Валерий Есипов

Комментарий к «Колымским рассказам»

Замысел «Колымских рассказов» сложился у В. Т. Шаламова сразу после освобождения из лагерей. «У меня соберется сейчас 700–800 стихотворений и с десяток рассказов, которых по задуманной архитектуре нужно сто» (курсив мой. — В. Е.), — писал он А. З. Добровольскому 23 марта 1955 г., спустя полтора года после Колымы. Очевидна изначальная установка писателя на создание — наряду с лирическими стихами — многоплановой новеллистической мозаики о пережитом. В итоге почти двадцатилетней работы намеченное число рассказов оказалось превышенным (их стало около 140), и это вполне естественно для писателя, который, будучи целиком подчинен своей главной нравственной и художественной задаче — «высказаться до конца» (по словам И. П. Сиротинской), снова и снова обращаясь к судьбам «моих нетленных мертвецов» (строка стихотворения «Возвращение» середины 1950-х гг.), перестал ориентироваться на какую-либо цифру и в большей степени был озабочен составом и композицией каждого из сборников рассказов. Эти шесть сборников — «Колымские рассказы» (1954–1962), «Левый берег» (1956–1965), «Артист лопаты» (1955–1964), «Воскрешение лиственницы» (1965–1967), «Перчатка, или КР-2» (1963–1973) и «Очерки преступного мира» (1959)[1] — составили в итоге единое, необычайно цельное произведение с глубинной внутренней драматургией, став ярким подтверждением той истины, что «именно сборники новелл отрицают небытие, преодолевают “ничто“»[2].

Данное издание представляет избранное из всего свода «Колымских рассказов», и поскольку отбор избранного неизбежно субъективен, необходимо сказать о его критериях. Предпочтение первого сборника остальным пяти традиционно для всех классических изданий Шаламова — составитель мог решиться лишь на небольшое его сокращение, исходя из общей концепции книги. Эта концепция основана на стремлении сохранить ключевые, опорные новеллы каждого сборника и на этом материале подчеркнуть историзм колымской прозы Шаламова, более четко определив в ней области художественного вымысла и жизненной подлинности (fiction и nonfiction). Этой цели служит и впервые вводимый в практику издания «Колымских рассказов» реальный комментарий. Он основан на большой совокупности материалов, в том числе из архива писателя. Среди них особую ценность имеют авторские списки произведений, включающие указание дат описываемых в рассказах событий (РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 2. Д. 169). Важную роль играет сопоставление рассказов Шаламова с его очерками, записными книжками, перепиской, воспоминаниями, а также с мемуарами других бывших лагерников. Использован ряд новейших источников по истории сталинских репрессий. Особое значение для подтверждения реальности героев целого ряда рассказов имеет обнаруженный недавно этапный список заключенных Бутырской тюрьмы, следовавших в июле 1937 г. в эшелоне Москва — Владивосток. Сведения о некоторых персонажах имеются также в мартирологе «Список реабилитированных лиц, смертные приговоры в отношении которых приведены в исполнение на территории Магаданской области» (Магадан, 1999; далее — Магаданский мартиролог) и в сводном мартирологе «Жертвы политического террора в СССР» (интернет-ресурс www.memo.ru). К сожалению, дальнейшие возможности в плане исторической идентификации тех или иных персонажей и фактов «Колымских рассказов» на данный момент ограничены, но и приводимый материал достаточно важен для понимания особенностей творческого метода Шаламова.

Тексты рассказов печатаются по наиболее выверенному в корректурном отношении изданию: Шаламов В. Т. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1998. Ссылки на произведения писателя в примечаниях (Соч.) даны на издание: Шаламов В. Т. Собрание сочинений: В 6 т. М., 2004–2005, с указанием номера тома и страницы. Даты и источники первых публикаций не указываются, поскольку занимают слишком большой объем; читателю известно, что рассказы Шаламова увидели свет на родине писателя лишь в конце 1980-х — начале 1990-х гг.

С. 9. По снегу. Датировка этой новеллы (1956) указывает на то, что она была написана после того, как у Шаламова сложился в общих чертах план рассказов, и он решил сделать к ним лирико-символическое вступление, которое отражает роль писателя как первопроходца «по снежной целине».

С. 13. На представку. Время действия рассказа, по указанию самого Шаламова, — 1938 г. (самый страшный год Колымы, как он не раз подчеркивал). Этот период отличался безграничным насилием со стороны уголовников (блатарей), которым потакало лагерное начальство.

Играли в карты у коногона Наумова. — Исследователи давно обратили внимание на то, что эта фраза перекликается с первой фразой «Пиковой дамы» А. С. Пушкина: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова». Это свидетельствует о склонности Шаламова к литературным аллюзиям, чаще всего печально-ироническим. Подробнее о пушкинских традициях в прозе Шаламова в статье: Фомичев С. А. По пушкинскому следу // Шаламовский сборник. Вып. 3. Вологда, 2002.

С. 16. Гаркунов — вероятно, реальное лицо. В эшелонном списке заключенных Бутырской тюрьмы, следовавших с Шаламовым на Колыму, указано: «Гаркунов Григорий Иванович, 1898 г. р., осужденный по статье 58 п. 10 на 7 лет».

С. 20. Ночью. Действие рассказа, как и четырех последующих, отнесено писателем также к 1938 г., к периоду его работы на прииске «Партизан». Рассказ автобиографичен. Глебов — ипостась автора. Багрецов — реальное лицо. Два брата Багрецовы — Иван Федорович (1891 г. р.) и Федор Федорович (1893 г. р.) фигурируют в упомянутом эшелонном списке.

С. 20. Их привезли на одном пароходе в прошлом году. — Эта фраза подчеркивает подлинность описываемых событий.

С. 25. Плотники. Рассказ также автобиографичен. Поташников — судя по всему, alter ego автора. Семантика этой фамилии, возможно, связана с первым лагерным сроком Шаламова, когда он участвовал в строительстве Березниковского химкомбината, который выпускал калий (поташ — калиевая соль). В последующих рассказах писатель перейдет к другим, более богатым ассоциациями, именам своего автобиографического героя — Андреев и Крист. См. комментарий к рассказам «Тифозный карантин» (с. 545) и «Артист лопаты» (с. 554).

С. 31. Одиночный замер. Термин «одиночный замер» применялся для определения выработки отдельного заключенного вне общей выработки бригады.

Дугаев — такой фамилии в Магаданском мартирологе, включающем 7546 человек (только реабилитированных), нет, и, вероятно, это — обобщенный образ одного из сотен заключенных, расстрелянных в 1938 г. за «невыполнение норм выработки», что приравнивалось к «контрреволюционному саботажу».

С. 34. Посылка. Реальный случай, произошедший с Шаламовым. Бурки и чернослив ему послала жена, Г. И. Гудзь, находившаяся после ареста мужа в ссылке в селе близ города Чарджоу (ныне Туркменабад) в Туркмении.

С. 36. Шейнин был бывший референт Кирова… — В настоящее время это лицо не идентифицировано. В рассказе «Надгробное слово» в качестве бывшего референта С. М. Кирова назван Дмитрий Николаевич Орлов, а Семен Алексеевич Шейнин фигурирует как «экономист». Возможно, это случай аберрации памяти писателя или использование художественного вымысла.

С. 41. Дождь. Действие рассказа относится к осени 1938 г.

С. 42. Из этой тяжести недоброй я думал создать нечто прекрасное — по словам русского поэта. — Отсылка к стихотворению О. Э. Мандельштама «Notre Dame» (1912): «Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, / Я изучал твои чудовищные ребра, / Тем чаще думал я: из тяжести недоброй / И я когда-нибудь прекрасное создам».

С. 43. Розовский — эта фамилия «пожилого агронома», бросившегося под вагонетку, скорее всего, вымышлена. По крайней мере, здесь не имеется в виду отец известного театрального режиссера М. Г. Розовского, отбывавший срок на Колыме. Ср. Розовский М. Г. Семен и Лидия // Континент, 2010, № 144.

С. 45. Кант. Действие рассказа относится к концу 1943 г., ко времени работы Шаламова на «витаминной командировке» близ поселка Ягодное, где он в очередной раз стал «доходягой».

С. 53. Сухим пайком. В рассказе отражен краткий перерыв в работе Шаламова в забое в 1938 г.

