Варлам Шаламов

Джозефина Лундблад-Янич

Путешествие по уральским местам Варлама Шаламова

Имя Варлама Шаламова как писателя и как личности связывается, в первую очередь, с Колымой. Там, в лагерях, после ареста в январе 1937 года писатель провел много лет; именно эти события и переживания преобладают в сюжетах «Колымских рассказов» — цикла рассказов в шести сборниках. Первый опыт лагерей Шаламов получил, однако, еще в 1929 году, когда был приговорен к трем годам лагерей на Северном Урале.

Свою утраченную в уральском лагере молодость Шаламов обобщает в антиромане «Вишера»: «Темной осенней ветреной ночью 1931 года я стоял на берегу Вишеры и размышлял на важную, больную для меня тему: мне уже двадцать четыре года, а я еще ничего не сделал для бессмертия». Писателю, родившемуся 18 июня 1907 года в Вологде, действительно исполнилось в том году двадцать четыре года, и, возможно, тем летом в свой день рождения он также стоял на берегу Вишеры. Почти восемьдесят лет спустя я решила в честь моего любимого писателя встретить свой двадцать четвертый день рождения на том же месте: 16 июля 2009 г. в Красновишерске, как называется сегодня тот маленький город, в окрестностях которого Шаламов провел большую часть своих первых лагерных лет.

Лежа в плацкартном вагоне ночного поезда, идущего из Екатеринбурга в Пермь, я еще не знала, что привлекательный образ из псевдо-автобиографического антиромана Шаламова является скрытой цитатой из мемуаров А. И. Герцена «Былое и думы». В главе XXV друг Герцена говорит с тоской молодости: «Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия!» — повторяя фразу Дон Карлоса из трагедии Шиллера, который в свою очередь цитирует Юлия Цезаря. Возможно, на подобное обобщение своего первого лагерного опыта Шаламова вдохновил не только Герцен (хотя «Былое и думы» упоминается в рассказе «Уроки любви» из шестого — и последнего — сборника «Колымских рассказов»), поскольку то же, но в возрасте именно двадцати четырех лет написал менее известный русский поэт В. К. Кюхельбекер в своем романе «Последний Колонна» в 1843 году.

Таким образом, в своих произведениях Варлам Шаламов часто и своеобразно обыгрывает богатую историю русской литературы. Фразы и слова, которые сначала кажутся расхожими, взятыми из повседневности, при ближайшем рассмотрении оказываются парафразами из русской классики. Не только я в уральском поезде летом 2009 года наивно полагала, что сам Шаламов так оценивал себя в двадцать четыре года и считал, что лагерный срок помешал всему, что он хотел сделать для бессмертия, — другие тоже могли прийти к такому выводу. С тех пор, как проза Шаламова о бесконечных жестокостях ГУЛАГа начала публиковаться в СССР в конце 1980-х годов, серьёзных ученых, так же как и преданных поклонников, привлекает и одновременно смущает документальный тон его художественных произведений. Так как в его рассказах находит выражение его собственная судьба, его литературное творчество часто — и часто ошибочно — воспринимается как документальное. Несмотря на то, что в его кратких повествованиях отражаются некоторые — одни из самых страшных! — события XX века, Шаламов является не только свидетелем советской истории — в качестве русского писателя, он пишет и для того, чтобы свидетельствовать о русской литературе.

Вместо того, чтобы сделать что-нибудь для своего бессмертия, я путешествовала в поисках именно этой хрупкой границы между фактом и вымыслом в жизни и творчестве Шаламова. Если бы я жила в Магадане, а не в Екатеринбурге, я бы не на Северном Урале, а на Колыме искала места, где в действительности происходили злодеяния, положенные впоследствии в основу литературных свидетельств. Может быть, меня так же привлекла некая магия чисел — и я приехала на границу Европы и Азии в возрасте двадцати одного года, то есть в том же возрасте, что и Шаламов. Разумеется, между нами больше различий, чем сходств: Шаламов приехал туда не по своей воле, после отчисления из университета. Я же добровольно, после поступления в университет. Он был русский, я — шведка. Но в двадцать четыре года у нас были три общих свойства: неопытность молодости, грандиозность мыслей и безграничная любовь к русской литературе.

Как иначе объяснить, почему я решила отметить свой день рождения, путешествуя одна автобусом по Уралу? Это можно объяснить только тем, что и я люблю русскую литературу так, как Варлам Шаламов. И еще у меня была неудержимая тяга к России…

Первой остановкой в путешествии по уральским местам Шаламова был Соликамск, который находится 218 км к северу от Перми. Поездка на автобусе между городами занимает около четырех часов, дорога временами идет по берегу красивой реки Камы. В Соликамске в апреле 1929 года Шаламов был помещен в подвал Свято-Троицкого монастыря, который в то время был в распоряжении местной милиции. В рассказе «Первый зуб» (1964), из третьего сборника рассказов «Артист лопаты», описывается, как молодой герой проводит утомительную ночь в тесной подвальной камере монастыря со множеством других заключенных. На утро герой, глядя на потолок, читает следующее сообщение: «Товарищи! В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь, товарищи!» Разумеется, я не желала ничего больше, кроме как увидеть этот монастырь в Соликамске и, если возможно, спуститься в тот же подвал.

