Части 31 — 36

Часть 31

Тем временем на меня все больше стал обращать внимание уполномоченный НКВД по прииску, младший лейтенант Евстигнеев — тупой и самодовольный человек, очень гордившийся недавно полученными знаками отличия. Он всячески пытался проявить чекистскую бдительность, раскрыть какой-нибудь заговор, обнаружить происки врагов социализма. И, наконец, обнаружил: одной из самых крупных бригад руководит не «бытовик», а «контрик», то есть я. Он тут же написал рапорт о недопустимости и далеко идущих последствиях такого решения.

Меня сняли с бригадирства и по его наущению перевели на самые тяжелые работы. На мое место попытались назначить благонадежного человека, но бригада взбунтовалась, и ее срочно расформировали, а людей распихали по другим подразделениям.

На меня поставили клеймо «агитатора», и Евстигнеев лично распорядился не спускать с меня глаз и держать в ежовых рукавицах.

И стал я рыхлителем каменных глыб. Техника — кайло, лом и кувалда. На этой работе с большим трудом продержался около трех недель. Сил больше не было, измождение стало таково, что я уже не мог ходить, только ползал, и меня вынуждены были отправить в лагерный санитарный пункт.

Врачом санитарного пункта был москвич. Врач-хирург крупной больницы, он получил свои пять лет за «контрреволюционную деятельность» из-за дворянского происхождения своего деда, которое не указал в анкете. Он старался всячески меня поддержать. Однажды ночью, когда все спали, сказал: «Положение твое, дорогой, плохое, держать могут в санпункте только три дня (выписывали из больнички не по состоянию здоровья, а по заранее установленному сроку пребывания). А на твоей работе можешь рассчитывать в ближайшее время только на номер на кладбище». И предложил для моего спасения авантюрный план: я должен извиваться и кричать от боли в правой стороне живота, а когда он будет нажимать на живот, нужно вопить что есть сил. Тогда меня можно незамедлительно отправить в Хатынскую лагерную больницу, но и там мне надо продолжать кричать от неимоверной боли.

План был осуществлен артистически. Меня срочно отправили в больницу оперировать аппендицит, который признали врачи. Операцию назначили только через неделю, так как признаков перитонита не нашли. Симулировать больше я не мог, перестал стонать и сказал врачам, что, мол, все прошло. Но раз привезли в больницу, есть аппендицит или нет, а будут резать, а без аппендикса жить, как известно, можно превосходно. Но я сплоховал: не смог до конца выдержать свой первый в жизни обман, отказался от операции и во всем признался врачу.

В Хатынахе все врачи были политзаключенные. Они меня не просто поняли — оказывается, и сами считали, что мой ослабленный организм мог и не выдержать операции: при росте в 175 сантиметров весил я тогда 47 килограммов. Меня под конвоем вернули в лагерь с заключением: в течение месяца может быть использован только на легких работах. И этим я был спасен.

Часть 32

Начальником горного участка на прииске был молодой инженер Ермишев, прибывший сюда по договору после окончания института. Здесь уже он женился на Елене Григорьевне Юргенсон, комсомолке, приехавшей по призыву молодых женщин на «Великую Дальневосточную стройку».

Со своим заключением о состоянии здоровья я, по счастью, попал прямо к Ермишеву, и он тут же включил меня в группу по заготовке дров для семей вольнонаемых. Мы рубили стланик, засохшие лиственницы, загружали в сани и развозили по домам. Мне как раз довелось обслуживать дом Ермишевых. Иногда они заводили меня домой, поили чаем. Волей-неволей возникали разговоры, во время которых я, даже сдерживая себя, говорил такое, от чего они приходили в ужас. Правда, к этому времени романтический задор у них уже угас, и враждебная подозрительность к осужденным врагам народа заменялась теми вопросами, что лучше было не задавать. Надеюсь, и эти наши беседы повлияли на отношение участкового начальника к рабочим ЗК.

Через несколько лет, уже сам став вольнонаемным, я какое-то время работал вместе с Ермишевым, и мы даже подружились.