Савельев — в образе этого героя, бывшего студента Московского института связи, писавшего после ареста письма Сталину в поисках «справедливости», отразились некоторые черты Михаила Евсеевича Выгона, соседа Шаламова по камере Бутырской тюрьмы, ехавшего вместе с ним в эшелоне и работавшего на прииске «Партизан». Однако реальная судьба Выгона стала совсем иной, чем у Савельева. Пережив 1938 г. и случайно избежав расстрела на «Серпантинке», Выгон с началом войны стал ударником труда, в 1942 г. был освобожден. Работал бригадиром, горным мастером, после войны надолго остался на Колыме. В начале 1960-х гг. Выгон стал директором прииска им. Ю. А. Билибина — одного из крупнейших на Чукотке — и был затем награжден орденом Октябрьской революции. После выхода на пенсию вернулся в Москву. Эта поистине уникальная биография отражена в его мемуарной книге: Выгон М. Е. Личное дело. М., 2005. Шаламов знал о судьбе своего бывшего сокамерника. См. комментарий к рассказу «Лучшая похвала» (с. 547).

С. 62. … напоминало о «высшей свободе казармы», о которой мечтал Лоуренс… — Эта фраза свидетельствует о большом интересе Шаламова к биографии и творчеству английского писателя Т. Э. Лоуренса (Аравийского), с документальной книгой которого «Восстание в пустыне», переведенной и изданной в СССР в 1929 г., он был, несомненно, знаком.

С. 71. Апостол Павел. В рассказе запечатлен период работы Шаламова в угольной разведке на Черном озере в 1940 г. Адам Фризоргер — немецкий пастор из Поволжья и столяр; упоминается как реальное лицо в воспоминаниях Шаламова. К сожалению, данных о его судьбе не имеется.

С. 74. Он назвал имя апостола Павла. — Пастор Фризоргер забыл, что апостол Павел не входил в число двенадцати апостолов (непосредственных учеников Христа). Тема свойств человеческой памяти под влиянием лагерных условий (а также и вне их) — одна из главных в творчестве Шаламова. См. комментарий к рассказу «Прокуратор Иудеи» (с. 545).

С. 79. Ягоды. Время действия рассказа, по указанию самого Шаламова, — 1944 г., что позволяет отнести его к концу пребывания автора на штрафном прииске «Джелгала».

Фадеев — возможно, вымышленная фамилия.

Серошапка — реальное лицо, чье имя сохранено в соответствии с принципом писателя: «Всем убийцам в моих рассказах дана настоящая фамилия». Характерна запись в заметках Шаламова «Что я видел и понял в лагере»: «Страсть власти, свободного убийства велика — от больших людей до рядовых оперативников — с винтовкой (Серошапка и ему подобные)» (Соч. Т. 6. С. 626). Тонкий художественный анализ этой новеллы сделан Е. Ю. Михайлик, см.: Михайлик Е. Ю.: Рассказ «Ягоды»: пример деструктивной прозы // IV Международные шаламовские чтения. Тезисы докладов и сообщений. М., 1997.

С. 82. Сука Тамара. Действие рассказа происходит в 1939 г. в угольной разведке на Черном озере.

Моисей Моисеевич Кузнецов — как реальная личность упоминается также в рассказах «Сентенция» и «У стремени».

С. 83. Ликург — правитель древней Спарты. Чтобы избежать своеволия царей и недовольства ими народа, поставил во главе города двух царей.

С. 85. Назаров — вероятно, подлинная фамилия человека, убившего собаку (исходя из вышеприведенного принципа Шаламова указывать настоящие фамилии убийц).

С. 90. Шерри-бренди. В стенограмме выступления Шаламова на вечере памяти О. Э. Мандельштама в МГУ 13 мая 1965 г. говорится: «Я прочитаю рассказ “Шерри-бренди“, написал его лет 12 тому назад на Колыме. Очень торопился поставить какие-то меты, зарубки. Потом вернулся в Москву и увидел, что почти в каждом доме есть стихи Мандельштама. Его не забыли, я мог бы и не торопиться. Но менять рассказ не стал» (Шаламов В. Т. Воспоминания. М., 2001. С. 312). В сохранившемся в архиве собственноручном тексте этого выступления писатель отмечал: «Рассказ написан в 1954 году. Когда я писал его, я не знал, что Мандельштама все знают и так. Возможно, теперь я написал бы этот рассказ по-другому». Далее в тексте следуют стихи Мандельштама, объясняющие название рассказа: «Я скажу тебе с последней / Прямотой: / Все лишь — бредни, шерри-бренди, / Ангел мой» (Соч. Т. 5. С. 211). Эти документы свидетельствуют, что рассказ, возможно, был написан ранее указанного времени (1958).

Поводом к замыслу рассказа о судьбе Мандельштама послужила встреча Шаламова с врачом Н. В. Савоевой, которая передала ему некоторые подробности гибели поэта. В 1940 г. она, выпускница 1-го Московского медицинского института, следовала на Колыму в качестве вольнонаемного врача-хирурга и ожидала парохода на медпункте пересыльного лагеря «Вторая речка» под Владивостоком. Здесь она услышала историю о смерти Мандельштама в этом лагере в 1938 г. Эту историю она пересказала Шаламову при встрече с ним в больнице «Беличья» в 1944 г. (см.: Савоева Н. В. Я выбрала Колыму. Магадан, 1996. С. 10–11).

Следует иметь в виду, что сведения о последних днях Мандельштама в то и в более позднее время были крайне разноречивы. Например, И. Г. Эренбург в своей книге «Люди. Годы. Жизнь» (Новый мир, 1961, № 1) писал: «В начале 1952 года ко мне пришел брянский агроном В. Меркулов, рассказал о том, как в 1940 году Осип Эмильевич умер за десять тысяч километров от родного города; больной, у костра он читал сонеты Петрарки». Весь обширный свод мемуаристики на эту тему приведен в документальном труде: Нерлер П. М. Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений. М., 2010. Там же, на основе архивных материалов, воспроизведены действительные обстоятельства смерти Мандельштама — он умер от общего истощения и паралича сердца в лагерном лазарете 27 декабря 1938 г. То есть не бараке, а в больнице, где (какого бы качества она ни была) не могли за два дня не заметить смерти пациента. С этой — и только с этой! — точки зрения к фактологии рассказа Шаламова могут быть предъявлены какие-то претензии. Но сам автор «Шерри-бренди» и не претендовал на документализм. Последние фразы рассказа — «…изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца…», «Стало быть, он умер раньше даты своей смерти — немаловажная деталь для будущих его биографов» — свидетельствуют лишь о крайней типичности такого рода «изобретательства» и такого рода «ошибок» в лагерных условиях.

Шаламов со всей свойственной ему резкостью отметал любые сомнения в художественной правдивости рассказа. В письме к Я. Д. Гродзенскому 24 мая 1965 г. он сообщал, что на следующий день после мандельштамовского вечера в МГУ у него была встреча в редакции одного из журналов, где ему был задан явно неделикатный, «с подковыркой», вопрос: «Канонизируется, значит, ваша легенда о смерти Мандельштама?» Шаламов был чрезвычайно задет и ответил страстной тирадой: «В рассказе “Шерри-бренди“ нарушения исторической правды меньше, чем в пушкинском “Борисе Годунове“. Описана та самая пересылка во Владивостоке, где умер Мандельштам, дано точное клиническое описание смерти человека от голода, от алиментарной дистрофии, где жизнь то возвращается, то уходит. Мандельштам умер от голода. Какая вам нужна еще правда? Я был заключенным, как и Мандельштам. Я был на той самой пересылке (годом раньше), где умер Мандельштам. Я — поэт, как и Мандельштам. Я не один раз умирал от голода и этот род смерти знаю лучше, чем кто-либо другой. Я был свидетелем и “героем“ 1937– 38 годов. Рассказ “Шерри-бренди“ — мой долг, выполненный долг. Плохо ли, хорошо ли — это другой вопрос. Нравственное право на такой рассказ имею именно я. Вот о чем надо думать, когда речь идет о “канонизации“». Аналогичный текст включен Шаламовым в эссе «О прозе» (Соч. Т. 5. С. 150). Важно и его признание в письме к И. П. Сиротинской: «Рассказ «Шерри-бренди“ не является рассказом о Мандельштаме. Он просто написан ради Мандельштама, это рассказ о себе самом» (Соч. Т. 6. С. 486).

С. 96. Сгущенное молоко. Шаламов обозначил время действия этого рассказа 1938 г., когда он работал на прииске «Партизан».

Шестаков — провокатор; исходя из принципов писателя, очевидно, сохранена настоящая фамилия.

С. 101. Хлеб. Действие рассказа происходит в конце 1938 г., в период пребывания Шаламова в тифозном карантине. Первоначальное название — «На хлебозаводе».

