Ксения Дьяконова, Хосе Матео Пуйч

«Колымские рассказы» по-каталонски

Как соавторы каталонского перевода «Колымских рассказов», мы хотели бы сначала остановиться на сравнении двух языков — родного языка Варлама Шаламова и того, на который делался перевод, то есть — русского и каталонского. Если развитие русского языка неразрывно связано с развитием российского государства, то случай каталонского языка несколько иной. Дело в том, что ни в XVIII, ни в XIX веке на него не влияло государство — такого государства просто не было. И это, конечно, сказалось — в том числе и на современном литературном языке. Это первое, что в корне отличает формирование русского языка от каталонского. Второе отличие — русский язык в гораздо большей степени един на огромном пространстве, чем каталонский на территории самой Каталонии, а также в Валенсии и на Болеарских островах, где на нем также говорят. В каталонском языке существует большое количество четко дифференцированных диалектов: если в Барселоне сесть на поезд и проехать полтора часа, мы окажемся в соседнем городе Льейда, где даже глаголы спрягаются по-другому! И до сих пор неясно, все ли, что признано нормативной грамматикой, соответствует естественной эволюции языка, или же, напротив, противоречит ей. И, наконец, третье. Русский язык более или менее автономен, а каталонский подвержен постоянному влиянию испанского языка: жители Барселоны, например, в повседневной жизни говорят по-каталонски с испанизмами, которые уже давно стали неотъемлемой частью устной речи и придают ей колорит, но литературный язык их отвергает и требует заменить более аутентичными словами, которые зачастую звучат искусственно. Одним словом, разница между устным и письменным каталонским языком гораздо больше, чем в случае русского языка. Слова-изгои русского языка /355/ — это матерные слова. Они существуют в уличной речи, но не допускаются — или допускаются только в исключительных случаях — в литературу. А в каталонском, как бы дико это ни прозвучало, роль ненормативной лексики играют именно те неправильности, неточности, которые придают любому языку живости и очарования.

В первую очередь жертвами этих жестоких запретов становятся именно переводчики. Поэтому когда нам заказали перевести «Колымские рассказы» на каталонский, мы тут же задались вопросом: на каком языке говорить с каталонским читателем? На этот вопрос ответил 67 лет назад Жуаким Амат-Пиньелья (1913‒1974) в своем потрясающем романе «К.Л. Рейх» (кстати, это созвучно названию «КР-2» — «Колымские рассказы — 2»). Каталонский писатель, почти ровесник Шаламова, провел 5 лет в заключении в Матхаузене и описал этот опыт в своей книге. Сейчас, когда исполнилось сто лет со дня рождения автора и пятьдесят — с момента публикации романа, он мог бы быть известен во всем мире. Вне всякого сомнения, причина его неизвестности в том, что он написан по-каталонски. (На русский язык, кстати, он пока не переведен; только недавно был опубликован английский перевод.) Амат, как и Шаламов, был не только прозаиком, но и поэтом; у него, как и у Шаламова, еще до заключения было все, чтобы стать писателем — и желание, и образование, и талант[1]. Судьба его романа сходна с судьбой шаламовской прозы: Амат закончил первую редакцию в 1946-ом году, но напечатан он был только в 1963-м, и то — в испанском переводе и с сокращениями, навязанными франкистской цензурой. Язык Амата богат, поэтичен, современен и точен. Многое из того, о чем он пишет, напоминает «Колымские рассказы»: чудовищная власть сильных над слабыми, а точнее, над честными, и уверенность в том, что честность в лагере обрекает на смерть; физический труд, убивающий человека; полное оскудение чувств, к которому приводит физическая слабость и истощение.

