Часть 37

Труд забойщика был очень тяжелым, мало кто выдерживал его до конца сезона, но потери «человеческого материала» в расчет не принимались — как и потери производственные.

На промывке песков использовался шлюзовой метод. Этот метод сопровождался большой потерей металла. Все промытые объемы чистой массы состояли на учете как техногенные процессы, в уже промытой породе оставалось содержание от 0,5 до 1,5 граммов золота на кубический метр. Их объемы на Колыме и Чукотке огромны. Извлечение золота из этих запасов требует технического совершенства и высокопроизводительной землеройной техники. На приисках «Верхний Ат-Урях», М. Горького, Туманный отработано более 200 шахт, так что нетрудно представить, сколько тонн золота осталось в тумбах и коридорах шахт всей Колымы. Даже приблизительной цифры не знает никто. Со временем шахты затопило водой, лавы и штреки обрушились и некогда разведанные запасы оказались похороненными навсегда. То же самое можно сказать об остатках золота в отвалах и на отработанных площадях.

Это золото потеряно из-за преступной безответственности, а в отвалах промытых песков лежат целые сокровища. Все это издержки общественно-политической системы, которая существовала в то время. Ведь, начиная от забойщика до горного смотрителя и начальника участка, все были заключенными, для которых главным показателем были объемы переработанной горной массы — по этому показателю кормили.

Печальные известия с фронтов с самого начала войны все же проникали в лагерь. Газеты для нас были недоступны, официальная информация запрещалась, но с некоторым опозданием мы все же узнавали о поражениях и колоссальных потерях, искренне переживали и недоумевали. Во всех нас вдолбили уверенность в непобедимости Красной армии. О том, что армия была перед войной полностью обезглавлена, только догадывались. Если бы спросили, кто из заключенных хочет добровольно и незамедлительно отправиться на фронт, на борьбу с фашистской армией и защиту своей Родины, могу с уверенностью сказать, что все «политзаключенные» пошли бы на смертный бой за свою Родину, за Советский Союз.

Военное лето 1941 года началось небывалым трудовым порывом всех рабочих. Даже уголовники, отказники по воровским убеждениям, вышли на работу в забои. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» был воспринят как жизненная необходимость. Рабочий день увеличили до 14 часов. Количество людей уменьшилось, так как поступление новых этапов прекратилось. Несмотря на окончание сроков заключения, по приговорам никого не освобождали. Вслух ничего не обсуждали, зато по ночам тревожно шептались и боялись будущего: не за себя, а за родных, там, на большой земле.

На разводах перед уходом на работу перестали играть марши, духовой оркестр распустили. Начальники перестали произносить лозунговые речи. Создавалось впечатление, что командный состав боится нас больше, чем мы их. Я снова работал бригадиром уголовников, и они меня слушались. Я наравне с ними разделял все невзгоды. Среди них было много смышленых и работящих людей.

По тревожным слухам, наша армия отступала, и половина территории нашей страны была оккупирована немцами. В лагере стало еще страшнее: ясно, что «врагов народа» надо уничтожать. Но золото нужно, очень нужно государству, и добывать этот драгоценный металл кроме нас было некому.

Страх проник и в среду начальников. Победы немцев на фронтах заставили многих высоких чинов бояться за свою личную судьбу. Самыми верными патриотами оставались политзаключенные.

Мы готовились к новой зиме. Моя бригада заканчивала отработку своей шахты. За лето выдали на гора более 10 000 кубических метров золотоносных песков со средним содержанием 10 граммов на один кубический метр породы. Ни один производственный объект не мог похвастаться и другим «показателем»: потери людей за лето по сравнению с другими у нас были самые малые — 9 человек, причем ни одного самоубийства (В нашем лагпункте за весенне-летний период 1941 года покончило с собой семь человек).

В связи с перевыполнением годового плана по добыче золота в 1941 году нашему прииску присудили Красное Знамя и выдали премии всему вольнонаемному составу, а бригадам ЗК выдали «трудовые грамоты», отметили хорошее поведение и записали в личном деле, что мы примерно трудились.