С. 111. Заклинатель змей. По ремаркам, что главный герой рассказа Платонов был по профессии киносценаристом и что сам автор его «любил», можно предполагать, что в рассказе отразились черты биографии близкого колымского друга Шаламова киносценариста А. З. Добровольского. Имя Андрей вместе с фамилией Платонов иногда создает прямолинейное впечатление, что Шаламов ассоциировал героя с личностью писателя А. Платонова (такую версию выдвинул английский исследователь Р. Чандлер в статье «Варлам Шаламов и Андрей Федорович Платонов», размещенной на интернет-ресурсеwww.shalamov.ru; резюме редакции там же). В 1954 г., когда написан рассказ, Шаламов вряд ли думал об А. Платонове, с творчеством которого глубоко ознакомился лишь в 1960-е гг. Фамилия имеет знаковую параллель скорее с античным философом Платоном как символом идеализма — главного качества интеллигенции. Тема «интеллигенция и блатари» является одной из важнейших в «Колымских рассказах». Через «тисканье романов» за миску супа пришлось пройти немалому числу интеллигентов. Не случайна фраза Шаламова в рассказе: «Голодному человеку можно простить многое, очень многое». Сам Шаламов ни при каких обстоятельствах не занимался такого рода «заклинанием змей», подчеркивая, что оно может привести к гораздо более низкой степени унижения, к полному нравственному разрушению личности. См. рассказ «Тифозный карантин», где интеллигент Шнайдер, «знаток Гёте, образованный теоретик-марксист и марксизма», начав«тискать романы» блатарям, кончает тем, что каждый вечер чешет пятки пахану Сенечке, ублажая его. В свете постулата Шаламова «Лагерь — мироподобен» и предостережений писателя в «Очерках преступного мира» об опасности романтизации уголовщины и заигрываний с нею эти образы представляют мощную провидческую аллегорию отношений интеллигенции с блатным миром и его нравами, ставшую реальностью в криминализованной России 1990-х гг. (подробнее об этом см.: Есипов В. В. Карфаген должен быть разрушен! // Шаламов В. Т. Очерки преступного мира. Вологда, 2000).

С. 120. Татарский мулла и чистый воздух. Завязка рассказа относится к 1937 г., ко времени пребывания Шаламова в Бутырской тюрьме.

Дело «Большой Татарии» — инспирированное НКВД осенью 1936 г. дело, в ходе которого были репрессированы многочисленные деятели татарского духовенства, включая служащих Центрального Духовного управления мусульман в Москве.

«Записки из Мертвого дома» — произведение Ф. М. Достоевского. Шаламов имеет в виду главу «Первое впечатление», где говорится: «...мне показалось, что в остроге гораздо легче жить, чем я воображал себе дорогой», «Зимою же в нашей крепости казенных работ вообще было мало», «Также и пища показалась мне довольно достаточною», и упоминается, как «свежий зимний воздух ворвался в дверь» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Л., 1972–1990. Т. 4. С. 19–22). Все это являлось абсолютно несовместимым с условиями Колымы, почему Шаламов и делает вывод: «…нет нужды полемизировать с Достоевским... Время Достоевского было другим временем».

С. 130. Васька Денисов, похититель свиней. Действие рассказа датировано писателем 1947 г., когда он работал фельдшером в Центральной больнице для заключенных в поселке Дебин. Изображен случай, который там произошел.

С. 134. Выходной день. Время действия — 1943 г., «витаминная командировка». Фамилия священника Замятина, возможно, реальная, а возможно, вымышленная, «говорящая» (человека «замяли»). По крайней мере, никакой «игры» с именем писателя Е. И. Замятина (как полагает тот же Р. Чандлер) здесь не обнаруживается. Первоначальное название рассказа — «Баранина».

С. 138. Шоковая терапия. Датировка действия рассказа у Шаламова — 1947 г. Фельдшер Шаламов, как можно понять, был свидетелем этого случая. Мерзляков — фамилия, скорее всего, вымышленная и символизирует промерзшего человека.

С. 141. Петр Иванович — прототип невропатолога, решившегося на варварский эксперимент, не установлен.

Анкилоз — неподвижность сустава. Другие медицинские термины писателем объяснены.

С. 147. Начальник больницы — Михаил Львович Дактор, «доктор Доктор», как его называли. Он являлся штатным сотрудником НКВД. В очерке «Курсы» Шаламов писал о нем: «Подлец законченный». См. также: Мамучашвили Е. А. В больнице для заключенных // Шаламовский сборник. Вып. 2. Вологда, 1997.

С. 151. Стланик. Почти каждый из сборников рассказов Шаламова содержит лирическую новеллу. Ее роль (как в данном случае роль «Стланика») объясняется, по наблюдению Е. В. Волковой, художественной необходимостью «смены эмоционально-смысловой тональности» в трагическом повествовании, стремлением писателя «противопоставить смерти поэзию как часть бытия, как само бытие» (Волкова Е. В. Трагический парадокс Варлама Шаламова. С. 48, 138).

С. 153. Заговор юристов. Время действия — конец 1938 г. По словам Шаламова (из письма И. П. Сиротинской), в этом рассказе «документальна каждая буква», то есть подлинны и факты, и герои, и их фамилии. Удостовериться в этом позволяют некоторые раскрытые материалы Магаданского архива периода 1939 г., когда по указанию нового наркома НКВД Л. П. Берии началось расследование «злоупотреблений» следователей времен Н. И. Ежова. Особенно важно то, что касается фигурирующих в рассказе старшего уполномоченного НКВД Смертина и капитана Реброва: «Из ста процентов сотрудников УНКВД — 85–90 участвовали в избиении своих подследственных... Бил арестованных помощник начальника IV отдела В. Смертин, один из них выпил в его кабинете половину чернил… Смертин В. первый показал пример в том, чтобы плевать в лицо арестованному, и это как эпидемия распространилось и перекинулось на все отделы Управления НКВД… Особую активность проявлял начальник IV отдела Ребров М.» (Диденко В. В. «Миндальничать с арестованными нечего...» // www.kolyma.ru/magadan/index.php?newsid=615).

С. 175. Тифозный карантин. 1938 г. Хронологически связан с предыдущим рассказом.

Андреев — фамилия, сопровождающая авторское «я» в «Заговоре юристов», здесь целиком переходит в третье лицо — «он», сохраняя при этом автобиографическое начало и подчеркивая подлинность событий и чувств, переживавшихся Шаламовым во время пребывания в тифозном карантине. С точки зрения семантики, простая, очень распространенная фамилия Андреев символизирует типичность положения Шаламова как заключенного и в то же время имеет тонкую ассоциативную связь с фамилией А. Г. Андреева, каторжанина-эсера, с которым Шаламов встретился в Бутырской тюрьме в 1937 г. (см. рассказ «Лучшая похвала» и комментарий к нему).

С. 181. Барон Мандель — фигура, очевидно, апокрифическая, упоминается также в рассказе «Эсперанто». Потомков с такой фамилией у Пушкина не существовало, и Мандель, как можно догадываться, выдавал себя за такового. Аналогичный случай представляет герой рассказа «Потомок декабриста» врач С. М. Лунин.

С. 189. Шнайдер — бывший морской капитан, немецкий коммунист и эрудит, прекрасно говорящий по-русски, занимающийся в бараке чесанием пяток пахану Сенечке и представляемый писателем как «товарищ по Бутырской тюрьме»; упоминается также в рассказе «Лучшая похвала». По всей вероятности, фамилия его изменена, так как в эшелонном списке заключенных Бутырской тюрьмы Шнайдера нет.

С. 200. Прокуратор Иудеи. Рассказ представляет собой синтез реальности и вымысла. Случай бунта заключенных на пароходе «КИМ» в указанную Шаламовым дату не нашел подтверждения. Вероятно, дата 5 декабря 1947 г. употреблена писателем «для вящей славы документа» — в целях художественной убедительности. В рассказе преломились отголоски страшной колымской катастрофы — взрыва в Нагаевском порту 19 декабря 1947 г. груженного аммоналом парохода «Генерал Ватутин», что привело к взрыву соседнего парохода «Выборг» (тоже груженного взрывчатыми веществами), огромным разрушениям в порту и большим человеческим жертвам. Более 200 человек было госпитализировано. Возможности госпитализации пострадавших в Магадане были ограничены, и поэтому использовалась Центральная больница для заключенных (см.: Козлов А. Г. Взрыв в Нагаевском порту // Магаданская правда. 1994. 18–20 января). Ни о каких ЧП на Колыме никогда официально не сообщалось, и это вызывало разнообразные версии-«параши», одну из которых — о «бунте» — развил и гиперболизировал Шаламов. Очевидно, что писатель шел путем художественного обобщения и воспроизводил достаточно типичную для Колымы ситуацию: бунты заключенных и другие чрезвычайные происшествия на кораблях, следовавших в порт Нагаево, случались нередко, о чем свидетельствуют, например, рассказы-были Г. С. Жженова «Этап» и Е. С. Глинки «Трюм, или Большой колымский трамвай» (см. интернет-ресурс www.shalamov.ru).