И конечно, ощущение голода. Например, вот в этом эпизоде:

«Висенс рылся в помойных ведрах, среди пыли, хлама и пепла, в поисках картофельных очистков или подгорелой корки хлеба. <…> Все его ссоры и драки с товарищами были связаны с едой. Это было единственное, что его интересовало, единственное, что вызывало в нем страсть. Любой человек, находившийся, как и он, взаперти, подвергавшийся побоям и мучившийся /356/ голодом, презираемый своими сокамерниками, становился врагом. Среди постоянных унижений его сердце пропиталось ненавистью, и именно эта глубокая ненависть, копившаяся месяцами, пустила корни рядом с инстинктом самосохранения. Как загнанное животное, она показывала желтый, обескровленный оскал»[2].

И все же между Шаламовым и Аматом есть огромные различия. В отличие от Шаламова, Амат следует структуре классического романа; он пишет с точки зрения всеведущего рассказчика, выбирает пять центральных персонажей и следует за ними до самого их конца. Действие романа разворачивается параллельно с ходом войны, и главное средоточие зла — это нацисты. Прототипами главного героя стали одновременно и сам автор, и его лучший друг, погибший в лагере. В конце романа герой выходит на свободу, и выходит он с ощущением надежды, которая придает концовке романа торжественности:

«Эмили подымается. Угольки в жаровне уже почти потухли и веет утренней прохладой. Да и пожар стих настолько, что лагерь вновь погружается в густую темноту, темноту, словно ставящую дефис между ужасом прошлого и будущим, полным надежды. Только дым пожара стелется по земле, как будто хочет закрепить победу над другим дымом, тем, что идет от сожженных тел. Наверное, скоро начнет рассветать, и Эмили ждет этого с нетерпением, ибо победа, одержанная этой ночью, нуждается в одобрении света. Нужно убедиться в том, что это был не сон, а окончательная победа, победа Человека над “духом концлагерей”; над врагом, который повержен, но его тело еще тепло».

Такой оптимистичный финал совершенно неприемлем для Шаламова, как и структура классического романа. Читая Амата, мы убедились в том, что опыт заключения в нацистском лагере и опыт Колымы — абсолютно разные вещи. Но роднит двух авторов прежде всего — необыкновенно высокое качество их прозы и то несравненное удовольствие, которое она доставляет читателю. Именно об этом чувстве пишет Александр Кушнер:

Когда судьба тебе свою ухмылку
Покажет или чёрную печать,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти Шаламова опять[3]. /357/

Кто бы мог подумать, что «Женитьбу Фигаро» можно заменить «Колымскими рассказами»! А ведь все-таки можно, так как и то, и другое приносит читателю несравненную радость.

Одна из главных целей, которую мы ставили себе как переводчики Шаламова, — сохранить очарование ритма, дыхания, живости его рассказа. Именно поэтому мы старались не отяжелять текст бесконечными сносками и примечаниями, и предпочли заменить такие слова, как «каша», «юшка» или «махорка» приблизительными каталонскими аналогами. Как-то раз нам пришлось «пожертвовать» одним сусликом только потому, что слова «суслик» нет в каталонском языке; во всех словарях и энциклопедиях фигурирует только латинское название — «spermophilus», и хотя на самом деле это значит всего лишь «любитель семян», этот латинский термин, скажем прямо, не очень благозвучен, и нам пришлось заменить «непристойного» суслика заурядной белкой. Забавно, что по сходным причинам оказалось проблематичным перевести название рассказа «Тетя Поля». По-каталонски слово «тетя» употребляется почти исключительно как обозначение родства. Более естественно, чем «тетя Поля», звучит просто «Поля», но есть один нюанс: по-каталонски перед личными именами ставится артикль, el или la, в зависимости от пола. Таким образом, мы могли бы назвать рассказ La P òlia, но увы, по звуку это почти совпадает с грубым «la polla», обозначающим мужской половой член. Поэтому нам пришлось воздержаться от таких фонетических экспериментов и оставить тетю Полю, как есть.

