Назад | Содержание | Вперёд

Алексей Яроцкий

Послесловие

Каждый, кто прочитает эту рукопись, поставит себе вопрос, зачем она написана, зачем автор вызвал мрачные тени прошлого, что он хотел сказать людям?

В тексте я старался избегать изложения своей точки зрения, старался, но не всегда мне это удавалось. В основном я излагал факты и события, лично мною виденные и пережитые, они сами говорят за себя, а моя собственная судьба — это судьба миллионов, поэтому она и имеет общественный интерес.

Тридцатые годы навсегда останутся в памяти людей двуликим Янусом, один лик открыт всем, о нем написаны тысячи книг, поставлены бесчисленные кинокартины, он прославлен в музыке.

Энтузиазм первых пятилеток, великие стройки, Магнитогорск, Комсомольск-на-Амуре, авиационные рекорды, Чкалов[1], челюскинцы[2] и т.д. В результате великие изменения в нашей/354/ экономике, индустриализация, коллективизация и, в конечном итоге, постройка фундамента, на котором стоит вся наша страна.

Не будь этих свершений, не устояли бы мы перед немецким нашествием и жили бы под немецким сапогом не лучше, чем жили под татарским. Это правда, и это было, ну а второе лицо Януса, какое оно, что случилось в 1937 г., почему, как в бездну, провалились целые слои советского общества, что такое лагеря, что происходило там, за этой страшной чертой?

Царская Россия считалась тюрьмой народов, в литературе неоднократно называлась цифра заключенных — 200 тысяч, включая уголовных и ссыльных. Ничего подобного тогда не было в странах Западной Европы.

Под этой цифрой скрывается и вопиющее, ничем не прикрытое социальное неравенство, нищета крестьянства центральных губерний, культурная отсталость, национальное угнетение окраин, произвол полицейского и административного аппарата и, в конечном итоге, стремление дворянства и царской бюрократии удержать власть любой ценой.

Весь общественный строй Российской империи устарел, и после 1905 г. держался только на репрессиях, и вот — 200 тысяч.

Меньшинство террористически управляло большинством, и для этого нужно было держать в тюрьмах и ссылках 200 тысяч человек. Как известно, Октябрьская революция перевернула социальную пирамиду вверх дном — «кто был ничем, тот станет всем».

Ленин в «Государстве и революции»[3] писал, что после революции подавление контрреволюционного меньшинства не будет трудным делом и не потребует даже специального аппарата./355/

Каков же был масштаб репрессий в тридцатые годы? В Бутырской тюрьме в 1937 г. я сидел вместе с начальником снабжения ГУЛАГа (фамилию забыл), он мне назвал такие данные: БАМлаг — 500 тыс., Москанал — 400 тыс., Севвостлаг (Колыма) — 150 тыс. [4], а дальше шли карагандинские, мариинские, ухта-печерские, Дальлаг, Беломорско-Балтийский комбинат и т. д. Всего было около двух миллионов, т. е. в десять раз больше, чем в царской России, а потом было еще больше, так как летом 1937 г. колесо репрессий только раскручивалось.

Как же можно с точки зрения классовой борьбы объяснить такое число заключенных, где взять столько классовых врагов, Ленин все время говорит о тысячах помещиков, откуда же взялись миллионы? Кроме того, была эмиграция. Если говорить о кулаках, то к 1937 г. их в лагерях было относительно немного, т. к. они в своей массе были высланы и жили на положении ссыльных, а не заключенных.

Ни один разумный человек не может объяснить это явление сталинской теорией роста сопротивления классовых врагов по мере построения социализма. Ильф и Петров разбирались лучше, достаточно вспомнить «Союз меча и орала» в «Двенадцати стульях». Лагеря были набиты не бывшими дворянами, помещиками и капиталистами, а совсем другими персонажами.

1937 г. — символ, кульминационный пункт начавшегося гораздо ранее процесса изменения нашего общественного строя и перехода его к режиму личной диктатуры./356/

Ленинская партия была союзом единомышленников, сталинская партия — это аппарат для осуществления воли вождя.

К этому времени нужно было заменить весь партийный, советский, военный и хозяйственный аппарат другими людьми.

Те, которые привыкли думать, спорить, высказывать свои мысли на съездах партии, отстаивать свою точку зрения, были не только не нужны, а вредны и подлежали уничтожению.

Как это происходило, я постарался описать, а остальных, миллионную массу обывателей, нужно было запугать так, чтобы целые поколения молчали и боялись.

А пресса и литература лгала, возносила, восхваляла, фальсифицировала историю, и народ верил.

Верил, что Сталин верный и любимый ученик Ленина, что он провозгласил политику индустриализации, принятую на ХIV съезде партии по докладу Рыкова, верил, что он осуществил коллективизацию, что он разбил Деникина[5], подавил Кронштадтский мятеж[6], защитил Царицын и т. д.