С. 201. Кубанцев — Александр Александрович Рубанцев, зав. хирургическим отделением Центральной больницы для заключенных. Под своей фамилией он изображен в рассказах «Потомок декабриста», «Афинские ночи». Бывший фронтовой врач и принципиальный человек, А. А. Рубанцев пользовался большим уважением Шаламова. В 1965 г., после долгой разлуки, они обменялись письмами (см.: Соч. Т. 6. С. 374–375) и встретились в Москве. Эта встреча, в ходе которой шел обмен воспоминаниями, очевидно, и послужила поводом к рассказу. Главный его акцент сделан на свойствах человеческой памяти, стремящейся вытеснить из сознания все страшное и печальное. Как писал Шаламов, «человек лучше запоминает хорошее, доброе, и легче забывает злое. Воспоминания злые — гнетут, и искусство жить, если таковое имеется — по существу есть искусство забывать». Апелляция к аналогичной теме в рассказе А. Франса «Прокуратор Иудеи», где присутствует образ Христа, — один из характерных для Шаламова примеров сопоставления лагерного материала не только с литературными, но и с вечно-бытийными религиозными символами.

Генерал Риджуэй — речь идет об американском генерале, участнике Второй мировой войны М. Б. Риджуэе, авторе мемуарной книги «Солдат», изданной в СССР (М., 1958). Шаламов пользуется цитатой из нее. В описываемый период Риджуэй был полковником.

Браудэ — Валентин Николаевич Траут, хирург (как Браудэ он упомянут также в «Последнем бое майора Пугачева», «Житии инженера Кипреева», как Траут — в «Военном комиссаре»).

С. 204. Необращенный. Действие относится к 1946 г., когда Шаламов находился на фельдшерских курсах. В очерке «Курсы» (1960), где все герои реальны, аналогичный эпизод связывается с конкретным лицом — руководителем практики Ольгой Степановной Семеняк, бывшим доцентом Харьковского медицинского института. Следовательно, она явилась прототипом Нины Семеновны. Рассказ, написанный в 1963 г., в сравнении с очерком значительно углублен. Об этом свидетельствует введенная в рассказ ключевая для мировоззрения Шаламова фраза: «Разве из человеческих трагедий выход только религиозный?» Писатель не только с полной откровенностью декларирует свой атеизм (впоследствии неоднократно им подтвержденный, например в «Четвертой Вологде»: «Я горжусь, что не прибегал к помощи бога ни в Вологде, ни в Москве, ни на Колыме»), но и полемизирует с умонастроениями интеллигенции 1960-х гг. В этот период в советском обществе начало постепенно набирать силу «религиозное возрождение», прямо или косвенно связанное с отрицанием революционных традиций русской истории. Сам Шаламов считал этот рассказ программным для своего творчества. Характерна запись в его дневнике, сделанная в 1972 г. после отправки письма в «Литературную газету», в котором он резко обрушивался на «Посев» и другие западные антисоветские издания, спекулировавшие темой его лагерной прозы в условиях «холодной войны»: «...Художественно я уже дал ответ на эту проблему в рассказе “Необращенный“... и ничего не прочувствовали, это заставило меня дать другое толкование этим проблемам» (Шаламовский сборник. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 105).

С. 215. Лучшая похвала. Как и «Необращенный», этот рассказ является особо значимым в выражении общественной позиции Шаламова. В записных книжках 1972 г. писатель задавал недоуменный вопрос: «Неужели по моим вещам не видно, что я не принадлежу к «прогрессивному человечеству“?» («прогрессивное человечество», «ПЧ» — так Шаламов называл представителей советской диссидентской интеллигенции. — В. Е.). Первой среди этих вещей он называл рассказ «Лучшая похвала» (Соч. Т. 5. С. 332). Рассказ отражает процесс переосмысления писателем послеоктябрьской истории страны в свете трагических последствий сталинской эпохи. Открыто заявленная в нем приверженность идеалам освободительной борьбы в России с особыми симпатиями к деятельности партии эсеров свидетельствует, с одной стороны, о неприятии писателем тех тенденций в большевизме, которые привели к превращению его потенциальных политических союзников-эсеров — в противников, и к их уничтожению (эти тенденции, по логике Шаламова, и породили Сталина); с другой — о таком же неприятии консервативных идей, отрицавших значение не только Октябрьской, но и Февральской революции (что ярче всего воплощено у А. И. Солженицына). Подробнее об этом в книге: Есипов В. В. Шаламов. М., 2012.

Рассказ документален, насыщен реальными фактами и персонажами.

Мария Добролюбова — ее историю Шаламов воспроизводит по записям в дневнике А. А. Блока и комментариям к ним (см.: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 115, 481).

С. 216. Александр Георгиевич Андреев — бывший правый эсер, много лет отсидевший в царских тюрьмах, член разгромленного в 1935 г. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Эта фигура чрезвычайно привлекала Шаламова. Называя его «генеральным секретарем» этого общества, писатель пользовался либо не очень четко понятой саморекомендацией Андреева, либо, испытывая к нему колоссальное уважение и считая себя его духовным преемником, сознательно стремился возвысить его образ. Биография А. Г. Андреева (1882–1937?) пока не исследована. Известно, что в 1920-е гг. он был в ссылке, в 1934–1936 гг. работал в одной из артелей бывших политкаторжан в городе Мытищи под Москвой. Арестован в начале 1937 г. и в июне того же года Особым совещанием при НКВД «за участие в контрреволюционной эсеровской организации» приговорен к пяти годам тюрьмы. Реабилитирован в 1956 г. (см.: Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Образование, развитие, ликвидация. М., 2004. С. 126–127).

С. 226. Миша Выгон выжил, безумно открещиваясь, отрекаясь от всех своих бывших товарищей, пережил расстрелы, — сам стал начальником смены на том же прииске «Партизан», где погибли, где уничтожены все Мишины товарищи. — О М. Е. Выгоне см. комментарий к рассказу «Сухим пайком» (с. 541). Данная фраза свидетельствует, что у Шаламова был свой, сугубо отрицательный, взгляд на поведение Выгона на Колыме. Очевидно, Шаламов не знал всех перипетий его судьбы, в том числе того, что в 1938 г. тот попал в расстрельную тюрьму на «Серпантинке», где чудом спасся, оставив уникальное свидетельство об этом печально известном месте и сравнив — подобно Шаламову — обстановку этого периода на Колыме с Освенцимом и Дахау (см.: Выгон М. Е. Личное дело. С. 109–112; см. также статью в наст. изд.).

С. 226. Много после узнал я, что Ханджяна застрелил Берия в собственном кабинете. — Имеется в виду первый секретарь ЦК КП(б) Армении Агаси Гевондович Ханджян. Версия об убийстве его Л. П. Берией в 1936 г. подтверждается в исследовании Р. А. Медведева «К суду истории (О Сталине и сталинизме)» См.: Медведев Ж. А.,Медведев Р. А. Избранные произведения. М. 2002. Т. 1. С. 298.

Жоржик Каспаров — сведения о Жорже (Георгии) Каспарове не найдены. Его мать, Каспарова Варсеника (Варвара, Варя — у Шаламова в очерке «Бутырская тюрьма», Соч. Т. 4. С. 268) Джавадовна, родилась в 1888 г., член ВКП(б) с 1904 г., исключена в 1928 г., расстреляна 11 сентября 1941 г. в числе других политических заключенных Орловской тюрьмы — с обвинением в «антисоветской агитации, распространении клеветнических измышлений о мероприятиях ВКП(б) и советского правительства». Реабилитирована 26 июля 1990 г. «за отсутствием состава преступления» (согласно данным из архива НИПЦ «Мемориал», Москва). Сведений о том, что В. Д. Каспарова была секретарем Сталина, не имеется, — возможно, она временно исполняла эту роль в период Гражданской войны, работая в аппарате Реввоенсовета, членом которого был Сталин. Ранее они были знакомы по большевистскому подполью в городе Баку. Известно, что В. Д. Каспарова уже в 1920-е гг. резко выступала против Сталина и затем стала одним из первых проводников версии о том, что он являлся агентом царской охранки.

С. 230. Герман Хохлов — о нем также есть сведения в справке из сводного мартиролога «Мемориала»: «Хохлов Герман Дмитриевич, р. 1908, образование высшее, литературный критик. Арестован 11 октября 1936 г. Расстрелян 10 сентября 1938 г. по обвинению в участии в террористической организации. Место захоронения — Московская обл., Коммунарка. Реабилитирован в октябре 1956 г.».

