесь все поэты мира от Наровчатого до До-ризо! До До-ри-зо!» Я хотел сказать, что Бунина не берут.

Строительно-ремонтный бум. Кончился, кончился в Феодосии и Коктебеле.

Я вошел в комнату с ключом точно так, как и на Васильевской[1] — предварительный ремонт делал предыдущий постоялец. Слой краски повсюду, стекло не оттерто, но, пожалуй, все это — металлический абажур — выглядит вполне современно, [нрзб] гобелен светло-зеленый, диван — в тон. В тон и шкаф, хоть не запирается, но вполне надежный, [нрзб] Огромная веранда с зонтиком, койка, стол и несколько стульев. И, самое главное, собственная уборная, как у Людовика XIV. Уборная явно новая, все сверкает. Вообще, кран течет, но все это пустяки — так же течет и в Чертанове. А то, что свой ключ, меняет ситуацию в лучшую сторону.

Всю жизнь я ищу медленного хода времени, радуюсь медленно проходящему дню... Но время летит в дороге, в поезде особенно быстро. Почему так быстро? Хотя не сразу рассветает. Куда мне спешить? Часы обгоняют.

Рассвет феодосийский медленный и дождливый. Вчера прошел мимо [нрзб] пляжа Коктебеля — в двух шагах от дома отдыха, в кокетливых оборочках волн, навеваемых одна на другую. Из-за дождя он пустует.

Со страхом вспоминаю Сухуми, когда в черте города нельзя подойти к воде из-за трупов кошек и собак, воняющих страшным образом. В Сухими, чтобы подойти к воде, надо отъехать километров двадцать-сорок, немалый вес в бюджете времени. Но и там нет подходящих мест, и купание теряет свою прелесть. Уж если купание там представляет проблему — надо тратить день на это. Загорается там хорошо, но как-то незаметно и неприятно.

Я понимаю Эренбурга, его любовь к гостиницам. Грязное белье не стимулирует творчества.

21 октября 1974 года.

Волошина Марья Степановна[2] картин не показывает, но разъясняет, культурно — Дом творчества — нет договора с Литфондом. И Волошина можно смотреть не в его доме, а в экскурсии в Феодосию.

Город — опрятный, как кошка.

Голубой залив

Санитарный час с 14 до 15. Находиться на пляже запрещено. С пищевыми продуктами вход на пляж запрещен.

На 25 октября продано в книжном магазине пос. Планерное с населением 3000 чел. 5 экз. «Дня поэзии-74».

Глоток живых эмоций...

Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — с. 353-356

Примечания

  • 1. Васильевская ул., д. 2/в.:, кв. 59 — последний адрес домашнего жилья Шаламова в Москве.
  • 2. Волошина Мария Степановна (1887—1976) — жена поэта Максимилиана Волошина, хранительница его дома — музея в Коктебеле.