Но бдительный лейтенант Евстигнеев со товарищи меня не оставил без своего внимания. Через два месяца вышел запрет использовать таких как я («контриков и агитаторов») на легких работах, и меня перевели на проходку неглубоких шахт. Проходили стволы глубиной в 10 метров, работали отбойными молотками. Грунт вывозили в бочках при помощи лебедок. Стволы проходили под наклоном (назывались «уклонки»). По уклонке укладывали на шпалы рельсы. Дойдя до золотоносного пласта, проходили штреки длиной до 150 метров уже по пескам. Пески вывозили сперва на тачках, потом перешли на вагонетки, двигающиеся по рельсовым дорожкам. Вся работа по погрузке и откатке шла вручную. Пласт песков забуривался специальными бурами при помощи компрессоров, затем взрывался динамитом. Высота забоя была максимально 1,4 метра. Вся подземная работа велась в вечной мерзлоте. Главная опасность заключалась в оставшихся после взрыва в потолке «коржах». Перед началом уборки грунта необходимо было ползком на коленях на взорванной мерзлоте с ломом в руках осматривать кровлю и срывать висячие в кровле глыбы, вывернутые взрывом. Освещение от фонарика было плохое, и все углядеть было просто невозможно. Почти ежедневно регистрировались несчастные случаи от упавших на головы и спины верхних «коржей». Актов при этом никто не составлял.

М.Е.Выгон. Колыма. Прииск им. А.М.Горького. 1947

Михаил Выгон. Колыма. Прииск имени А.М. Горького. 1947

На одной из шахт третьего участка работал и я. Начальником подземного участка был техник Мартынов, а нормировщиком — бывший профессор Ленинградского горного института Альтшулер. Он уговорил начальника назначить меня бригадиром одной из шахтных бригад. Начался новый этап моей лагерной жизни.

Часть 33

Добыча песков в условиях вечной мерзлоты с допотопной механизацией и полным отсутствием техники безопасности считалась самым трудным и физически тяжелым делом. В шахтеры направляли заключенных не старше 35 лет. Шахтные бригады имели некоторые привилегии — жили в отдельных деревянных бараках и ходили на работы без конвоя. Конвой находился у входа в ствол, считал входящих, а в конце смены — выходящих.

В наклонном стволе был огорожен лестничный спуск в виде деревянных ступенек. В конце ствола выкопана глубокая ниша с забетонированными стенками, туда вставлен металлический бункер, а под ним стояла опрокидывающая вагонетка, которая по рельсовой дороге поднималась наверх, на отвал, где её опрокидывали специальные приспособления и она, порожняя, спускалась вниз. Управлял этой операцией специальный машинист. Внизу, в шахте, взорванный грунт грузился опять-таки на тачки и вручную по деревянному трапу вывозился в металлический бункер.

Это был адский и непроизводительный труд. Работали в две смены: дневная с 8 утра до 5 вечера с перерывом на обед в 30 минут. Освещение было скудное, и травмы разной тяжести случались почти ежедневно. Правда, питание было несколько лучше, чем у рабочих на поверхности. И еще одно преимущество: зимой не замерзали, летом не изнывали от жары.

Моя бригада насчитывала 21 человека. Погрузка и откатка производились поочередно. Шахту обслуживали два взрывника и два подсобника в смену. По мере выработки расстояние откатки увеличивалось. Кроме того, в тачки крупные глыбы укладывались с трудом. Поднимать их могли совместно несколько человек. Разбивать же крупную мерзлую породу было очень трудно.

После первой же недели работы под землей начал я думать, как облегчить и обезопасить труд. Моим наставником был ЗК профессор Альтшулер. Мы предложили начальнику элементарную механизацию. Во-первых, в штреке проложили рельсовую дорожку, завезли вагонетку, которая вмещала не менее пяти тачек с грузом. Сзади бункера установили небольшую лебедку, которая тянула грунт, и два человека перекидывали породу в бункер. При этом мы твердо обещали в два раза увеличить добычу и выдачу на гора песков. Обратились в главному инженеру Сергееву и набрались смелости написать письмо грозному начальнику Управления, открытому ненавистнику заключенных, но сверхтщеславному полковнику Гачкаеву.

К нашему удивлению, ждали недолго: через две недели завезли рельсы, вагонетки и лебедку. За два дня мы все смонтировали. Работа ускорилась и, самое главное, труд шахтеров значительно облегчился. Такую систему откатки вскоре ввели во всех шахтах горного управления, а нас премировали — новым лагерным обмундированием и ежедневной двойной порцией каши в обед.