С. 231. Коган — о нем говорится в краткой справке из сводного мартиролога «Мемориала» (Жертвы политического террора в СССР // www.memo.ru): «Коган Арон Моисеевич, р. 1905, образование высшее, преподаватель математики Института повышения квалификации хозяйственников. Арестован 29 октября 1936. Обвинялся в принадлежности к контрреволюционной террористической организации и подготовке тер. акта. Расстрелян 17 июня 1937 г. Прах захоронен на территории Донского монастыря г. Москвы. Реабилитирован 19 марта 1957». Судьбы остальных лиц, соседей Шаламова по камере Бутырской тюрьмы 1937 г. — А. Ф. Рындича, А. Дзидзиевского, Свешникова, Гудкова, Жаворонкова, Фальковского, Шнайдера, Синюкова и других — требуют дополнительных исследований.

С. 235. Мой процесс. Документально отражены обстоятельства суда над Шаламовым в поселке Ягодное в июне 1943 г., добавившего ему десятилетний срок. См. статью «Об историзме КР».

С. 257. Последний бой майора Пугачева. Рассказ является развитием одного из сюжетов очерка «Зеленый прокурор», посвященного попыткам побегов с Колымы (очерк написан раньше рассказа, в том же 1959 г.). В сравнении с очерком изменены фамилия и воинское звание главного организатора побега (вместо подполковника Яновского — майор Пугачев), а также ряд других фамилий. Уже это указывает на преобладание в рассказе художественного, а не документального начала. Точное время действия Шаламовым не обозначено, однако по всем подчеркнутым писателем деталям ясно, что речь идет о послевоенном периоде, когда на Колыму стал прибывать в массовом порядке новый «контингент». В очерке «Зеленый прокурор» о его составе говорится так: «Лагерное отделение, в котором находился Яновский, было сформировано сразу после войны из новичков — из военных преступников, из власовцев, из военнопленных, служивших в немецких частях, из полицаев и жителей оккупированных немцами сел, заподозренных в дружбе с немцами». В рассказе эти акценты (очень точные исторически) смещены, Шаламов ведет речь только о бывших военнопленных («Командиры и солдаты, летчики и разведчики…»). Слова «полицаи» или «власовцы» в тексте отсутствуют и даже не подразумеваются — писатель избрал своими героями честных советских воинов, чья вина была либо несправедливо завышена, либо сфабрикована (майор Пугачев осужден за «шпионаж» — этой деталью Шаламов подчеркивает абсурдность и в то же время типичность таких обвинений в сталинскую эпоху). Как показывают факты, людей с подобными изломанными судьбами на Колыме было немало, и они, не в силах терпеть лагерное унижение, нередко решались на побеги и на вооруженное сопротивление.

На Колыме зафиксированы десятки случаев попыток побегов, неизбежно (в силу географического положения края и особых мер в системе ГУЛАГа) заканчивавшихся неудачей. Как саркастически заметил Шаламов в очерке «Зеленый прокурор»: «Бежать с Колымы нельзя. Место для лагерей было выбрано гениально». Между тем, вопреки всем условиям, бегства совершались постоянно. По данным Магаданского историка А. Г. Козлова, за четвертьвековую историю Дальстроя «в бега» пускалось 7877 человек. Как правило, эта волна начиналась весной, что и подчеркнуто названием очерка Шаламова «Зеленый прокурор», и отражено в деталях рассказа: «Началась ослепительная колымская весна…»

О реальной основе рассказа Шаламова дают возможность судить воспоминания врача Елены Александровны Мамучашвили, работавшей вместе с ним в больнице для заключенных. После одного из побегов, случившегося в 1948 г., рассказывала она, «к нам в больницу попали трое, помню, что у их палаты постоянно стоял часовой. Среди троих был майор — высокий, очень красивой внешности. У него было тяжелое ранение, и мы его не спасли. Вот этот умерший майор и мог стать прототипом Пугачева. Вероятно, Шаламова привлек красивый человеческий тип и мужество майора. Хотя по рассказу майор умирает не в больнице, а в лесу, в рассказ этот веришь, потому что люди с такими сильными характерами в лагерях были» (Мамучашвили Е. А. В больнице для заключенных // Шаламовский сборник. Вып. 2. Вологда, 1997. С. 85). Близкий знакомый Шаламова по Колыме А. С. Яроцкий вспоминал другой случай, о котором, вероятно, рассказывал писателю: «Мимо нашего поселка гнали этап, один заключенный все время хромал и отставал. Конвоир его подгонял прикладом. Заключенный сказал: “Не толкай меня, я Берлин брал”, и когда его еще раз толкнули, он обернулся, выхватил винтовку из рук конвоира и проломил ему череп прикладом. Потом он захватил две запасные обоймы и побежал в сопку. Здесь бывший фронтовик принял последний бой. Когда его взяли, он уже умирал от нескольких ранений, рассказывал один боец, участвовавший в операции, но был “такой злой“, что зубами вырывал вату из телогрейки, затыкал раны и стрелял до последнего дыхания» (Яроцкий А. С. Золотая Колыма. М., 2003. С. 135).

Очевидно, что майор Пугачев и его товарищи представляют обобщенный образ героев лагерного сопротивления. Образ этот во многом романтизирован, что показывают последние патетические слова главного героя: «И в этом северном аду они нашли в себе силы поверить в него, Пугачева, и протянуть руки к свободе. И в бою умереть. Да, это были лучшие люди его жизни». Рассказ воплощает исповедовавшуюся Шаламовым философию жертвенного поступка. Е. Ю. Михайлик находит в рассказе черты героической баллады и называет его «квазистихотворением в прозе» (см.: Михайлик Е. Ю. Другой берег // Новое литературное обозрение. 1997. № 28). Однако согласиться с ее утверждением о том, что этот рассказ представляет собой «лагерную легенду», подобие «сказки» — с учетом приведенных выше фактов никак нельзя. Другую крайность представляет попытка магаданского писателя и исследователя А. М. Бирюкова рассмотреть рассказ исключительно сквозь призму найденного им в архиве дела о групповом вооруженном побеге с прииска им. Горького в 1948 г. (Бирюков А. М. Колымские истории. Магадан, 2003. С. 454–541). Отталкиваясь от материалов этого дела, участниками которого являлись в основном «бандеровцы» (члены ОУН, Организации украинских националистов, сотрудничавшие с фашистами), автор прямо обвинял Шаламова в «неправде», «вымысле и преувеличении», в «подмене героев». Все эти упреки явно несправедливы, т. к. Шаламов, знавший об этом побеге, использовал в своем рассказе лишь фабулу, наполнив ее другим, необходимым ему как художнику, содержанием. К сожалению, прямолинейный, не учитывающий эстетического фактора подход Бирюкова нашел развитие в спекулятивных политизированных попытках дискредитации творчества Шаламова, например в статье И. В. Пыхалова «Последний бой полицая» и других его публикациях (см. интернет-версии). Недостаточно тонкое понимание особенностей прозы Шаламова продемонстрировано также в телесериале «Последний бой майора Пугачева» (режиссер В. В. Фатьянов, сценарий Э. Я. Володарского, НТВ, 2005). Разбор этих версий и подробный историко-социологический и художественный анализ рассказа сделан в ряде публикаций: Есипов В. В. Последний бой майора Пугачева. После фильма. Размышления о прозе В. Шаламова // Историк и художник. 2006. № 4(10); Кто он, майор Пугачев? // Есипов В. В. Варлам Шаламов и его современники. Вологда, 2007. Последняя публикация представлена на интернет-ресурсе www.shalamov.ru.

С. 276. По лендлизу. Судя по ремарке «шесть лет спустя» (после 1938 г.), Шаламов мог наблюдать сцену использования американского бульдозера на очистке лагерного кладбища весной 1944 г. близ Ягодного. Эти и другие работы по сокрытию следов преступлений и созданию «показухи» проводились на Колыме накануне ее посещения вице-президентом США Г. Э. Уоллесом в мае того же года. Рассказ «По лендлизу», отталкиваясь от реальных деталей, дает мощную символическую картину колымской трагедии. Писатель В. П. Некрасов справедливо назвал его одним из самых страшных рассказов Шаламова (Некрасов В. П. Сталинград и Колыма // Шаламовский сборник. Вып. 2. Вологда, 1997. С. 103).

С. 287. Сентенция. Замысел рассказа относится к 1950-м гг. Об этом дает возможность судить фрагмент неопубликованной рецензии Шаламова на первые выпуски альманаха «На Севере Дальнем», который стал выходить в Магадане в 1956 г. Рецензия писалась для журнала «Москва», где тогда сотрудничал Шаламов, и ее можно датировать примерно 1958 г. Вот один из ее фрагментов: «Многие наши понятия обрели иные масштабы на севере, где даже звездная карта неба скошена. Кажется, что привычней патефона? Но я помню, как его привезли в одну разведочную партию, работавшую целое лето в глухой тайге. Все канавщики, шурфовщики, геологи и коллекторы оставили работу. Патефон водружен на пне огромной пятисотлетней лиственницы, и вся разведка в необычайном волнении слушала беспрерывно играющие пластинки. А из кустов выглядывали привлеченные музыкой юркие черноглазые бурундуки. Здесь только я оценил патефон по-настоящему» (РГАЛИ. Ф. 2595. Оп. 3. Д. 121. Л. 82). Очевидно, что это — прообраз заключительного эпизода «Сентенции»: «Шеллачная пластинка кружилась и шипела, кружился сам пень, заведенный на все свои триста кругов, как тугая пружина, закрученная на целых триста лет...»

