Валерий Есипов

Опыт десоветизации: от Перми до Магадана

(о механизмах формирования негативной мифологии)

Признаюсь, что документальную ленту режиссера из Перми Павла Печенкина «Варлам Шаламов. Опыт юноши» (посвященную первому лагерному сроку писателя в Вишерском лагере в 1929–1931 гг.) я посмотрел давно, в 2014 году, и не очень внимательно. Сразу сделал для себя определенные выводы, весьма критичные, но писать о них тогда не стал: не хотелось портить «обедню» своему коллеге — я ведь сам был связан с провинциальным кино- и телепроизводством и знаю, как нелегко дается там любой творческий порыв. Тем более, что в итоге получился не просто порыв, а даже своего рода прорыв: режиссер завоевал немало призов на общероссийских кинофестивалях — от «Сталкера» (2014) до «Золотого Орла» (2016), а сценарист Виктор Шмыров был отмечен на последнем фестивале еще и за лучший сценарий (приз имени А. Приставкина).

Фанфары давно отгремели, фильм выложен в Сети и теперь преподносится едва ли не как образец «для просвещения молодого поколения». А у меня за это время накопились новые факты, подтверждающие, что к продукту пермских авторов следует отнестись гораздо сдержаннее. Беру на себя смелость утверждать: авторы слишком произвольно и легковесно обходятся с материалом — и с документами, и с текстами Шаламова — и, более того, далеко не всегда добросовестны.

Основанием для такого вывода, кроме прочего, послужило одно неожиданное обстоятельство, открывшееся при недавнем вторичном просмотре фильма. В свое время я не дождался заключительных титров и проглядел, что моя фамилия значится среди… консультантов картины (наряду с пермским историком О. Лейбовичем и другими). Но такой роли я не исполнял, и не пойму, по какому праву это сделано. Будь я призван в консультанты и имей соответствующие полномочия, то в фильм, уверен, не попало бы по крайней мере несколько явных «ляпов», в том числе главный, вопиющий, с которого следует начать.

Как и во всех документальных лентах о 1920–1930-х годах, здесь все строится на монтаже старой кинохроники и старых фотографий. На отметке 42:30 (общая продолжительность ленты 53 минуты) нам показывают архивное групповое фото «ведущих специалистов и офицеров Вишлага». Затем фото укрупняют, выделяют в центре большого начальника в военной фуражке и форме (почему-то называя его Васьковым, хотя это явно не он — об этом ниже), а далее камера движется вверх, наплывает на какого-то темноволосого скуластого мужчину возрастом лет под сорок, и здесь звучит закадровый текст:

«Прямо над Васьковым стоит Варлам Шаламов. После четырех месяцев следствия в изоляторах Березников и Вижаихи он выглядит старше своих лет…».

Странная оговорка, не правда ли: «выглядит старше»? Становится ясно, что авторы плоховато разбираются в иконографии писателя и пытаются выдать желаемое за действительное, прибегая к весьма грубой натяжке. Ведь в том же фильме, на отметке 8:55–9:10, они показывают известные тюремные снимки «фас-профиль» из следственного дела Шаламова 1929 г., где ему 21 год.

Понятно, что так резко «постареть» он не мог, да и черты лица у мужчины совсем иные.

Все это можно было бы назвать оплошностью, наивным провинциальным дилетантизмом, если бы не любопытные подробности. Еще на раннем этапе создания фильма мне переправили (через коллегу, с которым вел переписку П. Печенкин) упомянутую групповую фотографию, сделанную 20 июня 1931 года, и я тогда сразу категорически заявил, что темноволосый мужчина — никак не Шаламов. (И это была моя единственная, через вторые руки, «консультация»!). Вероятно, мое мнение было доведено до режиссера, потому что немного позже, весной 2014 г., меня — опять через вторые руки — познакомили с результатами… официальной портретной (габитоскопической) экспертизы, выполненной в Перми по заказу создателей фильма. В этом документе, скрепленном печатью, говорилось, что «на основании изучения фотопортретов Шаламова» сделан однозначный вывод: на групповой фотографии запечатлен Варлам Тихонович...

