Варлам Шаламов
Содержание | Вперёд>>

Михаил Выгон

Части 1 — 5

Часть 1

Михаил Выгон (1915-2011)
Михаил Выгон (1915-2011)

Перед вами мои воспоминания о событиях семидесятилетней давности: о годах моей молодости в страшные времена диктатуры Сталина и его свиты.

Острота чувств, переживаний тех давних лет, конечно, притупилась. Должен заметить, что с детства мне не привили веру в Бога или в какие-нибудь сверхъестественные силы: я был и остался убежденным атеистом, но неистребимая вера в величие и силу духа человеческого осталась у меня до сих пор. Вера в неизбежность победы добра над злом — отсюда и вера в судьбу, которая не всегда зависит от воли и характера самого человека. Вера в избавление от мук и надежда всегда светится впереди. Этот светлый огонек зародился во мне с самого начала, звал вперед и сопутствовал мне на протяжении всей жизни.

К сожалению, я не вел дневников — сил и возможностей для этого не было. Поэтому память сохранила только самые яркие впечатления тех лет, когда во имя идеологической утопии уничтожались сотни тысяч людей.

Мне пошел 90-й год. Возраст солидный, и начинать подробные воспоминания о прожитом сложно и опасно с точки зрения объективного анализа истории России. Но, может, эта история и складывается из судеб отдельных людей, в том числе таких судеб, как моя. Как-то в 70-х годах моя жена Елена Яновна, моя Леночка, сказала, что сыновья расспрашивают, как прошла её и моя юность, почему они родились и живут на Колыме, где их родственники... Жена попросила хотя бы коротко написать и объяснить пережитое. Я обещал попробовать, но это было время самой напряженной работы — я был директором крупного предприятия по добыче золота, к тому же, по правде сказать, не хотелось даже мысленно возвращаться в кошмарное прошлое.

И вот через много лет совершенно неожиданно для меня в газете «Мир новостей» появилась статья Стаса Владимирова «Расстрельное место Страны Советов» с моим портретом. Мои сыновья и жена напомнили о давнем обещании и попросили: «Напиши то, что забыть невозможно. Ведь живых свидетелей, прошедших через сталинский ад, остались единицы».

Конечно, сейчас о тех временах многое известно, но чувства и мысли отдельного человека, который прошел все это и остался живым, может быть, окажутся небезынтересны не только для моих родных и близких. Прошу извинить, если в моих воспоминаниях появятся некоторые ошибки и несоответствия. Очень сожалею, что не вел дневник после освобождения, когда еще память была свежее.

Часть 2

Детство свое помню очень плохо. Родился 5 мая 1915 года в Белоруссии, в городе Горки Могилевской области. В семье нас было семь человек: отец с матерью, сводные две сестры и брат, а также родной брат Гриша, на год моложе меня. Семья испытывала постоянную нужду, жили в отчаянной тесноте.

Отец занимался мелкой торговлей на базаре. Моя сводная сестра Дора сбежала из дома в 16 лет и уехала в Петербург, где устроилась ученицей в шляпную мастерскую. Это был 1916 год. О своей жизни мне она рассказывала, когда после вызова я приехал к ней в город Пермь. После Октябрьской революции для неё всё изменилось; она была волевой, целеустремленной девочкой, упорно училась и поступила на рабфак, затем в педагогический институт. Окончила его в 1923 году и была направлена на Урал, в город Пермь учителем. Там вышла замуж за инженера Николая Лаптева, который также был направлен на работу в Мотовилиху — заводской район Перми, на крупнейший военный завод по изготовлению артиллерийского оружия. Пишу о ней потому, что она фактически стала мне матерью. Сперва вызвала к себе свою сестру, затем старшего брата, а потом в 1924 году — меня. Мне было 9 лет. С тех пор своих родителей не видел. В памяти лишь остался момент прощания с отцом на подводе. Отец подвез меня на железнодорожную станцию, на дорогу собрали мешочек с едой. Подошел поезд, отец вручил меня какому-то дяде, которого я не знал, и тот обещал довезти меня до Москвы. Никогда не забуду, как отец крепко обнял меня, горько плакал и тихо говорил: «Прости меня, сынок, что не могу тебя содержать и дать образование. Ты едешь к сестре, которая любит тебя и ждет». Я стоял в тамбуре, плакал и смотрел на рыдающего отца. Так я навсегда простился с родиной — Белоруссией.

