Варлам Шаламов

Ольга Ключарёва

Примета нашего времени

Итак, примета нашего времени и стиль неких «элитных» сообществ — безоговорочное и уже почти слепое доверие «авторитетным мнениям». Мнениям неких «первых». Столпов. Утверждённых тем же сообществом. Если сказано этими авторитетами, что вышедший дебют — это поиск адекватного киноязыка, напоминающий опыты классиков — значит, так оно и есть на самом деле. И если сказано, что сделанное — есть попытка поиска же адекватного шаламовскому литературному и жизненному наследию отражения — значит, это также безоговорочно.

Поверив, направляюсь в кино.

Но направляюсь ещё и вот с чем. Есть мысль, которую нужно как следует додумать. А именно. Пересматривая, находясь в больницах, видеозаписи с беседами и лекциями (они же — также беседы!) А.М. Пятигорского, вернулась уже не впервые к высказанной им мысли. Так и оставленной пока. Однако достойной, чтобы возвращаться и развивать. Люди, находящиеся под гнётом, готовы к нему. И в каком-то смысле — хотят его.

Да, возможно. Люди были готовы к тому, что их уничтожат. А возможно, они в каком-то смысле хотели этого. То, что сейчас написано и то, как это сейчас — в словах — передано — я намеренно упрощаю до неприличия. Тем легче будет аргументировать дальше.

Действительно. Как ни покажется странным и парадоксальным на первый взгляд, мы, практически с первых же минут этого фильма, наталкиваемся на наглядную демонстрацию. Готовности. Покорности. Сломленности. Опустим и пропустим невнятный и никчёмный преамбульный диалог обитателей дома престарелых. К первому появлению Шаламова, скорее!

Что видим? Входит некто. Как потом выясняется, некий «помощник». Некий собирательный образ насилия и начальственности. С абсолютно пустыми (как и положено) глазами и ничего не выражающим лицом. (Скажите мне. Почему у актёров сегодня такие глупые глаза? Почти у всех… Извините. Грубо. Зато верно. И я знаю, почему, но об этом — как-нибудь потом).

Этому «начальнику-помощнику» начинает прислуживать «Шаламов». Да, это он. Он похож. Это, как считает автор картины, — про него. ТО, что сейчас произойдёт — про НЕГО.

«Шаламов» выгружает трясущимися руками из своей тележки стаканы, тарелки, бутылку. Наливает суп (и конечно, же, несколько капель непременно прольются на стол — движения же неуверенные, болезнь Меньера как-никак). Всё происходит очень медленно и подробно. Так сегодня учат в кинематографических вузах. И так, чтобы было непременно похоже на поиск некоего «нового киноязыка». А если, скажем, маститые и первоединственные кинокритики сравнят этот язык с опытами Дэвида Линча — это же полная победа!

Исполнив таким образом свой унизительный долг перед «начальством», «Шаламов» стоит и ждёт дальнейших указаний.

По прошествии некоторого времени «начальник-помощник» встаёт, подходит к «Шаламову» и начинает заталкивать в него нечто из принесённой кастрюли. Непременно чтобы всё вываливалось назад. Непременно — чтобы со звуком. И непременно — чтобы ещё и водкой как следует залить всё, что уже более или менее принял желудок подопытного.

А потом этот душегуб будет подробно и со смаком заставлять несчастного произносить: «Больше — ни слова!»

Он же, этот невероятно значительный и новый (!) собирательный образ, будет в конце картины очень громко и резко бить «Шаламова». Он же посадит его на стул, привяжет безжалостно ремнём и повезёт, опять же с внятным звуком, прочь… Перед тем — «Шаламов» будет очень долго пить из кружки. Которую ему заботливо поднесут и придержат его последние в этой жизни помощники — старики, каждый со своим прошлым.

То, что мы видим — это не «опыты Дэвида Линча» и даже не «поиск нового и адекватного шаламовскому языка». Это обыкновенный набор сцен и эпизодов. В духе лучших времён вгиковского конкурса «Святая Анна». И не более того.

Тут и там — раздражающая несуразица. Раздражающая даже меня — отнюдь не погружённого во все подробности событий последних дней жизни В.Т. Шаламова — человека.

Кадр из фильма «Сентенция»

Актёр проделал большую работу. Он подробен и правдоподобен. Не знаю наверняка, но очень похоже, что процессу съёмок предшествовала и подготовка. Приведение самого себя и своего тела в состояние, которое сложно уже ассоциировать с, собственно, человеческим. (Скажем, в сцене, где он почти умирает и его «друзья», которые записывают за ним по буквам стихи, быстро и умело возвращают его к жизни — с непрямым массажем сердца — виден его живот, который буквально упал на позвоночник. Это правда, человек может жить и в таком виде и состоянии, и эта сцена вообще сделана сама по себе очень хорошо и кое-что напомнила лично…)

Всё так. Но на фоне какой-то удивительной плоскости этой картины, на фоне раздражающей надуманности и вычурности, невозможно не замечать, как обвисает на лице актёра грим, и ты невольно думаешь: «Ну, что же! Зачем было всё это навешивать и клеить, если можно было обойтись небольшой бородой, чёрной щетиной — какая и была у Шаламова в последние дни жизни?!»

«Это кто? Это почему? Это зачем он делает?» — вопросы, вопросы и вопросы… По ходу полуторачасовой картины я внутренне задала их себе и авторам раз десять, и полтора часа превратились в пытку.

Шаламов — раб?! Шаламов — даже в том состоянии, в каком находился — вот так, безропотно, мог опуститься и унизиться? Разве не стоило, прежде чем приступать к сценарию и съёмкам, вникнуть, прочувствовать, прежде всего, личностную нить и линию? А не только даже биографическую. Да и биографическую — тоже!

Но у авторов в голове, похоже, так и крутилось сложное это и не всем сегодня понятное слово — «Сентенция». Сентенция — по отношению к чему? Ведь откуда-то же взялось это название.

Итак. В центре — очень хорошая актёрская работа. В кадре и в звуковом сопровождении — правдоподобная и местами нарочито-физиологичная, местами — донельзя раздражающая в своей претенциозности картинка. Удачные — местами — «сны». По крайней мере, с попаданием почти в десятку в том отношении, в котором мы можем допустить, что такие сны Шаламову могли сниться. Имею в виду даже не суть, а атмосферу.

Всё остальное… А всё остальное — на потребу определений «поиск киноязыка»… И ещё — ох, сейчас я скажу очень грубо, но что делать! А ещё — это очередная удавшаяся, похоже, попытка «пристроить» Шаламова. Сделать его удобным для утверждения неких шаблонных постулатов, которыми сегодня успешно оперирует — к месту и не очень — наша «либеральная интеллигенция»…