Тут пришлось не только улыбнуться, но и задуматься о том, на какие ухищрения способны творческие люди, решившие упрямо отстаивать свою сомнительную версию. Ради того, чтобы утвердить ее в фильме, они даже заказали экспертизу! Но почему же в Перми, а не в Москве? Ведь речь идет не о каком-то деятеле местного значения, а о выдающемся русском писателе. Конечно, в Перми могут порадеть родному человечку, но, господа, если вы стремитесь к истине, не стесняйтесь обращаться и в столицу. Например, в РГАЛИ, где есть все сохранившиеся в личном архиве Шаламова фотографии, имеющие конкретные даты. И тогда бы выяснилось, что пермскими детективами-«экспертами» (как и создателями фильма) была совершенно не принята во внимание главная и единственная фотография молодого Шаламова, сделанная в 1931 г. на Вишере, где он, естественно, никак не похож на того, кто «стоит прямо над Васьковым».

Самое удивительное, что этот снимок тоже присутствует в фильме (на отметке 4:10), но он почему-то отнесен к 17-летнему Шаламову, когда тот уехал в Москву из Вологды…

Если слабовато знаешь даты снимков, можно ведь обратиться к биографии, к произведениям писателя. Не мог находиться Шаламов среди «ведущих специалистов и офицеров Вишлага» летом 1931 года в Вижаихе (будущем Красновишерске) еще и потому что, во-первых, он не являлся «ведущим специалистом»: верхняя точка его лагерной «карьеры» — должность старшего инспектора УРО (учетно-распределительного отдела), которую он занимал короткое время; именно с этой должности он был снят в апреле 1931 г. (за свою жалобу в ЦК ВКП(б) о бесправном положении женщин в лагере) и отправлен в штрафное северное отделение Вишлага, в поселок Усть-Улс, где пробыл до осени того же года, — это во-вторых. Между прочим, факт о том, что Шаламов был в этой ссылке пять месяцев, упоминается в его «Вишерском антиромане», и становится понятно, что авторы толком не читали важнейшее для их темы произведение[1].

Возвращаясь к той же злополучной групповой фотографии, задержимся на человеке в центре, в военной форме, которого создатели фильма назвали «Васьковым». Пока камера медленно движется с его фигуры на другой снимок, где изображен подлинный Р.И. Васьков, начальник УРО лагеря на Вишере, нам успевают наговорить о нем за кадром много негативной информации. При этом зрители вряд ли успевают заметить, что на фото изображены разные люди. Но есть между ними и другая разница. Сделав стоп-кадры на Ютубе (отметка 43:00), можно рассмотреть, что человек в центре — действительно, большой чин в системе ОГПУ-НКВД, ибо у него на петлицах три ромба. Таковые давались тогда только начальникам крупных лагерей, и есть основания полагать, что это — не раз упоминаемый Шаламовым в качестве начальника Вишлага И.Г. Филиппов[2]. Но никак не Р.И. Васьков, который по своей должности не мог иметь три ромба.

Не могу назвать это мелочами. Идентификация личностей на фотодокументах — серьезная наука, и то, что П. Печенкин ее не проходил, не извиняет его: как режиссер он отвечает за достоверность каждой «картинки» в фильме. Но куда же смотрели сценарист

В. Шмыров (он — историк, председатель пермского отделения «Мемориала») и консультанты? Или их приписали в титры только для «галочки», как и меня?

У многих зрителей почему-то сложилось стойкое убеждение, что «авторами собрана уникальная кинохроника тех мест и того времени» (цитирую один из откликов). Как будто хронику, посвященную труду и быту заключенных на строительстве Вишерского ЦБК и Березниковского химкомбината — а их нее состоит почти половина видеоряда — разыскали в архивах сам режиссер и его помощники. Но это совсем не так: и уголовники, эффектно демонстрирующие свои татуировки, и пароход «Глеб Бокий» с заключенными на палубе, и совещания начальников, и женские бараки, и духовой оркестр, и толпы землекопов с лопатами и тачками — все это взято из популярного в свое время фильма «Соловки», снятого Госкино (режиссер А. Черкасов) в 1928 по заказу ОГПУ[3]. Этот фильм давно известен кинематографистам, кадры из него не раз использовались в новое время, в том числе в первом «перестроечном» фильме о лагерях «Власть соловецкая» М. Голдовской (1988).