Часть 3

Писем от родителей я не получал и сам не писал. Впоследствии, в 1948 году, когда мне впервые разрешили выехать с поселения в отпуск, брат Гриша рассказал мне, как погибли мои родители. В начале войны полк, где старшим офицером служил мой брат, находился в нашем родном городке Горки. Перед отступлением полк был построен, и отец прибежал попрощаться с сыном. На площади перед строем он благословил сына, всех стоящих солдат на борьбу с фашистами. А уже через несколько часов в город вошли немецкие части. Нашлись доносчики, и моих стариков, отца и мать, немцы повесили на той же базарной площади.

Я в своих записках не намерен подробно писать о периоде жизни до 1935 года. Только отмечу незабываемый самостоятельный путь девятилетнего мальчика из Горок до Перми. Меня передавали попутчикам от Орши до Смоленска, от Смоленска до Москвы, от Москвы до Перми. В поездах, узнав об « одиссее » малолетнего путешественника, пассажиры трогательно опекали меня. В Перми меня встретили сестра со своим мужем и повезли в свою Мотовилиху. Дора и ее муж Николай Лаптев были активными членами коммунистической партии и занимали довольно ответственные посты. Сестра уже была инструктором райкома партии, а её муж — заведующим отделом горисполкома.

Первого сентября меня после собеседования приняли в третий класс. Условия жизни в Мотовилихе, по сравнению с Горками, оказались просто замечательными. Муж сестры Николай Иванович Лаптев работал начальником торгового отдела горкома партии, и на шестерых им с детьми выделили трехкомнатную квартиру, а летом на противоположном берегу Камы предоставляли дачу. Меня поселили в комнате вместе с их сынишкой Левой. Материально семья была также вполне обеспечена.

Мотовилиха — заводская окраина Перми, крупного промышленного города. Главным её предприятием являлся огромный военный завод, производивший различные виды вооружения, но, в основном, артиллерию. Все жители Мотовилихи так или иначе были связаны с этим заводом. ОРС (отдел рабочего снабжения), который был под началом Лаптева, объединял магазины, столовые, склады. Главное учебное заведение — заводское училище, готовившее специалистов по всем техническим специальностям. В этом училище по совместительству преподавала обществоведение моя сестра Дора.

Дома и в школе меня целеустремленно воспитывали в верности и преданности коммунистическим идеалам, торжественно приняли в пионерскую организацию. В 14 лет я вступил в комсомол — до сих пор помню свою радость и гордость. Я был активным комсомольцем и много занимался общественной работой, избирался председателем ученического комитета школы. Учился по всем предметам хорошо. Особо отличался на занятиях по истории и обществоведению. Ежедневно читал газеты и стал школьным пропагандистом.

Я фанатично верил в идеи коммунизма и к 30-м годам, времени своего взросления, начал боготворить Ленина и Сталина. Мечтал учиться и бороться за счастье людей, отдавать всего себя строительству коммунизма. Верил всему, что писали центральные газеты. Таким я рос до 1937 года.

В 1931 году мою сестру Дору приняли в педагогическую академию. Её мужа также перевели на работу в Москву. Я к этому времени закончил девятилетку, и они взяли меня с собой в Москву. Это было время, когда квалифицированный рабочий человек был в большом почете. Рабочий класс — гегемон Страны Советов — был объявлен опорой и основным ядром коммунистической партии. Пропаганда делала своё дело. Рабочего человека сделали «свадебным генералом» во всех политических авантюрах того времени. Быть сыном рабочего стало лестно — вроде потомственного дворянина. Будучи пропитан этой фальшивой идеологией, я поступил на учебу в ФЗУ (фабрично-заводское училище) при заводе «Динамо». Старался добросовестно осваивать профессию электрослесаря. Активно участвовал в общественных мероприятиях, всегда выступал на собраниях с одобрением всех постановлений партии и правительства. На второй год учебы был избран секретарем комсомольской организации училища и членом общезаводского комитета ВЛКСМ, избирался делегатом районной и московской городской конференций комсомола.

