<И.> Анненскому

Комментарий В.В. Есипова

Север. Автограф – Ед. хр. 8. Л. 3 Л. 52 об., карандашом на полях листа. В последней строке было: «И уводит меня за собой». Без посвящения переписано: Там же. Л. 45. Машинопись с загл. «Анненскому» — Оп. 2 . Ед. хр. 113. Л. 4 (стихи, предназначавшиеся для сборников Мо и ТК), с разбивкой на двустишия, без строф 3, 5, 9, 10, с опечаткой в ст. 1: «Проплясать бы...». Печ. по автографу (Л. 52 об.) с разбивкой на двустишия. Отметим, что Шаламов в беловых вариантах своих ст-ний неукоснительно соблюдал строфическое разбиение и отсутствие такового в автографе скорее всего объясняется спешкой.

О роли и значении творчества и поэтического поведения И. Анненского в становлении и развитии Шаламова-поэта см. вступ. статью. Свой учительский старый мундир — И. Анненский преподавал в Царскосельской гимназии, был ее директором, затем служил окружным инспектором и ездил с проверками по близлежащим губерниям, включая Вологодскую (этот факт, отмечавшийся в авторских ремарках к ст-ниям Анненского, очевидно, был известен Шаламову, что служило дополнительным стимулом чувства «родства» с поэтом). Этих «в», этих «з», этих «эм» — цитата из ст-ния Анненского «Невозможно»(1907): «Но лишь в белом венце хризантем, / Перед первой угрозой забвенья, / Этих ве, этих зе, этих эм / Различить я сумел дуновенья». В широком смысле имеются в виду чередования согласных, которые взял на вооружение Шаламов, впоследствии оформив их в стиховедческую теорию (см. «Звуковой повтор — поиск смысла» — ВШ7. Т. 7. С. 261). Голубые эти следы / Завели меня в вечные льды. — Возможно, как и в начале ст-ния, где варьируется мотив «мечты», ассоциации Шаламова связаны со строкой «Мечта весны, когда-то голубая» из ст-ния Анненского «Ледяная тюрьма» (опубликовано в сб. «Кипарисовый ларец», 1910). Нельзя не заметить, что метафорическая «ледяная тюрьма» Анненского для Шаламова на Колыме однажды стала жестокой явью. Ср: «...Ледяной карцер был карцером, вырубленным в скале, в вечной мерзлоте, стены его были деревянные, самые обыкновен- ные лиственничные бревна. Посередине стояла обыкновенная печь, на которую давали два килограмма дров на сутки по карцерной норме, а также кружку воды и суп через день. Но больше нескольких часов никто этого карцера не выдерживал ни зимой, ни летом. Я простоял в этом карцере несколько часов с вечерней поверки до утреннего развода, не имея возможности и повернуться: кругом был лед и на полу тоже лед. Говорили, что все, кто прошел через этот карцер, получили воспаление легких. Я — не получил...» (Восп. Гл. «Спокойный» — ВШ7. Т. 4. С. 522–523).