В сущности, на мой взгляд, пермская картина о Вишере не вносит ничего нового ни в понимание зарождения лагерной системы (в сравнении с фильмом М. Голдовской), ни в понимание отличия Вишеры от Соловков, ни в понимание личности и взглядов Шаламова. Авторы скорее огрубляют и примитивизируют реальные исторические факты, стремясь создать впечатление, будто годы первых советских пятилеток были только годами беспросветного подневольного труда заключенных. Видно, что задачей фильма является отнюдь не «осмысление» и не «исследование» (как заявлено в анонсах), а пресловутое «обличение советского режима» в русле того идеологического «тренда», который был задан в России в начале 1990-х годов. Этот «тренд», как известно, был призван лишить весь 70-летний период истории СССР сколь-либо позитивного смысла и тем самым легитимизировать реставрацию капиталистических отношений. Если раньше, в период «перестройки», речь шла о критике Сталина и сталинского режима, то затем нормой и правилом хорошего тона стало тотальное отрицание всего, что произошло в стране после 1917 года. Эта нигилистическая волна имеет много источников, но характерно, что сборник документов и воспоминаний о Вишлаге, изданный в 2009 г. в Перми (со вступительным словом О. Лейбовича), называется по-солженицынски «“Красное колесо” Вишеры»…

Привлечение имени В.Шаламова к этому «тренду» — увы, не ново. Методы пермских кинодокументалистов в этом плане мало чем отличаются от методов деятелей игрового кино, о которых мне приходилось писать[4]. Нюансы биографии писателя — как внешней, так и внутренней (духовной, мировоззренческой) — никого не интересуют, используется лишь то, что выгодно с точки зрения новой конъюнктуры. В фильме о Вишере вовсе игнорируется (и нигде не цитируется) важнейшая мысль Шаламова, высказанная в «Вишерском антиромане»: «Я ведь был представителем тех людей, которые выступили против Сталина — никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть — одно и то же». Понятно, что если бы авторы взяли эту мысль за основу сценария, то у них бы возникло немало сложностей: ведь надо хотя бы попытаться объяснить, что в этой эпохе связано непосредственно с тиранией Сталина и его сатрапов, а что — с советской властью как таковой (понимая ее так, как понимал Шаламов, в духе социального здравомыслия, справедливости и гуманизма: «политика не может знать злобы»[5]). Этот шаламовский взгляд, по моему глубокому убеждению, является не только самым важным, но и вообще единственно плодотворным в осмыслении сталинской эпохи, всех ее непримиримых противоречий. Но реальные коллизии 1920–1930-х гг., очевидно, даже неведомы авторам. За кадром фильма остаются многие факты и мысли того же «Вишерского антиромана», дающие гораздо более объемную, многокрасочную и, в конце концов, гораздо более объективную картину всего происходившего в Вишлаге.

Да, Шаламов как старый лагерник открыто ненавидит принудительный труд, и его заслуга — в том, что он оставил неопровержимые свидетельства о зарождении лагерной системы, построенной на использовании дешевого труда заключенных. Но, делая акцент на этой заслуге, авторы фильма умалчивают весьма важные детали, которые есть у писателя.

Конечно, Шаламов — не историк и не социолог, но он оставил свои свидетельства и о социальном составе заключенных на Вишере. Среди них тогда было очень мало политических, а преобладали уголовники и т.н. «бытовики». Во всяком случае, в вагоне, в котором шел этап Шаламова из Москвы до Соликамска, большинство, как он пишет, составляли уголовники и было всего два человека с 58-й статьей (один из них — он сам), а затем в лагере он встретил в лагере только одного «троцкиста». К сожалению, пермские историки, включая «Мемориал», до сих пор не установили точных данных о составе заключенных Вишлага — между тем, это фундаментальный вопрос, который мог бы прояснить очень многое (как и установление точных данных о вольнонаемных, работавших не только строительстве, но и на монтаже оборудования). В любом случае, у создателей фильма какая-либо дифференциация на этот счет отсутствует, и они ведут речь о всех заключенных лишь как о «жертвах режима».