Приехав в Соликамск, я сообразила, что не привезла с собой карту, и потому вынуждена была искать монастырь с помощью прохожих. Первым же прохожим оказалась Ольга Лебедева, бывший директор краеведческого музея в Соликамске. Я спросила у нее дорогу в монастырь, где был Шаламов. «Где вы читали, что Шаламов был именно там? — ответила она вопросом. — Мы не уверены, что это как раз то место, где он был. Но я все же могу проводить вас туда». По пути в Свято-Троицкий монастырь Ольга Лебедева рассказала мне, что решение повесить мемориальную доску в память Шаламова на стенах монастыря было принято согласно сведениям самого писателя в «Первом зубе». Вскоре, однако, исторические исследования показали, что данный монастырь принадлежал местной милиции лишь с 1930 года. При тщательном сравнении литературного описания подвала в рассказе и реального подвала в соликамском монастыре обнаруживаются существенные различия. Либо писатель действительно не провел ту апрельскую ночь в 1929 году в подвале данного монастыря, либо сознательно создал художественное описание подвала, отличающееся от реального. (Кроме того, и память могла подвести: рассказ был написан тридцать пять лет спустя.)

Несмотря на то, что Свято-Троицкий монастырь сегодня является мужским и поэтому принимает только посетителей мужского пола, мне разрешили в сопровождении гида краеведческого музея Соликамска, мужчины, спуститься в подвал. «Вот где наши с Вами пути сходятся, Варлам Тихонович», — подумала я, хотя дело, возможно, обстояло гораздо сложнее. Вскоре я увидела, что была не первым поклонником писателя, кто находился на этом месте с подобными мыслями: цитата из «Первого зуба» была написана на стенах дважды. Я подозреваю, что была и не последним поклонником, кто за той монастырской дверью с глазком увидел не только часть судьбы одного человека, но и маленькую часть истории огромной страны.

В отличие от Красновишерска в Соликамске больше нет памятных мест, связанных с Шаламовым. После простого ужина в честь своего дня рождения я поехала дальше на север — в Красновишерск. В этом городе около 16 000 жителей, и добраться туда автобусом из Соликамска занимает примерно два часа (в свое время Шаламов шел туда несколько дней пешком). В отличие от Соликамска железной дороги до Красновишерска нет. В 1926 году, когда на берегах Вишеры было организовано четвертое отделение Соловецких лагерей, города как такового еще не было. Там строилась бумажная фабрика «Вижаиха», и в 1929 году в связи с программой по «перековке антисоветских элементов» вишерский лагерь стал в некотором роде экспериментальным, где многое из того, что позже стало стандартом и в других лагерях, впервые внедрялось уже в начале 1930-х. В антиромане «Вишера» (1971) описывается это пограничное время важнейших — и злополучных — перемен в лагерной системе СССР.

Когда поздно вечером 16 июля 2009 г. я приехала в Красновишерск, солнце еще ярко светило. Чем дальше на север, тем позднее темнеет в летнюю пору. Я заранее забронировала номер в одной из двух гостиниц города и сразу пошла в гостиничный ресторан, чтобы заказать пиво и спросить, знает ли кто-нибудь что-нибудь о Шаламове. В тот момент, как я задала вопрос бармену, я услышала сзади женский голос: «Все вопросы о Шаламове ко мне». Голос, как оказалось, принадлежал Людмиле Соколовой, директору городской библиотеки. В июне 2007 года в связи со столетием со дня рождения Шаламова Людмила Соколова в Красновишерске участвовала в организации конференции о писателе.

По счастливому совпадению Людмила Соколова сидела в ресторане и ела мороженое в тот самый момент, когда я появилась. «Если вы хотите, я могу показать вам все памятники Шаламову в Красновишерске», — предложила Людмила, и я, конечно, не отказалась. В тот вечер мы посетили то место за городом, где был расположен лагерь, — но только после того, как мы зашли в крошечную пекарню, чтобы я смогла попробовать местную выпечку, которая, по словам Людмилы, претендовала на звание самого вкусного свежеиспеченного хлеба в мире. Мы делили горячий и вкусный хлеб между собой, пока шли по булыжникам, на укладке которых восемьдесят лет назад работал Шаламов. На том месте, где когда-то стояли бараки, сегодня ничего не осталось — единственное, что напоминает о прошлом, это деревянный крест. Потом Людмила проводила меня обратно в центр города, где находится памятник Шаламову, возведенный в честь столетия писателя в 2007 году.

На въезде в Красновишерск сегодня стоит большой плакат с фотографиями Шаламова, вишерского лагеря и цитатой из «Колымских рассказов». В будущем, возможно, откроется в городе Шаламовский музей — в небольшом уральском городе, который старается помнить. И Шаламов хотел помнить о своей молодости на Северном Урале. Его антироман, как мне кажется, является произведением о двух началах: о начале «общественной жизни» писателя, как он сам выразился, и начале страшной лагерной системы, в которой миллионы людей испытывали невероятные страдания и погибали. Размышления молодого человека на берегу Вишеры в 1931 году, та творческая сила и непоколебимая нравственность, с которыми писатель Шаламов повествовал об этом ужасе, выполняет одну и ту же задачу: об этом мы никогда не должны забывать.

Перевод с шведского Д. Лундблад под редакцией Нины Дмитриевой.
Östbulletinen («Восточный бюллетень»). № 4. 2011. С. 11-14.