Часть 4

В 1933 году я окончил ФЗУ и начал работать электрослесарем заводской лаборатории по испытанию электромоторов, оставаясь активистом заводской комсомольской организации. Одновременно посещал вечернее отделение университета пропагандистов при МК ВЛКСМ. Мне давали отдельные поручения — выступать с политическими докладами в других организациях Пролетарского района. В горком шли хорошие отзывы о моих выступлениях, и в 1934 году меня пригласили на собеседование с первым секретарем МГК ВЛКСМ Дмитрием Лукьяновым. С ним я встречался и до этого, когда был секретарем комитета ВЛКСМ ФЗУ завода «Динамо». Я тогда часто выступал на совещаниях, проводимых Московским комитетом. Лукьянов пользовался большим авторитетом. Он был в одной команде с Кагановичем — тогда первым секретарем горкома партии. Позже он стал членом бюро ЦК ВЛКСМ и высоко котировался в политических кругах. Среди прочих он выделялся даром ораторского искусства, стал очень заметен, и его прочили в секретари ЦК ВЛКСМ. Но, на свою беду, он очень близко сошелся с комсомольским вождем Александром Косаревым, что его впоследствии и погубило. Вместе с Косаревым его объявили врагом народа, арестовали и расстреляли.

Он предложил стать внештатным сотрудником в агитпропе отдела горкома, и меня зачислили в штат лекторов Московского комитета. Начались командировки по различным районам области. Вскоре мне предложили временно, до подбора постоянного работника, занять должность помощника начальника политотдела Каширского отделения строительства московско-донецкой железной дороги. Через три месяца по путевке ЦК ВЛКСМ я был отправлен работать исполняющим обязанности помощника начальника политотдела по комсомолу семеноводческого совхоза в Велико-Бурлуцком районе Харьковской области. За свою работу получал много поощрений (почетные грамоты, денежные премии и блистательные характеристики с места своей временной работы).

Надо ответить на вопрос: почему везде временно. Дело в том, что я готовился поступать на учебу в институт и на постоянную комсомольскую работу не соглашался. В 1935 году, получив задание возглавить лекторскую группу, я на полтора месяца выехал в город Дмитров на строительство грандиозного канала «Москва-Волга». Это была последняя командировка, которая впоследствии резко изменила всю мою дальнейшую жизнь.

Часть 5

Я приехал в город Дмитров Московской области в командировку как лектор московского комитета ВКПБ. Меня радушно принял секретарь парткома строительства канала «Москва-Волга» Никитин и поселил в своей двухкомнатной квартире. Позже я узнал, что судьба его, как и многих других партруководителей, оказалась печальна — он был репрессирован и погиб. А тогда я встречался с ним лишь поздними вечерами, в редких беседах он изъяснялся газетными фразами, что меня, впрочем, не удивляло: время не располагало к душевным открытым разговорам.

Сама стройка состояла из десятков отделений, где руководителями были офицеры — политработники НКВД. Первая моя лекция для офицерского состава главного штаба управления была о международном положении и кознях империалистов против Советского Союза с целью подорвать единство советского народа, о необходимости бдительности всех трудящихся, об активизации внутренних врагов и усилении классовой борьбы внутри страны.

Естественно, материалы для лекции я брал из центральных газет, выступлений вождей и, в первую очередь, Сталина. Кроме того, нам, лекторам, дали специальные брошюры — закрытые письма отдела агитации и пропаганды ЦК ВКПБ. Выступал я с большим воодушевлением, ведь моими слушателями были офицеры и сотрудники штаба «великой стройки социализма». Подчеркивал огромное значение их работы и необходимости совершаемого. Моя лекция вызвала большой интерес у слушателей, задавали много вопросов. Я попросил руководство разрешить мне посетить непосредственно участки строительства и поселки, где живут «герои-строители». С видимой неохотой мне разрешили посетить два участка в сопровождении штабных офицеров.

Территория строительства составляла более ста километров. Помимо командного состава и военизированной охраны, здесь трудилось около ста тысяч человек. В основном это были заключенные по уголовным статьям: политических, как правило, отправляли в таежные дебри Сибири, Дальнего Востока, на лесозаготовки Карелии, Коми и Мордовии, в степи Казахстана.