Другой фундаментальный вопрос — об условиях жизни и питания заключенных — они старательно уводят в тень, умалчивая те красноречивые (весьма позитивные) характеристики, которые дает этим условиям Шаламов. Хотя одна из этих характеристик: «В лагере никто не голодал» — в фильме все-таки приводится (сопровождаясь показом кухни и столовой из фильма «Соловки»), авторы решили не приводить другие, гораздо более выразительные — о том, что в бараках «не было и намека на вошь», о «раскормленных рожах лагерных работяг» и том, как «кулаки» — спецпереселенцы в дальней, голодной Чердыни (непосредственные жертвы сталинской коллективизации) умоляли начальство перевести их лагерь, где условия гораздо лучше. Напрашивающийся из этого вывод, что питание заключенных на Вишере было не просто удовлетворительным, а хорошим, и санитарно-бытовые условия тому соответствовали, не может не вызвать еще более важное и серьезное обобщение — о том, что лагерный режим был здесь вовсе не жестоким и бесчеловечным, как нам пытаются представить в фильме, и это в значительной мере компенсировало неизбежную тяжесть каждодневного физического труда. Следует заметить, что работа на стройке велась в три смены, что само по себе снижало нагрузки на людей. То есть, вести речь о какой-либо сверхэксплуатации заключенных на этой первой крупной социалистической стройке — нельзя, и многое из того, о чем повествует фильм, трудно назвать иначе, как не преувеличениями или «страшилками». И понятно, почему авторы ничего не говорят о системе премирования, об оплате сверхурочных работ, о сокращении сроков и досрочном освобождении заключенных — например, о том, что в связи с пуском ЦБК в октябре 1931 г. здесь было освобождено 260 человек, а почти 1,5 тысячи человек получили значительное сокращение сроков[6]. (Такова была система Э.П. Берзина, продолженная им затем на Колыме до его ареста и расстрела.)

Разумеется, было на Вишере и немало страшного, о чем поведал Шаламов, но, как он сам подчеркивал, это касалось в большей степени не стройки, а лесозаготовок, где были заняты спецпереселенцы. Главной бедой там была цинга: прибывавшие оттуда инвалиды, по словам писателя, «переполняли бараки»: «Цинготные раны, цинготные шрамы и рубцы…Черные шрамы, черная, темно-фиолетовая кожа. Зрелище было впечатляющим. Инвалидов отправляли вниз по Каме…». Причины цинги известны: это болезнь севера, где не хватает витаминов, простого лука и чеснока, и это лишний раз говорит об условиях спецпереселенцев. Но недаром Шаламов, проехавший «весь штрафняк, весь северный район Вишлага», свидетельствовал, что не нашел там «никаких следов кровавых расправ», т.е. произвола и массовых расстрелов, с которыми он столкнулся только на Колыме.

В фильме же нас пытаются уверить, будто от невыносимых условий, голода и произвола люди на Вишере умирали, как мухи. Закадровый текст говорит: «Зимой 1932–1933 г. в стране начался голод… В Вишлаге в этом году умерло 6 тысяч 697 человек, почти сорок процентов от численности находившихся в лагере». Причем, эта фраза звучит на специально подобранной жуткой фотографии: огромная куча обуви умерших. Очевидно, что фотография (на отметке 48:10) не имеет никакого отношения к Вишлагу и больше напоминает снимки из фашистских концлагерей…

Все это можно назвать уже не натяжкой, а прямой фальсификацией. Особенно, если иметь в виду сведения из статьи пермского историка Л. Обухова, наверняка известной создателям фильма, т.к. она опубликована на сайте местного «Мемориала»:

«… С новыми этапами в лагерь был завезен тиф. На ноябрь 1932 г. было зафиксировано около 80 случаев заболевания сыпным и брюшным тифом. Было признано, что эпидемия приобретает чрезвычайно серьёзный характер. В 1933 г. наблюдается резкое увеличение смертности в лагерях ОГПУ. Если в 1932 г. смертность по лагерям ОГПУ составила в среднем 4% (в Вишлаге — 4,9%), то в 1933 г. средняя смертность составила 15,7%, а в Вишлаге — 34,6%»[7].

Предельно ясно, что основной причиной резкого скачка смертности в Вишлаге стало не что иное, как эпидемия тифа. Но в фильме об этом ничего не сказано, и получается, что во всех бедах виновата «советская власть» и ее конкретные представители, начиная с начальника строительства, старого чекиста Э.П. Берзина, на котором сделан особо негативный акцент в фильме.

