Варлам Шаламов

Андрей Турков

Упрямая самостоятельность

Валерий Есипов. Шаламов. — М.: Молодая гвардия (Жизнь замечательных людей: Серия биографий), 2012.

Судьба Варлама Шаламова даже на фоне изобиловавшего трагедиями минувшего века поражает.

Прологом к его собственным злоключениям стало гонение на отца, вологодского священника. Пресловутое «социальное происхождение» и в дальнейшем не раз ставило подножку «юноше с ярко выраженной индивидуальностью, энергичному, сознательному, с большими запросами, пытливым умом» (так говорилось в школьной характеристике). В книге Валерия Есипова подробнейшим образом обрисована обстановка, в какой вступал Шаламов в жизнь на излете эпохи двадцатых годов с «последними всплесками новой советской демократии» и «кипением» культурных событий. В свою, оказавшуюся недолгой, московскую студенческую пору пришелец, подобно пчеле, жадно собирал, «последний нектар уходящего лета» (по грустному выражению исследователя), в редакциях ли «Нового Лефа» и «Красной нови» или в театрах (много лет спустя будет вспоминать «удивительный голос» Бабановой: «будто серебряные колокольчики звенят»).

«Нам хотелось не только читать стихи, — писал Варлам Тихонович. — Нам хотелось действовать, жить». Он, тогдашний, побуждает автора книги вспомнить знаменитую характеристику Алеши Карамазова: «Это был юноша честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силою души своей...» Удивительно ли, что уже вскоре он угодил «в переплет», работая в подпольной типографии, которая печатала утаиваемое ленинское «Завещание», и на долгие десятилетия заполучив клеймо «социально опасного элемента» — «троцкиста».

За первым лагерем после шестилетнего перерыва следует второй, в 1937 году, уже не на Урале — на Колыме, где непокладистому зэку навешивают еще и новый срок, когда он становится доходягой...

— Обычная история... — скажет иной «опытный» читатель, едва ли не позевывая. — А далее, по счастью, нашлись люди, как-то бедняге помогавшие, в данном случае — устраивавшие его в больницу, а потом и на фельдшерские курсы.

Но не будет ли даже такой «дока» по части «лагерной литературы» смущен, прочитав, что даже после «освобождения» в 1951 году (а по выражению его сотоварища, перевода «из малой зоны — в большую», в сталинскую Россию) Шаламов никогда не избавится от «всевидящего глаза... всеслышащих ушей» пресловутых «органов» даже в «либеральные» брежневские восьмидесятые, вплоть до смерти в пансионате для психохроников (где он по воскресшей лагерной привычке прятал пищу под матрас), куда на похороны, как воронье, слетятся-съедутся черные «волги» наблюдателей.

И вот что потрясает, пожалуй, еще больше — и уже по-иному, не просто бесконечным сочувствием и жалостью: чуть ли не вконец, кажется, добитый, уничтожаемый и унижаемый всем вместе — надзором, бездомьем, безденежьем, усиливающейся болезнью, — Шаламов оказался непокоренным, поистине богатырем духа, запечатлевшим в своих «Колымских рассказах» беспощадную правду не только о лагерном «быте», но о том, что под этим неимоверной тяжести прессом происходит в самом человеке: «каким он может стать, как формулирует исследователь, этот гордый человек... в мире, где все понятия смещены».

Отличительной чертой Шаламова по сравнению с множеством пишущих — и отнюдь не только на лагерные темы — является и его твердая убежденность в том, что «Сталин и советская власть — не одно и то же», и верность идеалам социализма. В. Есипов специально отмечает такую, тоже нечастую в нынешнем информационном поле позицию героя книги: «не терять связи с традициями русского освободительного движения, не забывать о его высоком нравственном содержании». «...Он, — пишет исследователь, — категорически против начавшей набирать популярность среди интеллигенции консервативной концепции русской революции об «исторической ошибке 1917 года» и ностальгии по «прекрасному дореволюционному прошлому».

Понятно, кого считает исследователь правым в возникшем на этой почве противостоянии Шаламова с Солженицыным, тем более что ряд поступков последнего по отношению к Варламу Тихоновичу и впрямь выглядит странно (например, использование в «Архипелаге ГУЛАГ» материала, почерпнутого из «Колымских рассказов», несмотря на прямое шаламовское запрещение, и т.п.).

Уже говоря о молодости Шаламова, В. Есипов особо отмечал свойственную ему «упрямую самостоятельность взглядов» (полагая, в частности, что тут могли сказаться «многовековые гены русского священства»). Это «лица необщее выраженье», говоря словами Баратынского, сохранилось и на всю последующую жизнь.

Знамя — № 3 — 2013 г.