Весь район стройки был разделен на 11 лагерных пунктов, прокладывавших русло канала; кроме того, были созданы отделения по строительству шлюзов. Механизированное управление имело в своем составе довольно большой парк тракторов и экскаваторов. Но каждый экскаватор приходилось обслуживать многочисленной рабочей бригаде — стрела у него была невелика, грунт отсыпался недалеко и вывозился вручную на тачках.

Лагеря представляли собой палаточные городки, окольцованные двойным проволочным ограждением со смотровыми вышками через каждые 50 метров.

Все это я приблизительно представлял. Но через тридцать километров от цивильного городка Дмитров я увидел, как начиналась и тянулась куда-то вдаль гигантская траншея, в которой через каждые сто метров копошились, как муравьи, люди: одни долбили и черпали грунт, а другие на деревянных тачках, изнемогая, вытаскивали его наверх, на пятидесятиметровую высоту. Я был просто ошарашен. Только тогда я понял, что все мои герои-строители — это снующая внизу огромная масса заключенных. А наверху весь этот огромный котлован с «героями» оцеплен вооруженными солдатами. Моему изумлению не было предела. Я вспомнил уроки истории: рабовладельческий строй умерших цивилизаций, рабов-негров на американских плантациях.

По моей просьбе меня все же пустили в палаточный поселок, где жили заключенные. В одинаковых палатках длиной около 50 метров с двухъярусными нарами все свободное пространство занимал дощатый стол. Бак с водой, какие-то веревки, тряпки, земляной пол — вот и все убранство. Совершенно обалдевший, я сказал сопровождающим офицерам, что увиденное ужасно, даже в древнем Риме лучше обращались с рабами. Поговорить с работающими и лежащими на нарах людьми (вторая смена) мне не разрешили. Посещение «великой стройки» меня потрясло, но, как оказалось, это была только репетиция по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в «золотом» Колымском крае.

Не помню точно даты, но как-то во время нахождения на командном пункте «Дмитлага» я читал свежие газеты, где был напечатан подробный отчет о проходящем судебном процессе над Зиновьевым и Каменевым. Они представлялись настоящими бандитами, организаторами покушений на вождей партии и, прежде всего, Сталина. В комнате вместе со мной находились три офицера внутренней службы, старшим был майор Мичко. Я вслух удивился: трудно представить этих людей — революционеров, соратников Ленина — способными на такое предательство. Они, наверное, были идейными противниками линии партии и этим оказали идеологическую поддержку настоящим убийцам С. М. Кирова, и вот за это заслуживают строгого наказания. Никто из присутствующих не высказывал возражений.

На второй день на семинаре агитаторов среди охранников обсуждали знаменитую кинокартину «Чапаев», которую показывали в кинотеатрах Москвы. Я высказал свое мнение: как здорово, что Красная Армия, раздетая, плохо вооруженная, разгромила белогвардейские отряды хитрого, образованного и неглупого полковника. Сила духа и революционное сознание наших красноармейцев победили хорошо вооруженные полки белой армии.

Через три дня после семинара меня вызвали в партком строительства и зачитали заявление майора Мичко и двух его товарищей о том, что я в своих беседах восхвалял Зиновьева и Каменева как идейных борцов, а также белогвардейского полковника в картине «Чапаев». Меня тут же на энкавэдэшной легковой машине в сопровождении этих провокаторов повезли в Москву — в МК комсомола, к секретарю обкома Лукьянову. В кабинет нас пустили сразу, как будто ждали. Прямо с порога Мичко заявил: «Привел вашего чрезвычайного представителя и пропагандиста Выгона, который клеветал на органы НКВД и подвергал сомнению судебный процесс над троцкистами Зиновьевым и Каменевым». Я тут же ответил, что все это наглая ложь.

Лукьянов явно растерялся — в его планы вовсе не входила конфронтация с могущественными органами, но и я был совсем не чужим для него человеком. Собравшись, он сказал, что во всем разберется, а пока меня отстраняют от всех лекторских обязанностей и работы в МК. Ошеломленный происшедшим, я ушел домой. Через некоторое время, придя в себя, но так и не осознав происшедшего, я решил усиленно готовиться к экзаменам в Московский электротехнический институт связи.

Содержание | Вперёд>>