Рассказ связан с периодом работы Шаламова в угольной разведке на Черном озере летом 1940 г. Слово «сентенция», ставшее названием рассказа, символизирует подсознательно найденную доходягой-автором культурную опору, с которой началось «возрождение распыленного духа» (Волкова Е. В. Трагический парадокс Варлаама Шаламова. С. 60). Из всего ряда значений латинского слова sentencia в русском языке закрепились два: 1) мысль, изречение нравоучительного характера; 2) судебный приговор (последнее активно использовалось в ХIХ веке, об этом не мог не знать студент-юрист Шаламов, изучавший римское право и историю российской юриспруденции). Герой-рассказчик не может поначалу вспомнить значение этого слова, он лишь «через неделю понял — и содрогнулся от страха и радости». Это свидетельствует, что он вспомнил оба значения этого слова — гуманитарное и юридическое. Одно из них вызвало понятный страх, другое — столь же понятную радость, которая в итоге победила.

Посвящение рассказа Н. Я. Мандельштам сделано Шаламовым после прочтения ее «Воспоминаний» и более близкого общения с нею в 1965 г. Характерна ее реакция на присланный Шаламовым рассказ в письме от 2 сентября 1965 г.: «Еще не кричу “сентенция“, но период зависти уже прошел... Рассказ по каждой детали, по каждому слову — поразительный. Это точность, в миллион раз более точная, чем любая математическая формула. Точность эта создает неистовой глубины музыку понятий и смыслов, которая звучит во славу жизни» (Соч. Т. 6. С. 423).

С. 299. Надгробное слово. Рассказ документален и посвящен жертвам террора 1938 г. на Колыме. Принципиально важно подчеркнуть высоту нравственной позиции писателя в этом рассказе: Шаламов, в отличие от А. И. Солженицына, не делит жертв ГУЛАГа на «чистых» и «нечистых», выражая сострадание всем своим товарищам — и «организатору комсомола», и «организатору первого колхоза», и «голландскому коммунисту» — тем, кто поверил в справедливость начал новой жизни и стал жертвой вероломного террора. Это чистое, не замутненное никакими пристрастиями чувство сострадания ярко передает «музыка» рассказа, его реквиемная интонация, взятая с первых слов: «Все умерли...»

Николай Казимирович Барбэ — родился в 1903 г., расстрелян по приговору «тройки» УНКВД по Дальстрою 7 февраля 1938 г., реабилитирован в 1969 г. Барбэ был членом ВКП(б) с 1920 г. (см. интернет-ресурс www.memo.ru), следовательно, он действительно мог быть «одним из организаторов российского комсомола», как пишет Шаламов; известно также, что в 1928 г. Барбэ участвовал в оппозиции, что обусловило особые симпатии к нему со стороны писателя. К сожалению, сохранились сведения не о всех людях, судьбы которых отражены в скорбном повествовании Шаламова. В Магаданском мартирологе фигурируют лишь трое: Н. К. Барбэ, С. А. Кливанский, В. А. Дюков.

С. 301. Иван Яковлевич Федяхин — фигурирует в эшелонном списке, где указана его дата рождения (1891) и срок по приговору Особого совещания при НКВД — 5 лет. В Магаданском мартирологе имена Федяхина и других, по всей вероятности реальных, лиц, упомянутых в рассказе, — Иоськи (Иосифа, Осипа) Рютина, Дмитрия Николаевича Орлова, Семена Алексеевича Шейнина, Дерфеля, Фрица Давида, Павла Михайловича Хвостова, Романа Романовича Романова, Владимира Добровольцева — отсутствуют. Они, скорее всего, погибли от других причин — непосильной работы, голода, болезней, побоев. Говоря о вероятной реальности этих людей и их фамилий, можно допустить, что у Шаламова здесь могли быть и некоторые аберрации памяти, замещавшиеся вымыслом. Есть надежда, что дополнительные архивные разыскания прольют свет на подлинную судьбу хотя бы некоторых из этих персонажей.

С. 304. Сережа Кливанский — Сергей Аркадьевич Кливанский, родился в 1906 г., расстрелян 10 марта 1938 г. «за участие в контрреволюционной повстанческой организации», реабилитирован в 1957 г. (Магаданский мартиролог). «Сережа Кливанский, мой товарищ по первому курсу университета, весельчак» — упоминается Шаламовым также в воспоминаниях, в рассказе «Афинские ночи» и очерке «Бутырская тюрьма».

С. 305. Бригадир Дюков — Дюков Владимир Андреевич, родился в 1897 г., расстрелян 7 сентября 1938 г. «за участие в контрреволюционной вредительской группе», реабилитирован в 1957 г. (Магаданский мартиролог).

Крыленковская «резинка» — теория уголовного наказания, разработанная в конце 1920-х гг. тогдашним замнаркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко. Шаламов в антиромане «Вишера» (глава «В лагере нет виноватых») писал: «“Резинка“ опиралась на трудовой экономический эффект мест заключения плюс, по теории переделки души арестанта в направлении коммунистических идеалов, применение бесплатного принудительного труда, где главным рычагом была шкала питания арестанта…» (Соч. Т. 4. С. 260).

«Перековка» — пропагандистский лозунг 1930-х гг., провозгласивший принудительный труд по той же шкале питания самым эффективным средством «переделки душ» уголовных и политических преступников. Впервые этот лозунг широко зазвучал в связи с началом строительства Беломорско-Балтийского канала в 1931 г. и был поддержан группой советских писателей. Шаламов считал идею «перековки» насквозь фальшивой и вредной.

С. 309. Блатные чрезвычайно склонны к театральности, внося ее в жизнь так, что им позавидовал бы Евреинов. — Сарказм, связанный с теориями режисера-экспериментатора Н. Н. Евреинова, стремившегося к «театрализации быта».

С. 316. Как это началось. Рассказ с необычайной исторической правдивостью отражает катастрофические перемены, произошедшие на Колыме в конце 1937 г. на глазах Шаламова, работавшего в это время на прииске «Партизан». Все факты, о которых он пишет, находят подтверждение в документах и свидетельствах. С современной точки зрения требует корректив лишь образ полковника Гаранина и «гаранинщины». См. статью «Об историзме КР».

С. 320. Эдуард Берзин — о нем см. комментарий к рассказу «У стремени» и статью «Об историзме КР». Небольшие неточности, касающиеся его судьбы бы (расстрелян после долгого следствия в августе 1938 г.), объясняются отсутствием у Шаламова в тот момент достоверных сведений; в созданном позднее произведении «Берзин» писатель исправит эти неточности.

Филиппов, Майсурадзе, Егоров, Васьков, Цвирко… — Подробности судьбы каждого из членов «берзинской команды» (всех их Шаламов знал лично по своему первому сроку как участник строительства Вишерского ЦБК в 1929–1931 гг., см. антироман «Вишера») требуют дополнительных исследований.

УСВИТЛ — Управление Северо-восточных исправительно-трудовых лагерей.

С. 322. …десять лет «аса». — Имеется в виду «антисоветская агитация» (статья 58–10 в УК РСФСР 1926 г.).

С. 328. Андроников Ираклий Луарсабович — литературовед, мастер устных рассказов. Шаламов обыгрывает название популярного в 1960-е гг. документального фильма «Загадка Н. Ф. И. и другие рассказы», основанного на исследованиях Андроникова и посвященного М. Ю. Лермонтову.

Инбер Вера Михайловна — поэтесса. Цитируется строфа из ее поэмы «Пулковский меридиан» (1943). Первая строка воспроизведена неточно, у Инбер — «Апатия истаявшей свечи...»

С. 330. Калигула. Шаламов в своих записных книжках сделал к этому рассказу пояснение — «фактическую справку»: «Эту историю рассказали мне два дневальных из изолятора, сидевших вместе в карцере «Партизана“ зимой 1937–1938 гг. Оба сторожа обвинялись в том, что съели часть трупа этой лошади, сами же ее сторожа». Интересен повод для этой «фактической справки»: «Десятого ноября 1971 года Лесняк[3] <... > принес весть, что его допрашивали в Магадане 15 мая 1971 года, следователь Тарасов, отобрали мои рассказы, некоторые из КР и стихи мои, два сборника. Более всего следователей обижал рассказ “Калигула“. Десятки тысяч людей расстреляны на Колыме в 1938 года при Гаранине — все это допустимо и признано, но вот лошадь в карцер посадить — это уже фантастический поклеп и явный вымысел и клевета. Лошадь пала после — это та самая лошадь...» (Соч. Т. 5. С. 328). Рассказ является мрачной колымской пародией на известную по Светонию («Жизнь двенадцати цезарей») историю о том, как римский император Калигула, прославившийся своими безумствами, назначил любимого коня сенатором. Эту историю отразил Г. Р. Державин в своей оде «Вельможа», которую цитирует Шаламов.