Слова, принадлежащие лагерному жаргону, такие, как «фраер» или «туфта», мы сохранили в оригинале, ибо поиск эквивалентов мог бы привести к откровенно гротескным, неубедительным результатам. К тому же сам Шаламов всегда дает четкое определение такого рода словам. Однако некоторые слова или термины, в силу своей специфики и коннотаций, улавливаемых только русским ухом, ставили нас перед серьезным выбором. Приведем несколько примеров. Во-первых, слово «блатной» или «блатные». Оно слишком часто встречается в «Колымских рассказах», чтобы оставить его без перевода. Любой приблизительный эквивалент по-каталонски звучит комично, или имеет почти романтический отзвук (нечто вроде «разбойников», которым не чуждо некоторое благородство). Нет ни одного слова в каталонском языке, которое бы передавало всю зловещую смесь смыслов, которую вкладывает Шаламов в термин «блатной», и поэтому единственным возможным решением нам представилось перевести «блатных» как criminals, что значит «уголовники».

Во-вторых, как ни странно, трудным для перевода оказалось слово «начальник». У Шаламова оно встречается очень часто, ибо, как мы /358/ знаем, вся лагерная иерархия построена на огромном количестве начальников разного калибра. Но дело в том, что по-каталонски начальник — «cap», и это простое слово в высшей степени коварно, так как у него много самых разных значений и омонимов. Cap — это в первую очередь голова, а в некоторых образных выражениях — и мозг; кроме того, cap — это мыс, а также третье лицо единственного числа от глагола «caber», что значит «вмещаться»; это ещё и отрицательное местоимение «никакой», и предлог «к», означающий «по направлению к». При таком обилии значений любая фраза может невольно показаться двусмысленной, или стать непроизвольным каламбуром. Так что во избежание этих нежелательных эффектов нам приходилось почти для каждого очередного начальника находить новый каталонский эквивалент. (В разговорной каталонской речи аутентичное слово «cap» всегда заменяется испанизмом jefe, то есть шеф, но, как было сказано выше, испанизмы письменный каталонский язык категорически не принимает, тем более — если речь идет о переводной литературе). Кроме того, вообще все звенья лагерного управления — дневальные, десятники, нарядчики, старосты и так далее — создают переводчику массу проблем. В испанских тюрьмах нет и никогда не было такой разветвленной системы должностей. Тем не менее, мы сделали все возможное, чтобы подобрать для каждой должности приблизительно соответствующий ей термин и четко обозначить, кто за кем стоит.

И наконец, слово «стланик». Мы выяснили, что по-каталонски это дерево называется pi nan, что значит «карликовая сосна», а если буквально перевести — «сосна-карлик». Сочетание этих двух односложных слов звучит комично и даже немного нелепо, и совершенно не вяжется с тем поэтичным благородством, о котором пишет Шаламов. Поэтому мы решили оставить русское слово «стланик» как более благозвучное и придающее колорит всему рассказу.

Однако все это — мелочи по сравнению с самой главной, самой ответственной задачей переводчика. Наталия Ванханен[4] где-то писала о том, что переводчик — как театральный режиссер: он может поставить пьесу так, что зритель подумает: пьеса-то хорошая, но в постановке, кажется, что-то не то. Или — так, что зритель решит: наверное, когда-то это и было интересно, но сейчас безнадежно устарело. А может — так, что — зритель выйдет из театра со словами: автор — гений! И вот этого как раз труднее /359/ всего добиться: трудно стать абсолютно прозрачным стеклом, через которое будет видно величие Шаламова. Вот как его неповторимый талант определяет один из лучших современных писателей Испании, Антонио Муньос Молина в предисловии к каталонскому изданию «Колымских рассказов»:

«В рассказах Шаламова точному описанию ужаса противостоит созерцательная поэзия, вспыхивающая короткими молниями во мраке и превозносящая те следы красоты, у которых есть шанс уцелеть в этом мире; а также удивительная проницательность того, кто не смотря ни на что, способен увидеть и оценить их: просто так, потому что они есть, а не потому, что в них можно найти оправдание чему-либо или искупление».

Если «созерцательная поэзия» и «следы красоты», о которых говорит Муньос Молина, уцелели в нашем переводе, мы можем считать свою цель достигнутой. /360/

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.