Документов о деятельности Берзина в Вишере сохранилось немного, но твердо известно, что уже в ноябре 1931 г., сразу после пуска ЦБК, он отсюда уехал и был направлен на Колыму. Следовательно, к эксцессам 1932–1933 гг., приведшим к скачку смертности, он никакого отношения не имел. Но авторы, увлеченные своей идеей «развенчания» всех и каждого, кто был причастен к ЧК-ОГПУ-НКВД (эта идея, как известно, является idée fixe всех сторонников новейшего «тренда»), они представили Берзина едва ли не главным организатором и вдохновителем эксплуатации труда заключенных и, соответственно, едва ли не главным «палачом» как Вишеры, так и Колымы. Все это противоречит не только историческим фактам, но и, в значительной мере, тому, что думал и писал о Берзине Шаламов.

Факты состоят в том, что Э.П. Берзин в 1930-е годы стал крупным хозяйственным руководителем, и на обоих своих ответственных постах (директора «ВИШХИМЗа» и директора «Дальстроя») лагерями фактически не занимался: у него на этот счет были заместители. Главное же, сама идея использования труда заключенных принадлежала не ему и не являлась его личным выбором — за эту сторону дела отвечало ОГПУ, ставшее в этот период основным поставщиком «рабочей силы». Задача Берзина состояла в наиболее эффективном — с наивысшей отдачей и с наименьшими потерями — использовании труда непростого «контингента» (повторим, в основном, осужденных по уголовным и бытовым статьям). По своему характеру — честному, мужественному, волевому, но спокойному и рассудительному — Берзин никогда не был склонен к жестокости, и это определило его стиль работы с заключенными (как на Вишере, так и на Колыме), который можно назвать «рационально-гуманистическим»[8]. В сущности, подобный стиль держался на его личности и был по-своему уникален в сталинскую эпоху. Неслучайно Шаламов, не раз встречавшийся с Берзиным на Вишере, писал, что «берзинская идея была раздавлена в болотах Москанала» (писатель имел в виду канал «Москва-Волга», на строительстве которого заключенных уже никто не жалел).

Соприкосновение с личностью Берзина оставило глубокий след в сознании Шаламова. На Колыме они не пересекались, и писатель не мог знать всех подробностей последнего периода жизни директора «Дальстроя», причин его неожиданной опалы и расстрела в 1938 г. Попытки разгадки характера Берзина и его судьбы отражены в разных произведениях Шаламова, в том числе в очерках «Зеленый прокурор» (1959), «Берзин» (середина 1960-х гг.), рассказах «Как это началось» (1964) и «У стремени» (1967). Как признано исследователями, наиболее объективно личность Берзина отражена в одноименном очерке. Рассказ «У стремени» — философский по своему содержанию: в нем поставлена проблема личной ответственности человека в системе жесткой власти (не только при Сталине, но и в ситуации американского «манхэттенского проекта», разрабатывавшего атомное оружие). Шаламов придерживается максималистского взгляда на эту проблему — он не склонен считаться здесь ни с какими обстоятельствами. Этот максимализм спроецирован им и на колымскую деятельность Берзина, причем, писатель основывается на не вполне достоверных сведениях. Позволю себе привести фрагмент реального комментария к рассказу, сделанного еще в 2013 г.:

«В данном рассказе писатель стремится опровергнуть мнение (которого сам придерживался ранее), что Берзин был “большой демократ”, и утверждает совершенно другую мысль — что он “погиб, убивая для того же Сталина”, основываясь на аргументе: “Легенду о Берзине развеять нетрудно, стоит только просмотреть колымские газеты тех лет”. Очевидно, что переоценка сделана во многом эмоционально, даже импульсивно — под влиянием ставших доступными Шаламову в 1967 г. публикаций в газете “Советская Колыма” и в журнале “Колыма” за 1936–1937 гг. В этих изданиях печатались материалы о местных процессах над “правотроцкистами” с призывами к их расстрелу (часть этих публикаций сохранилась в архиве Шаламова). Писатель воспринял эти материалы не только как свидетельство того, что массовые расстрелы начались еще при Берзине, но и как свидетельство того, что они производились с его санкции. Между тем, фактов о прямой причастности директора Дальстроя к этим расправам в современных источниках не зафиксировано. Хотя Берзин располагал огромной властью на Колыме и формально входил в состав “тройки”, деятельность местных органов НКВД не входила в его подчинение — она диктовалась прямыми указаниями УНКВД по Дальневосточному краю, которое, в свою очередь, неукоснительно исполняло директивы Москвы»[9].

