Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Переписка с Крамовым И.Н.

В.Т. Шаламов — И.Н. Крамову[1]

Москва, 13 июля 1976 года

Пляж Серебряного Бора.

Дорогой Исаак Наумович,

шлю вам вырезку из сегодняшней «Правды» с подчеркнутым стихотворением, строчками из рецензии на Бокова. Стихи:

Я живу не в городе,
в человечьем говоре,
Голубком летает ложка,
то к тарелке, то ко рту.

Феномен согласных легко уловлен. Вот это и есть СТИХИ. Поэтому Боков — поэт, а Твардовский — нет. Елене Моисеевне[2] привет. Я на самом старинном московском пляже в Серебряном Бору, когда река Москва была еще Москварекой.

В.Т. Шаламов — И.Н. Крамову

15 октября 1976 года.

Дорогой Исаак Наумович,

в Ялту я уже получил путевку Литфонда, с 3 по 28 ноября и через две недели там буду. Билеты я еще не покупал, но куплю на 2-е, обратно на 29. Я звонил Вам сто раз по утрам, в середине дня, что сам подойду к Вам.

Но лучше, полезнее Серебряного Бора нет в моем случае. Там вода и сосны...

В.Т. Шаламов — И.Н. Крамову

Москва, 17 декабря 1976.

Дорогой Исаак Наумович, вообще-то я учился относиться к юбилеям критически. Я очень, очень рад и за премию от «Дружбы народов», и за Вашу возможность принять открытое участие в платоновском вечере[3] «Котлован», впрочем, лучшее.

Как всякий большой талант реально верил в свои силы и строчил, и строчил, строчил без устали химическим карандашом, без помарок, складывал в стол один за другим все новые и новые романы. Я думаю, что в судьбе Платонова много сыграл Горький. Горький все брал, все и бросал платоновские вещи. А Платонов не то что верил в Горького. В Горького было верить нельзя, ибо знаю я, кто стоял за Горьким, направлял и решал: Надя, Черткова, Закревская, Петр Крючков[4] . Ведь это — не дурная, а реальная жизнь.

Почему же Платонов все время держался за Горького, как за авторитет. Я думаю, что тут очень сильна роль двух обстоятельств. Не то что Платонов верил в авторитет Горького, [нрзб] Верить в авторитет [нрзб] Горького мог только круглый идиот. Просто Горький был трезвее иного, чего-то худшего, в круге тогдашнего времени. Платонов тут считался с тем, что Горький только декорация. Он не более чем ширма. Но Горький не одобрял этой дороги, и Платонов так и умер не признанным человеком. А без Горького все это в сто раз еще опасней и еще дороже бы Платонову обошлось. Вот поэтому-то платоновский страшный роман задержался. И хотя одобрен Горьковым (sic), хотя уже в «Епифанских шлюзах» почерк гения был налицо. По этим-то причинам, мне кажется, не переписывался с Горьким и Николай Тихонов. Хотя Тихонов был первым прозаиком и первым поэтом тех времен.

Страх, что Горький встанет на левую ногу, удерживал и меня от личного общения, хотя этот визит я берег к 1937 году. Я поступил осторожно, послал в журнал «Колхозник» очерк, и Горький его напечатал даже дважды. «Картофель» без всякой известной своей горьковской правки. Я отложил визит (боялся за публикацию) к 1937 г. Но в конце 1936 года Горький умер, а я с 12 января 1937 уехал на Колыму.

Это по тем временам еще не надо было отдавать визит главному редактору, либо делать после публикации.

Меня печатали Кольцов, Тихонов, Панферов, Горький, и никогда не надо было являться для переговоров. Это одна из особенностей гражданской жизни двадцатых и тридцатых годов в журналах столичных.

[нрзб] Мебельные дела у меня удались только на Преображенском рынке [нрзб][5]

К сожалению, редакционная макулатура (связанная и упакованная) пока не пущена в дело, это специальная машина, которая когда-то живую, не типичную, теперь — оригинальную... [6] Книголюбы выдохлись, всех и каждого тащат на улицу Чехова. Даже в исполком каждого, а не выездная редакция.

Но это новая квартира не более чем в 10 минутах от Васильевской.

У меня все ремонт в разгаре и как только новый сервант в качестве книжного шкафа войдет в мою жизнь, все будет вечером. В чем еще одна подробность насчет подборки тахты. Я ведь живу лежа или ходя по комнате. Стулом я в своей жизни не пользовался, во всяком случае ни одного дельного стишка за столом не написал.

Мое положение либо лежа (лучше всего), либо ходя — по улице, по комнате, если ты болен, лежачая жизнь поэтому не существенна. Пастернак удивлялся, [нрзб]

В моей жизни нет ничего от стула.

Уже есть два стула, [нрзб].

Но все это — чушь. Необходимая сила оставлена с переездом с Пресни, раз сие выбросили. В своем быту всегда следовал девятому принципу Энрико Ферми — творца ядерной бомбы. Ферми ли эту придумал. Энрико в отношении устройства всего себя. Он тогда был студент, а стал Нобелевским лауреатом. Он ничего, кроме нескольких костюмов и, как правило, вещи брал самые дешевые. Этим великим принципом Ферми теперь руководствуюсь и я.

В итоге я раз в лето купил (кроме серванта) — стул, стол (2), книжных полок.

Стульев, мягких стульев, чудных кресел и тахты в моей жизни не будет и дня жить, и вот лежу, кровать — вот суть сути.

Стихи пишу как всегда, и в Ялте так же жил. Ялта хоть и хороша — но все не Серебряный Бор.

Желаю Вам добра, успеха [нрзб]
1976
Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. -М.: Изд-во Эксмо, 2004
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Примечания

  • 1. Крамов Исаак Наумович (1919—1979) — литературовед, исследователь прозы А. Платонова.
  • 2. Ржевская Елена Моисеевна — писательница, жена И.Н. Крамова
  • 3. В 1976 году исполнилось 25 лет со дня смерти А. Платонова.
  • 4. Речь, видимо, идет о книге А. Платонова «Величие простых сердец». М., 1976.
  • 5. Близкие А.М. Горькому люди: Пешкова Надежда Алексеевна (жена сына Максима), Черткова Олимпиада Дмитриевна (домоправительница), Петр Петрович Крючков (секретарь A.M.), Закревская (Будберг) Мария Игнатьевна.
  • 6. В 1972 г. Шаламов переехал в новую комнату с Хорошевского шоссе на Васильевскую ул.