Говорят, что ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой./357/

Ленин на смертном одре[7] требовал снятия Сталина с должности генсека, а нам показывали фильм «Клятва»[8], где он с первого дня заменил Ленина, склеенные фотографии демонстрировали, как он посещал Ленина в Горках и т. д.

Вот второе лицо Януса.

Одно лицо Януса полировали, чистили до медного сияния тысячи писателей, поэтов, художников, кинорежиссеров и журналистов, другое было, как статуя Изиды, покрыто покрывалом глубокой тайны.

Даже имя любого «невинно убиенного» нельзя было назвать, это было государственным преступлением, все было предано забвению.

Для этого, чтоб не напоминали, даже семьи были репрессированы, даже дети были отняты от матерей и воспитывались в интернатах, часто под чужими фамилиями.

При Хрущеве это покрывало только частично приоткрыли, «лагерная» литература было очень бедна — это главным образом Алдан-Семенов со своим «Барельефом на скале»[9]/358/, Дьяков — «Пережитое»[10], Горбатов А.В. «Годы и войны»[11] и статьи в газетах и журналах, ныне погребенные временем.

Так же, как и вся политика Хрущева в этом вопросе, все было половинчато, противоречиво, было полуправдой, без выводов и обобщений. Хрущев даже не опубликовал свой доклад на XX съезде, он ниспровергал идол сталинизма, но тут же сооружал собственный. Он ничего не сделал для изменения основ общественного строя, ограничившись верхушечными реформами, и пал жертвою дворцового заговора, немыслимого в демократической стране.

Но в своей рукописи я меньше всего ставил себе целью заниматься публицистикой и обобщениями, пусть это сделают читатели.

Я хочу только сказать, зачем же нужно стащить покрывало и обнажить второе лицо Януса. Нельзя вычеркнуть из жизни народа целую эпоху и держать ее в тайне.

Сейчас она попала в руки таких людей, как Солженицын, и дана им на откуп. Когда вышел «Один день Ивана Денисовича», то я был в восторге, меня покорил и метод писателя, это нанизывание фактов и фактиков, из которых со страшной обнаженностью встает картина превращения человека в скотину, и полная достоверность и правда. Конечно, Солженицын не видел и малой части того, что пало на мою долю, он был в рабочем/359/ лагере, а я был в лагере уничтожения. Он был после войны, а я в руках Н. И. Ежова, так сказать, на самой свадьбе, а это разные эпохи и разная степень ужаса.

Другого, написанного Солженицыным, я не читал, но много слышал по радио и должен сказать, что категорически отрицаю всю его концепцию. Для него вся история советской власти это насилие, лагеря, террор и подавление воли народа. Поэтому он начинает с 1918 г. Был ли террор во время Гражданской войны? Несомненно был. А может ли быть гражданская война без насилия? Что было бы с революцией, если б она боролась с атаманом Аненковым, вспарывавшим животы беременным женщинам, конституционными методами? Что можно противопоставить насилию, кроме насилия? Я свои отроческие годы провел на Украине во время Гражданской войны, и все видел своими глазами, и красный террор, и белый террор, и спорить о количестве убитых, расстрелянных не вижу смысла, а также высчитывать, как Солженицын, сколько расстреляла ЧК.

Характерно, что, перечисляя всех колымских лагерных палачей, он называет Павлова и Гаранина, а о Берзине не упоминает. Где директор Болшевской коммуны Погребинский[12], застрелившийся, когда Ежов расформировал коммуны, состоявшие из преступников? Тоже не укладывается в схему, в соответствии с которой вся наша история это сплошной террор и убийства. Нужно писать правду, был Гаранин, но был и Берзин./360/

Несмотря на все пережитое, я глубоко убежден, что все элементы диктатуры, насилия во всех его видах, то есть физическое и духовное, по мере развития социалистического общества будут уменьшаться.

Ленин был не только сторонником теории диктатуры пролетариата, но и человеком, пропагандировавшим отмирание этой диктатуры и отмирание государства со всеми его атрибутами — полицией, тюрьмами, лагерями, цензурой и т. д.

Для меня все, что было, и то, что есть частично и сейчас, — это не социализм, а извращение социализма.

Я считаю, что наш народ созрел сейчас для демократических преобразований, мне импонирует точка зрения многих коммунистов Запада, и моя рукопись написана для того, чтоб люди помнили, какова на вкус диктатура, чем она пахнет для простого человека.

Мне кажется, что такие книги нужно издавать у нас, а не замалчивать и скрывать целую эпоху, что дает возможность действовать таким, как Солженицын, у которого нет ничего, кроме ненависти и злобы.

Кончаю я свое послесловие обращением к тем, к кому попадет эта рукопись после моей смерти.

Как посмертное завещание прошу:

ни при каких обстоятельствах не публиковать ее за рубежом. Говоря словами Толстого, «какой я ни есть, а Бонапартии я не слуга».

Верю, что настанет день, когда ее опубликуют у нас дома, в России.

А пока пусть лежит хоть 20 лет./361/

Назад | Содержание | Вперёд

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.