Возможно, авторы пермского фильма не читали этого комментария, а если и прочли, то посчитали, что он им — «не указ». (Видимо, так же «не указ» и обширные источники по этой теме). Во всяком случае, дословная цитата из рассказа Шаламова «У стремени» о Берзине: «Он погиб, убивая для того же Сталина», — без всяких оговорок вошла в эпилог фильма и послужила как бы приговором этому незаурядному человеку. Что это, как не спекуляция именем Шаламова?

В целом, «закадровая» анонимность фильма — в нем нет ни одного живого лица, ни одного интервью со старожилами Вишеры или с авторитетными историками — свидетельствует о стремлении авторов навязать зрителям свои «прогрессивные» взгляды и пристрастия, а заодно — во что бы то ни стало угодить заказчикам. Ведь заказчики самые что ни на есть высокие — Министерство культуры РФ и Российское военно-историческое общество, указанные в начальных титрах.

О том, что обе эти инстанции, олицетворяемые В.Р. Мединским, подчас сами не ведают, что творят, лучше всего говорит скандально известная история с установкой мемориальной доски К. Маннергейму в С.-Петербурге. Можно допустить, что в случае с пермским фильмом заказчиками двигало благое побуждение — поддержать картину за важность темы о Шаламове в свете пресловутой «десталинизации». Но результат или продукт, как мы убедились, — совсем иной. Жаль, что этого не заметили члены всевозможных жюри. В связи с этим становится очевидным, что «звездопад» наград, свалившихся на пермскую картину, во многом обусловлен известным механизмом: раздает награды тот, кто заказывает…

Все это очень напоминает старую советскую идеологическую систему в ее худших примерах и традициях, не правда ли?

Но речь идет, повторю, о «тренде». И, называя вещи своими именами, следует сказать о главном: прикрываясь лозунгами (или масками) «десталинизации», апологеты и неофиты этого направления давно уже ведут на российских просторах, во всем медийном пространстве, упорную и настойчивую работу по реальной десоветизации сознания людей.

Может быть, не стоит здесь педалировать тему об аналогичном процессе в некогда братской Украине, но имеющий очи видел, что там происходило в последнее пятилетие. И массовому сокрушению памятников советской эпохи, как известно, предшествовало многолетнее «промывание мозгов» украинской прессой, причем, начиналось все с той же пресловутой «десталинизации»[10].

Слов нет: воевать с попытками обеления Сталина и оправдания его преступлений необходимо, и произведения Шаламова в этом смысле — бесценный и неиссякаемый источник. Но эксплуатация его имени в сомнительно-пропагандистских целях — что это, как не унижение великого писателя?

Вопрос о том, как преодолеть навязчивый «тренд», упирается, в конце концов, как мне думается, прежде всего в проблемы нравственного порядка. Что движет авторами, ступающими на скользкую тропу разнообразных предвзятых интерпретаций советского прошлого? Стремление к истине или к получению каких-либо личных выгод (к ним относится и популярность, которая нынче дорого стоит)? Ответы нетрудно предугадать. Это подтверждают и новейшие явления в блогосфере, близкой к кино, но опережающей его (особенно официальное, заказное) и по оперативности, и по широте аудитории. Именно в Сети, на Ютубе, где счет «лайков» и просмотров того или иного продукта идет теперь иногда на миллионы, решается исход битвы за умы молодого (и не только молодого) поколения…

В связи с этим нельзя не сказать несколько слов о «рекордсмене» блогосферы 2019 года — фильме Ю. Дудя «Колыма — родина нашего страха». Замечу сразу: уже само название фильма, претенциозное, с явным расчетом на аплодисменты социального заказчика — столичного либерально-буржуазного бомонда («вот фига — да не в кармане, а открыто — султану, который сулит дорогу нам к острогу!»), меня оттолкнуло. И Колыма как «цитадель» (сталинского террора) режет ухо вопиющей неграмотностью бывшего спортивного блогера. И цифра «20 миллионов, прошедших через ГУЛАГ» без указания доли уголовников (а их было две трети) — подтасовка, рассчитанная на недорослей. В общем, снова «антисоветская» пропаганда со всеми ее знакомыми аргументами и приемами. Хорошо, что хоть иногда автор дает слово нынешним колымчанам-патриотам своей земли (например, И. Паникарову и А. Ковалеву), которые говорят очень здравые вещи: о том, что Колыма в ее прошлом — не только «негатив», но и «позитив», что эпоха Берзина была в большей мере эпохой героического созидания.

