Вагонные стихи

Внизу играют в подкидного
И пиво пьют.
И только мне
Все кажется живым и новым,
Что ни является в окне.

И глаз циклопа-паровоза,
И зелень яркая сосны,
И сквозь колеблющийся воздух
Улыбка мутная луны.

И винегреты, винегреты
На горе матушки-цынги.
Цынги, которую поэты
Считают символом тайги.

И первым яблоком огромным
Меня встречающий разъезд,
Плодом тяжелым красно-темным,
Какого Ева и не съест.

А нам нетрудно соблазниться
И ледяной покинуть рай,
Хотя ждала бы нас больница
Или разрушенный сарай.

За этим яблоком чудесным
Мы в поездной летим ночи
И точно ритм неспетой песни
Колесный ритм в висках стучит.

Иркутск, наш город деревянный,
Прелестнейшая из столиц.
Ты был землей обетованной,
Важнейшей из моих границ.

И вот наивными стихами,
Размером пушкинской поры,
Мы славим зимнее дыханье
Зеленоглазой Ангары.

Мы не отдали моде века
Приличной дани.
Старый ямб
И даже больше — ямб-калека
Пристойней показался нам,

Чем всей тонической системы
Ступени, выкрики, курсив
(Уже давно изжитой темы
Опять врывается мотив).

А в ямбе есть такие свойства,
Родство с природой языка,
Где в нашей речи беспокойство
Легко врывается тоска.

Внизу играют в подкидного и пьют.
Является в окне
Однообразие лесное,
Понятное до боли мне.

Все эти дали, лесосеки,
Кубаж, трелевка, штабеля.
Приятней, право, человеку
Смотреть на голые поля,

Где милое ребячье сено
Прилично сложено в стога.
Там не покажутся олени,
Не разволнуется пурга.

Внизу играют в подкидного.
Им дела нет до сих красот,
До сих невиданных обновок,
Какие поезд мне несет.

Он спотыкается на стрелках,
На стрелках юности моей,
Когда мне не казалась мелкой
Любая из моих затей.

Когда всей строгости мальчишьей
Стремленья жизни подчиня,
Я не казался вовсе лишним
Сиянью голубого дня.

А это что за возвращенье?
Поход неведомо куда,
Предсмертное передвиженье
Без тени, света и следа.

Внизу играют в подкидного,
Волнуясь, карты раздают.
Считают взятки, курят. Снова
Считают взятки. Пиво пьют.

Летят российские избушки.
Уже кончается Сибирь.
Сибирь, теперь уже старушка,
Раздавшаяся вдаль и вширь.

По всем статьям с землею нашей
Сибирь сравниться не могла.
У нас не сеют и не пашут,
У нас платочком только машут
Почти из каждого села.

Но славу темную Сибири
Давно наследовали мы.
И в этом — наше место в мире,
Значенье ссылки и тюрьмы.

Внизу поссорились мужчины.
Вагон, конечно, не для драк.
Но слышен грохот матерщины
И прерван подкидной дурак.

Мы задержались в Ярославле.
Некрасов? Волков? Чепуха.
Своих соседей не заставлю
Стряхнуть такое с языка.

Моряк увлекся модной пряжкой,
Блестящей пряжкой поясной.
Он хлопает себя по ляжкам
И вновь заводит подкидной.

А, впрочем, просит папиросу,
И портсигар открыл сосед.
Он обращается с вопросом
К соседу — чей это портрет?

И бедный полустертый Гоголь,
Самолюбиво сморща нос,
Глядит и молит — ради бога
Не отвечайте на вопрос.

Луна какой-то пятой мастью
Вмешалась в состязанье тем.
Но знать, где счастье, где несчастье,
Дается далеко не всем.

И сумрак ветрами расколот,
И на колесах поездов
Ко мне подкатывает город.
Но я к свиданью не готов.

И сквозь безмолвие столицы
Я, бледный, из последних сил,
Перебираю чьи-то лица,
Явившиеся из могил.

Не для шпилей высотных зданий,
Подземных прихотей метро,
Я вез мешок своих страданий
И отточил свое перо.