РУР — рота усиленного режима (то же позднее БУР — барак усиленного режима), «тюрьма в тюрьме, лагерь в лагере», по словам Шаламова (рассказ «РУР»).

С. 332. Артист лопаты. Рассказ связан с реальными событиями 1945 г., когда Шаламов вновь оказался на штрафном прииске «Джелгала» (см. главу «Снова Джелгала» в книге: Шаламов В. Т. Воспоминания. М., 2001. С. 241–243). Там же фигурирует бригадир, бывший боксер и сын расстрелянного ответственного работника КВЖД из Харбина Ласточкин. Очевидно, что в рассказе Шаламов дал ему другую фамилию — Косточкин (с предельно ясной семантикой: «ломающий кости, косточки»).

Крист — самонаименование автора, применяемое в целом ряде рассказов («Лида», «Почерк», «В больницу», «Смытая фотография» и других). Некоторые исследователи (Л. Корнев, Ф. Апанович) полагают, что символический смысл имени автобиографического героя связан с образом Христа (Krist — нем.) как олицетворения жертвенности. Можно также предположить, что Шаламов в данном случае опирался на пример А. С. Грина с нарочито загадочно-экзотическими, вестернизированными именами его идеальных героев, подчеркивающими их «неотмирность» (ту же функцию выполняет имя Крист у Шаламова). К творчеству писателя-романтика, особенно к его новеллистике, Шаламов питал большой интерес, один из его ранних псевдонимов 1930-х гг. звучал прямо по-гриновски — А. Вестен. Следует заметить, что фамилия Крист (как и Андреев) фигурирует, как правило, лишь в тех рассказах, где употребление авторского «я» с очевидностью неуместно из-за слишком сложных коллизий.

С. 333. КВЖД — Китайско-Восточная железная дорога, построенная в царское время. В 1931 г. ее советская доля была продана Японии; многие работники дороги и их семьи, жившие в Харбине, переехали в СССР, где им обещали лучшие условия. В 1937 г. почти все «каважединцы», или «харбинцы», были осуждены как «японские шпионы», многие из них попали на Колыму.

С. 348. Инженер Киселев. По словам самого Шаламова, этот рассказ — «стопроцентной документальности». Действие относится к периоду его работы на угольных шахтах в Аркагале в 1940–1942 гг. Инженеру Павлу Дмитриевичу Киселеву, который «перещеголял всех палачей в своем палачестве», несомненно, сохранена его фамилия.

С. 358. …врач, заключенный Кунин. — Врач Сергей Михайлович (писатель лишь слегка изменил его фамилию) тоже является лицом реальным. С. М. Лунин — герой рассказа «Потомок декабриста».

С. 361. Крест. Действительное событие в жизни семьи писателя и его отца Тихона Николаевича, произошедшее, очевидно, в 1932 г. Шаламов мог узнать о том, что отец разрубил свой золотой крест, хранившийся со времен миссионерства на Аляске, только от матери, когда приезжал на похороны отца (он умер 3 марта 1933 г.). О своеобразии личности своего отца-священника Шаламов подробно рассказал в автобиографической повести «Четвертая Вологда» (1971).

С. 366. Торгсин (буквально — торговля с иностранцами) — государственная структура, созданная в конце 1931 г. и просуществовавшая до ноября 1935 г. Одной из ее главных функций являлся сбор бытового золота для нужд экономики (см.: Осокина Е. А. Золото для индустриализации. М., 2009).

С. 371. Май. Первоначальное название рассказа — «Победа», что прямо указывает на время действия — май 1945 г. Место — прииск «Спокойный», где Шаламов находился на общих работах.

С. 373. ...по посылкам «Ара». — Имеется в виду АРА (англоязычная аббревиатура от American Relief Administration, буквально: Американская администрация помощи) американская благотворительная организация для помощи странам, пострадавшим в Первой мировой войне. В 1920-е гг. ее деятельность на короткое время была разрешена в Советской России. В рассказе отражен последний период американских поставок на Колыму по лендлизу.

С. 374. ...великолепен был солидол, белый, как сливочное масло, без запаха. — Эти слова указывают на то, что американский солидол изготавливался из органических продуктов и мог быть использован в пищу голодными заключенными.

С. 378. Погоня за паровозным дымом. Рассказ воспроизводит подробности борьбы Шаламова за увольнение и выезд с Колымы в 1952–1953 гг., когда он уже освободился и работал вольнонаемным фельдшером в Дорожном управлении Дальстроя на территории Якутии. Большинство фамилий людей в рассказе — как препятствовавших выезду Шаламова, так и способствовавших ему — реальные.

С. 379. Лидия Тимашук — врач Кремлевской больницы. С ее письма в ЦК ВКП(б) в 1952 г. началось «дело врачей». 20 января 1953 г. была награждена орденом Ленина, 3 апреля лишена его «в связи с выявившимися в настоящее время действительными обстоятельствами».

С. 392. Супрун — Николай Николаевич Супрун, начальник дистанции Кюбюминского дорожного участка (свидетельство вологжанина А. В. Кабанова, бывшего заключенного, работавшего на этом участке и знавшего Шаламова. Записано мною. — В. Е.).

С. 394. …у меня путевые документы были до Джамбула… — Первоначально Шаламов планировал ехать к жене в Чарджоу, поскольку в Москве проживание ему было запрещено.

С. 395. Причал ада. Шаламов, по его воспоминаниям, прибыл в порт Нагаево на пароходе «Кулу» 14 августа 1937 г. ночью. Выгрузка заключенных происходила утром.

Двенадцать тысяч человек привез наш пароход… — Скорее всего, психологическое преувеличение. Крупнейшие пароходы Дальстроя — к ним принадлежали «Кулу» и «Джурма» — могли вмещать в трюмах при полной загрузке не более 7–8 тысяч человек, при этом часть трюмов и палубу обычно занимали грузы. В 1935–1938 гг. через порт Нагаево завозилось за навигацию в среднем 15–20 тысяч заключенных, лишь в 1939 г. отмечен резкий рост — 70 тысяч. Предвоенный пик общего количества заключенных на Колыме — 176,7 тысячи человек — достигнут в 1940 г. (см.: Широков А. И.Дальстрой: предыстория и первое десятилетие. Магадан, 2000. С. 68, 76).

…нас привезли сюда умирать. — Тревожное предчувствие писателя объяснялось не только мрачным видом колымских сопок, но и словами опытного человека, уже побывавшего здесь, — силезского коммуниста Вебера, который еще в пути на Дальний Восток, глядя на беззаботно смеющихся молодых заключенных, говорил: «Это дети. Они не знают, что их везут на физическое уничтожение» (см.: Шаламов В. Т. Воспоминания. М., 2001. С. 162). Вебер Эмиль Францевич, 1901 г. р., фигурирует в упоминавшемся эшелонном списке.

С. 398. Две встречи. Действие происходит в 1938 г. на прииске «Партизан».

Катур (Котур) Николай Душанович — родился в 1899 г., осужден Особым совещанием при НКВД на 5 лет, состоит вместе с Шаламовым в эшелонном списке на Колыму.

Леонид Михайлович Анисимов — подробнее о нем см. статью «Об историзме КР».

С. 405. Житие инженера Кипреева. Рассказ посвящен Г. Г. Демидову — колымскому другу Шаламова, заключенному, работавшему вместе с ним в больнице в поселке Дебин рентгенотехником и ставшему впоследствии писателем. Шаламов и Демидов нашли друг друга в 1965 г. в Москве. Шаламов называл Демидова «одним из достойнейших людей, встреченных мной на Колыме». Сохранилась их переписка, раскрывающая не только взаимное уважение, но и разные взгляды на литературу (см.: Соч. Т. 6.С. 395–407; см. также: «Будущему на проклятое прошлое…» Интервью с В. Г. Демидовой // Шаламовский сборник. Вып. 4. М., 2011).