Одним из тяжелых моментов была удаленность участка от лагеря. Дорога летом была всегда разбита, шагали в пыли или, еще хуже, — в грязи из-за частых дождей. Особенно тяжело было после работы идти обратно в лагерь «пожилым», людям в возрасте 40-50 лет, которых приходилось поддерживать. Зимой половина работающих обмораживалась, и лица у всех были в коросте. Но кто не умирал — привыкал: сила жизни неиссякаема...

Привыкли мы и к полному отсутствию информации о происходящих в стране и мире событиях. Ни радио, ни газет не было, в библиотеке только книги со славословием советского образа жизни.

Часть 34

Подходил к концу 1940 год. Политические дискуссии среди ЗК были крайне редки. Бывших коммунистов у нас было примерно 40-45 процентов. Несмотря на издевательства, большинство из нас долгое время оставались верны своим коммунистическим убеждениям и верили в то, что там, в Москве, ЦК партии во главе со Сталиным поймет все же, что мы не виновны, и наступит возвращение домой.

Писем от родных никто не получал. Сами все писали, но безответно. Только позже мы узнали, что наши письма отправлялись в не в почтовый, а в мусорный ящик. Некоторым удавалось отправить весточку через освобождаемых уголовников. Но все равно ответы не передавали. Это была продуманная система моральной пытки лишенных всех человеческих прав людей.

Об умерших также не сообщали, да и сообщить-то было некуда. Ведь после ареста мужа, жены, брата взрослых родных также изолировали, а детей отправляли в специальные детские дома. Когда они достигали возраста 17-18 лет, их также отправляли в лагеря. Такой варварской системы не было никогда, ни в одной мало-мальски цивилизованной стране. Все мы в заключении были для власти не людьми, просто рабочей силой, даже к животным относились гораздо лучше.

Либерального начальника прииска Плинера перевели на другую работу. Ходили слухи, что его возвратили на службу в армию. С приходом нового начальника кончились политбеседы в клубе, собрания бригадиров, поснимали лозунги о трудовом соцсоревновании. Для нас, политзаключенных, это означало ужесточение режима. Шел 1941 год. Вольнонаемные между собой говорили о войне, о наступлении немецких войск на Европу. Слова «Гитлер» и «фашизм» наводили страх. Приходили новые этапы заключенных с бытовыми статьями — так называемые «расхитители социалистической собственности», много простых мужиков-колхозников. Из их рассказов мы узнавали, что из деревень всех молодых мужчин без разбору забирают в армию. В Советский Союз вошла Западная Украина с городом Львовом, увеличилась республика Белоруссия. В вольном поселке на одном столбе установили радио в виде углубленной тарелки. На шахте и на открытых забойных полигонах на 2 часа увеличили рабочий день. Было дано указание усилить досмотр за «контриками». Между тем мы оставались самыми истинными патриотами. Подавляющее большинство зэков с 58-й статьей готовы были, несмотря ни на что, грудью защищать Страну Советов.

В первых числах мая вновь наступил промсезон. Началась прямая добыча золота. Мою бригаду из шахты вывели на промывку добытых в шахте песков. Прибор украсили лозунгами и даже повесили портрет Сталина. По сути, это было настоящим издевательством.

Но, как ни странно, тогда мы восприняли это одобрительно.

Грузить на тачки пески из отвала было легче, чем разрабатывать кайлом и ломом грунт в открытых забоях. Но зато нормы отгрузки были на каждого в полтора раза больше. Первое золото сняли с нашего прибора 8 мая 1941 года. Съемка была богатая. Содержание золота в наших песках было более 10 граммов на кубический метр, и мы, измученные, полуголодные рабы, радовались, как дети, первому трудовому успеху. Ведь в каждом грамме золота был наш тяжелый труд, пот и кровь. Изолированные от всего света, бесправные, мы обогащали нашу, как бы то ни было, любимую родину. И это — не красивые слова, Таково было наше искреннее убеждение, такими были «враги народа».

За два с половиной года пребывания в лагере прииска «Верхний Ат-Урях» ни одного заключенного по статье 58 не освободили, хотя у некоторых «счастливчиков», арестованных в 1935 году, сроки окончились; объяснений при этом не давали. Мой срок заканчивался по приговору 15 января 1942 года. Но, видя происходящее, надежды на освобождение я не имел. Мы считали себя бессрочными узниками. Связи с внешним миром у нас не было, вольнонаемным же категорически запрещалось рассказывать нам о положении в стране. Но все-таки тревожные слухи просачивались. Всякое ухудшение и напряженность в стране сказывались на обращении с нами, зэками. Чувство обреченности усиливалось, шепотом говорили, что в Европе идет война.