В ноябре начались сильные морозы — 40-50 градусов. Настало самое страшное время — лютая зима для полуголодных, очень плохо одетых людей. Температура воздуха в бараках — не более 10-12 градусов тепла. Круглые сутки топились железные бочки, и вокруг них развешивалась для просушки снятая промерзлая одежда. Исходившие пар и вонь не давали дышать, и ночи, казалось, были кошмарнее, чем морозные дни. Но наш организм приспособился и к этим жизненным условиям. Выдерживали их, продолжали работать и надеяться на лучшее. Действительно, надежда умирает последней, вместе с самой жизнью.

Я свыкся с мыслью, что освобождение в предстоящем году в связи с войной мне не светит. А ведь было огромное желание в это тяжелейшее время быть простым солдатом на фронте и, если встретить смерть, то в настоящем бою и с истинным врагом — немецким фашистом. Мы, конечно, не знали о катастрофическом поражении войск в первом году войны и миллионах советских людей, погибших из-за преступной халатности и тупости «гениального» сталинского руководства. Но даже тогда, в это мрачное время, не потеряли веры в непобедимость и стойкость народов Советского Союза. Наши лагерные муки были наравне с муками миллионов людей на «материке».

Зимой 1942 года вскрывали промерзшую породу при помощи массовых взрывов: горячим паром от бойлеров грели грунт, бурили скважины, взрывали аммонитом, а затем взорванную породу, как бурлаки, отвозили в деревянных коробах на полозьях вручную на отвалы к намеченным для будущей промывки полигонам. Нашей бригаде было немного легче, так как работали под землей, где не ощущали сильных морозов, но зато там было во много раз опасней, чем на открытых работах, из-за полного отсутствия техники безопасности. Изувеченных было больше, чем замерзающих.

План добычи подземных песков мы перевыполняли. Начальник горного участка Мартинов, сам из ЗК, был умным человеком, он относился к нам по-человечески. О лагерном начальстве отзывался пренебрежительно, называя их тунеядцами и трусами. Он был для нас своим, и его, конечно, сняли за либеральное отношение к «врагам народа» — опер все время строчил на него доносы.

Наступило лето 1942 года. Наша бригада к 10 мая полностью выработала подземный пласт золотоносных песков. Нас перевели на промывку своих песков. Это было несравнимо легче, чем разрабатывать кайлом и лопатой в забое цельные пласты, но зато нормы выработки увеличили в 1,5 раза. Июнь и июль были жаркие — температура доходило до 30 градусов. Поднимать тачки по наклону в 30 градусов вверх на бункер на протяжении 14 часов с небольшим перерывом на скудный обед — это выматывало все силы у молодых, а рабочие более старшего возраста, от 45 лет и старше, падали вместе с тачкой. Травмы ежедневно увеличивались. Руководство опять за каждые 20 подъемов к бункеру тачек выдавало по бутерброду с рыбой. В погоне за этим поощрением количество падавших увеличивалось.

Появились упорные слухи о новом наступлении немецких войск на кавказском направлении. Эти слухи приводили нас в уныние. Начатая было художественная самодеятельность прекратилась. Вольнонаемным запретили вести разговоры с заключенными о положении в стране. Но, правду сказать, некоторые радовались в надежде на освобождение. Таких было явное меньшинство.

29 июня 1942 года совершилось чудо, которое перевернуло всю мою последующую жизнь. После работы, около 10 часов вечера, меня вызвал начальник лагпункта, неожиданно вежливо предложил сесть и, обращаясь ко мне на «вы», объявил, что с опозданием на шесть месяцев он получил приказ из Магадана о моем освобождении по первоначальному приговору и о снятии с меня данных на Серпантинке 10 лет. Завтра, то есть 30 июня, мне на работу можно не выходить, а надо 1 июля свободно пойти на вольный поселок в клуб, где выдадут соответствующие документы.

Новость была так неожиданна, что буквально ошеломила меня, и я ничего не мог даже вымолвить в ответ. Не помню, как добрался до барака. Мое сообщение вызвало бурю эмоций — это было первое освобождение за время войны.