При этом лишь мельком, без особого акцента, показана современная Колыма — опустевшая, полуразрушенная, с зияющими пустыми окнами мертвых поселков. Но цифр (сравнительных) на этот раз не приводится. Между тем, их следовало бы привести и показать крупным планом: за тридцать лет (1987–2018 годы) население Магаданской области сократилось с 550 тысяч человек до 140 тысяч, т.е. почти в четыре раза. Такого рода резкую депопуляцию, невиданную нигде в мире, нельзя назвать иначе, как социальной катастрофой. Вот что должно бы вызывать настоящий страх и ужас!

При этом было бы чрезвычайно полезно напомнить — в том числе и пресловутому бомонду, и недорослям — о том, с именем какого деятеля связана эта катастрофа. Всем старым магаданцам это имя хорошо помнится: Е.Т. Гайдар. Именно его краткий визит в Магадан 17 ноября 1992 г. в роли и. о. главы правительства РФ стал спусковым крючком экономического и социального обвала Колымы. И его «успокоительные» (лицемерные, как теперь можно судить) слова на скороспелой пресс-конференции: «Мы считаем, что Север ныне перенаселён. Наша стратегическая линия — постепенное сокращение его населения за счёт миграции», — означали на самом деле резкое сокращение финансирования региона, что вкупе с обесценением (фактической конфискацией) трудовых сбережений колымчан привело не только к обвальной миграции, но и к обвальному вымиранию населения. (Добавлю от себя: я был на Колыме в 1994 г. и помню, какими словами там крыли Гайдара, помню и отчаяние в глазах людей, с которыми приходилось встречаться: они бы и рады были уехать, но куда и на какие деньги: денег у многих не оставалось даже на самолет до Хабаровска…Кое-что из этой драмы запечатлено в моем тогдашнем, почти «самодеятельном» фильме «Колымская командировка».

Любители строгих дефиниций из московского бомонда, сотоварищи и наследники Гайдара, могут обидеться, если я употреблю по отношению ко всему произошедшему в новой истории Колымы слово «геноцид». Но мне кажется, что все здесь весьма близко (и родственно!) тому же понятию или метафоре, которую им более привычно и выгодно применять к сталинской эпохе. В любом случае трудно не признать, что методы либерала Гайдара и тирана Сталина чрезвычайно схожи, и между ними есть несомненная генетическая связь…

Переходя на научный язык, резюмирую: нынешний «тренд» с «десталинизацией», имеющей целью реальную десоветизацию, являет собой расчетливое и недобросовестное манипулирование символами и механизмами исторической памяти общества. При этом современный медийный ресурс сориентирован преимущественно на дальнюю память — на создание исключительно негативного образа 70-летнего периода существования нашей страны в качестве СССР. Ближняя же память — о периоде 1990-х годов, заложивших фундамент нынешних, с очевидностью — нездоровых, отвергаемых массой общества социальных отношений, по вполне понятным причинам сдвинута на периферию медийного внимания. Но, к счастью, пределы манипулирования сознанием ограничены (в том числе новыми сетевыми возможностями), и все желающие найти истину, могут ее найти.

В связи с этим я бы посоветовал поклонникам Ю.Дудя и его фильма про «родину страха» почаще заглядывать на магаданские сайты и блоги, например, на этот: https://www.kolymastory.ru/glavnaya/kolyma-kotoruyu-my-poteryali/, особенно про Сусуманский район, так тесно связанный с биографией Шаламова. А тем, кто в свое время превозносил фильм пермских авторов о Вишере, посмотреть, во что превратился ныне Вишерский ЦБК, строившийся Шаламовым и другими заключенными, но в 1990-годы приватизированный и разворованный: https://www.youtube.com/watch?v=EhaPZQcYDQU.

Посмотреть и подумать: в конце концов, какая же память для нас важнее — дальняя или ближняя? И какое будущее выбрать для страны, до сих пор не разобравшейся со своим прошлым?

---

---

The copyright to the contents of this site is held either by shalamov.ru or by the individual authors, and none of the material may be used elsewhere without written permission. The copyright to Shalamov’s work is held by Alexander Rigosik. For all enquiries, please contact ed@shlamov.ru.