Часть 35

В ночь на 24 июня 1941 года в барак ворвалась группа охранников, и объявили подъем. Приступили к тщательному обыску. Перевернули все наши тряпичные пожитки и ушли, но впервые за два года закрыли барак на замок. Утром вывели на завтрак и загнали обратно в барак. День прошел в ожидании чего-то страшного. Наконец объявили о «провокационных слухах»: немцы перешли границу, началась война. Днем собрали на лагерный плац, и начальник свирепо прокричал: «Кто вам наврал о войне? Не верьте, все это вранье!» Вспоминая этот эпизод, убеждаюсь, до какого абсурда страна была заражена бациллой секретности. Неужели могли думать, что можно скрыть такую вселенскую беду?

Полным ходом шел промывочный сезон. Мы понимали, что добываемое нами золото крайне нужно государству для борьбы с врагом, и работали, можно сказать, изо всех сил и, как ни странно, даже с энтузиазмом. А безумные руководители боялись нас и считали врагами. Питание резко ухудшилось. Главное — урезали хлебную пайку. Вместо хлеба и каши в забоях играли на духовых инструментах военные марши. Заключенных со статьей КРТД (контрреволюционная террористическая деятельность) перевели в отдельный барак с более строгим режимом. Из них создали отдельную бригаду, а смотрителями назначили вольнонаемных из бывших заключенных-уголовников.

В минуты арестантского отдыха открывались совершенно неожиданно некие философские понятия. Казалось бы, в этом омуте рабства должен теряться смысл жизни. Такие морально-нравственные категории, как СЧАСТЬЕ, РАДОСТЬ, НАДЕЖДА, должны быть полностью исключены из сознания. Но все было по-другому. При всей безысходности каторжного положения память помогала мне минутами счастья и радости из прошедшей, пока еще короткой жизни.

Часть 36

На материке шла беспощадная мировая война. Америка официально вступила в войну с гитлеровской Германией. За золото в США закупали вооружение, в основном самолеты.

Значение Колымы с огромными золотыми запасами возрастало. Край был окутан плотной завесой секретности. Бесплатная рабочая сила и нещадная ее эксплуатация резко уменьшали себестоимость добытого металла. Золото буквально гребли лопатами и поливали человеческим потом и кровью. Для добычи колымского золота был задействован огромный военно-карательный потенциал страны: ОГПУ-НКВД, вооруженные силы. На эти органы принуждения были направлены большие материально-технические ресурсы, задействованы железнодорожный транспорт, дальневосточное морское пароходство. По всей стране была создана сеть пересыльных лагерей, под дулами пулеметов и лай сторожевых овчарок, в сопровождении военного конвоя в тюремных скотских вагонах, а затем в трюмах грузовых морских теплоходов на Колыму доставлялись новые сотни тысяч ни в чем не повинных людей. О точной численности заключенных колымских лагерей официальных сведений нет. Архивы ликвидированы. Неизвестно, сколько умерло и погибло в забоях и шахтах, а сколько расстреляно. Например, в 193 9 году, в декабре затонул по пути во Владивосток теплоход «Индигирка» с заключенными. Погибло около 1000 человек. Теплоход «Дзержинский» (самый крупный) за одну навигацию совершал восемь рейсов с 2-5 тысячами невольников.

Необходимо восстановить историю освоения Колымы и рассказать, как жили, работали и умирали в борьбе за золото для Страны Советов. Ведь только заключенные Колымы добыли не менее 3000 тонн золота. В промывочный сезон 1941 года на «Верхнем Ат-Уряхе» предстояло обнажить только в открытых забоях не менее 15-18 километров. На этой площади расположились три лагерных пункта и один подземный участок с тремя шахтами.

Война ужесточила лагерный режим. Но не устану повторять: с удивительным усердием трудились так называемые «враги народа». Работали честно, добросовестно, изо всех сил. Контингент лагеря состоял из всех сословий общества: бывших рабочих, инженеров, колхозников, военных, руководителей заводов и фабрик.

Во время войны не было каких-либо акций неповиновения. Дух общей ненависти к фашистам перекрыл все. Это невозможно объяснить только страхом.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.