Всю ночь барак не спал, каждый думал о своей судьбе, у людей появилась искра надежды. Я со всеми прощался и обнимался. Конечно, не спал и я, с нетерпением ожидая утра. 30 июня после развода за мной пришел нарядчик и повел через проходную на волю. Я несколько минут стоял на свободном кусочке земли и пристально смотрел на ворота , за которыми остались такие же, как и я, каторжники. Смотрел на вышки с дозорными охранниками, на колючую изгородь, к которой внутри зоны нельзя было подходить ближе, чем на 15 метров, — потом стреляли без предупреждения. Я бегом побежал к клубу, нарядчик за мной не поспевал, потом встал как вкопанный и подумал: «А вдруг обман? Просто переведут в другой лагерь». И пошел не торопясь.

В клубе было еще четыре человека из других бараков. Они встретили меня поздравлениями, и мы, все пятеро новых вольнонаемных, крепко обнялись. Через несколько часов пришел начальник лагеря, зачитал приказ начальника «Дальстроя» генерала Никишова, что мы, пять человек, освобождаемся за отличную работу и примерное поведение и переводимся на работу по вольному найму, но без права выезда с Колымы до особого распоряжения.

Михаил Выгон. Колыма. 1950

Нам всем выдали специальные справки об освобождении с 1 июля 1942 года, и началась новая жизнь и работа в колымском, страшном для всех людей, крае.

Мы вышли из клуба на небольшую территорию вольного поселка и направились к коменданту для определения на постой. Нас временно поселили в деревянном доме общежития квалифицированных рабочих. Здесь жили слесари, электрики, водители автомашин — всего 19 человек в трех комнатах.

Нам дали заранее, очевидно, подготовленную комнату на 5 человек. Здесь впервые за долгие годы мы снова увидели заправленные для каждого койки с простынями, одеялами, настоящими подушками, столы и табуретки. Это произвело на нас самое сильное впечатление: появилось ощущение свободы.

В конторе нас известили о трехдневном отпуске и выдали на эти дни талоны в столовую на трехразовое питание. Это были дни наивысшего блаженства. Впервые ходили по поселку свободно, гуляли по окружавшим поселок сопкам и раздумывали, как жить дальше. По заявлению работников НКВД, родные и знакомые от меня отказались еще в 1937 году, поэтому я никому не сообщил о своем освобождении. Только в 1948 году я увиделся с братом Гришей и узнал, что он, несмотря ни на что, от меня не отрекся.

В отделе кадров прииска по окончании отпуска меня направили в распоряжение начальника третьего подземного участка. В конторе участка меня приняли приветливо. На участке вольнонаемных работало всего четыре человека: начальник, его заместитель, старший нормировщик, маркшейдер. Я стал пятым. Начальник участка, узнав, что я работал на шахте, предложил мне работать горным мастером по разработке золотоносного песка. Я согласился.

После заключения в лагерях я остался жить и работать в качестве вольнонаемного на золотодобывающих приисках Колымы и Чукотки без права выезда на материк. Это продолжалось с 1942 по 1948 год. Начав с горного мастера, я постепенно стал начальником подземного участка, затем начальником шахты. В 1962 году был назначен директором крупного прииска, после чего в числе организаторов Чукотского золотопромышленного района был первым директором знаменитого прииска им. Билибина. Здесь при мне начала строиться Билибинская атомная электростанция — котлован основного здания вырыли на том месте, где стоял мой дом.

За эти годы был награжден орденами «Октябрьской революции» и «Знак Почета», медалями «За трудовую доблесть», «Трудовое отличие», «За победу в Великой Отечественной войне» (М.Е.Выгон был частично реабилитирован в 1957 г.: приговор по статье 58-10 (КРТД) отменен за отсутствием состава преступления; по статье 82 ч. 1 (хранение оружия) «определено наказание 2 года лишения свободы», снятое по амнистии. Только в 1958 г., после настойчивых обращений в Верховный Совет СССР, реабилитирован полностью). Всего я отработал на Колыме и Чукотке непрерывно 38 лет и в 1975 году переехал в Москву, где еще 13 лет работал начальником отдела кадров Электромеханического завода. Сейчас я по-прежнему живу в Москве — пенсионер, инвалид первой группы. Вместе со мной моя верная любимая жена Елена Иулиановна, с которой мы прожили уже 57 лет, у нас два чудесных сына, внук и две внучки и даже три правнука. Жизнь моя оказалась трудной, но было в ней и есть много хорошего — я разделил судьбу своего поколения и, несмотря ни на что, верю в счастливое будущее поколений, следующих за нами.

2004

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.