Кипреев — фамилия, данная писателем своему герою, открыто символична: кипрей, иван-чай, расцветающий на месте пожаров. Осколок «неудавшегося» зеркала, подаренный Демидовым, долго хранился у Шаламова. В рассказе есть небольшая доля художественного вымысла. С учетом реальных обстоятельств колымского дела Г. Г. Демидова есть основания считать, что ключевые фразы рассказа, вложенные Шаламовым в уста Кипреева (Демидова): «Колыма — это Освенцим без печей» и «Американских обносков носить не буду», — были высказаны героем не в описываемой обстановке, а скорее во время встреч и бесед Шаламова и Демидова в лагерной больнице, либо позже, в Москве. Шаламов был не только целиком солидарен с этими мыслями, но и считал их выражением собственных взглядов. Причем последняя фраза — об «американских обносках» — является, несомненно, аллегоричной, выражающей глубокий внутренний патриотизм писателя и нежелание сотрудничать с силами, противостоящими СССР в «холодной войне», что отразилось в его письме в «Литературную газету» (1972).

С. 412. Здесь мы встретили Хиросиму. — В рассказе несколько смещена дата встречи Шаламова и Демидова в лагерной больнице — она состоялась не в 1945-м, а в 1948 г.

Вот она — бомба, это то, чем мы занимались в Харькове. — Ссылка Демидова на то, что он до ареста в 1938 г. занимался в Харьковском электротехническом институте экспериментами в области атомной энергии под руководством Л. Д. Ландау.

Самоубийство Форрестола — очевидно, одна из тем, обсуждавшихся Шаламовым и Демидовым при встречах. Это событие, связанное с бывшим министром обороны США Д. Форрестолом, выбросившимся в мае 1949 г. с 16-го этажа медицинского центра, где он находился на лечении по психическому заболеванию, вызвало в мире разные версии. По одной из них, Форрестол страдал паранойей, поскольку выкрикивал слова «Русские идут!». Судя по контексту рассказа, Шаламов и Демидов пользовались другой версией, полагавшей, что бывший министр страдал от своей причастности к сбросу атомных бомб на Хиросиму и Нагасаки (приказ на сброс бомб отдавал, как известно, президент США Г. Трумэн). Шаламов испытывал глубокий интерес к проблеме атомной бомбы, нравственным аспектам ее создания и применения, к ее воздействию на глобальные процессы в ХХ веке. Об этом свидетельствует его стихотворная «Атомная поэма» (1955) и ряд записей из дневника (1960–1970).

С. 421. Генерал-майор Деревянко — А. А. Деревянко — начальник УСВИТЛа в 1948–1951 гг.

С. 425. У стремени. В рассказе сделана полемическая попытка переосмыслить образ директора Дальстроя Эдуарда Петровича Берзина, которого Шаламов лично знал на Вишере. В прежних своих рассказах («Как это началось» и других) Шаламов оценивал деятельность Берзина в целом положительно, сочувствуя его трагической судьбе. В данном рассказе писатель стремится опровергнуть мнение (которого сам придерживался ранее), что Берзин был «большой демократ», и утверждает совершенно другую мысль — что он «погиб, убивая для того же Сталина», основываясь на аргументе: «Легенду о Берзине развеять нетрудно, стоит только просмотреть колымские газеты тех лет». Очевидно, что переоценка сделана во многом эмоционально, даже импульсивно — под влиянием ставших доступными Шаламову в 1967 г. публикаций в газете «Советская Колыма» и в журнале «Колыма» за 1936–1937 гг. В этих изданиях печатались материалы о местных процессах над «правотроцкистами» с призывами к их расстрелу (часть этих публикаций сохранилась в архиве Шаламова). Писатель воспринял эти материалы не только как свидетельство того, что массовые расстрелы начались еще при Берзине, но и как свидетельство того, что они производились с его санкции. Между тем фактов о прямой причастности директора Дальстроя к этим расправам в современных источниках не зафиксировано. Хотя Берзин располагал огромной властью на Колыме и формально входил в состав «тройки», деятельность местных органов НКВД не входила в его подчинение — она диктовалась прямыми указаниями УНКВД по Дальневосточному краю, которое, в свою очередь, неукоснительно исполняло директивы Москвы.

Открывшиеся архивные документы дают разноречивую характеристику личности и деятельности Берзина. С одной стороны, в начале своей работы на Колыме он заявлял себя сторонником эффективности принудительного труда, о чем говорит отчет за его подписью, направленный в ЦК ВКП(б) в 1934 г.: «Использование исключительно организованного труда заключенных на золотодобычных работах, без сомнения, будет способствовать дальнейшему удешевлению производства» (История сталинского ГУЛАГа. Собр. документов: В 7 т. М., 2004. Т. 3. С. 395), с другой — в 1937 г. направил в Москву проект развития Колымы до 1948 г., где стратегическим направлением избиралась не ставка на труд заключенных, а свободная колонизация края (см.: Смолина Т. Последние дни Эдуарда Берзина // Колыма. 1988. № 6. С. 37–40; Мельников С. М. Дальстрой как репрессивно-производственная структура ОГПУ — НКВД — МВД СССР (1932–1953 годы) // www.biysk.ru/wwwsite/source/nich/publ/1.doc). Проект свидетельствует о глубоком разочаровании Берзина в прежней системе, о недовольстве «сбросом» на Колыму политических заключенных, о разумности и гибкости его как политика и хозяйственника. План свободной колонизации Колымы, демонстрировавший очевидные расхождения со сталинской политикой, послужил одной из главных причин гибели Берзина.

Кроме того, сыграли свою роль неоднократные доносы на него. Так, 11 июня 1937 г. замнаркома лесной промышленности Л. И. Коган в своем заявлении в НКВД сооб- щал, что Берзин — «очень странный человек», что он «лет 6–7 тому назад» сказал ему: «Меня ведь в партию записали насильно», что Берзин якобы «вербовался Локкартом», а вся хозяйственная деятельность директора Дальстроя основана на «связях с заграницей» и обеспечивалась постоянной под держкой заместителя председателя СНК СССР Я. Э. Рудзутака, к тому времени, как знал Коган, уже арестованного и обреченного на гибель (см.: История сталинского ГУЛАГа. Т. 2. С. 622). Абсурдность этого доноса особенно ярко подчеркивается обвинением в том, что Берзин «вербовался Локкартом». На самом деле участие в разоблачении «заговора Локкарта» (по имени главного фигуранта, английского дипломата Р. Б. Локкарта) в 1918 г. являлось одним из громких дел, утвердивших славу и неукоснительный авторитет Берзина.

«Дело Берзина» 1937–1938 гг. стало частью огромного сфабрикованного НКВД дела о «контрреволюционной, террористической, шпионской, вредительской, повстанческой, правотроцкистской организации», якобы нацеленной на отделение Колымы в пользу Японии, в результате которого погибли не только ближайшие сотрудники директора Дальстроя, но и многие руководители Дальневосточного края, в том числе маршал, командующий ОКДВА В. К. Блюхер. На конечные результаты дела во многом повлияло бегство из СССР в Японию в июне 1938 г. исполняющего обязанности начальника УНКВД Дальневосточного края Г. С. Люшкова. Всего этого, конечно, не мог знать Шаламов. Очевидно, что в своем стремлении утвердить мысль, что «Берзин был самым обыкновенным лагерным начальником, усердным исполнителем воли пославшего» (Сталина. — В. Е.), — писатель многое упрощал и был слишком субъективен, причем сам осознавал уязвимость своего взгляда и недостаточность аргументов. Наиболее объективное изображение судьбы Берзина представлено в произведении Шаламова «Берзин (схема очерка-романа)», написанном ранее (Соч. Т. 4. С. 562–572), а также в антиромане «Вишера» (1971).

С. 428. Гровс Лесли — бригадный генерал, руководитель «Манхэттенского проекта» по созданию атомной бомбы. Шаламов цитирует его слова из книги: Гровс Л. Теперь об этом можно рассказать. М., 1964.

Оппенгеймер Роберт — физик, создатель американской атомной бомбы. С. 437. Я знаю секрет этой тайны людей, стоящих «у стремени». Это одна из тайн, которую я унесу в могилу. — Эти слова свидетельствуют о том, что писатель глубоко понимал колоссальную сложность проблемы сохранения человеком своей экзистенциальной «самости» в условиях не только сверхжесткой тоталитарной системы, но и в иных условиях, требующих исполнения чужих приказов. Об этом говорит введение в рассказ, казалось бы, чуждого ему по материалу примера из работы над американской атомной бомбой.

С. 439. Воскрешение лиственницы. По свидетельству Б. Н. Лесняка, к Новому (1964) году он прислал Шаламову из Магадана авиабандероль с ветками стланика. Шаламов был чрезвычайно рад подарку и знакомил с этим дорогим и символическим для него колымским растением своих друзей. Именно это событие, по мнению Лесняка, послужило писателю импульсом к написанию рассказа «Воскрешение лиственницы», ибо веток лиственницы он не посылал (См.: Лесняк Б. Н. Я к вам пришел! Магадан,1998. С. 226). Трансформация образа стланика в образ лиственницы — одно из ярких свидетельств мощного поэтического воображения Шаламова-художника, создавшего страстное стихотворение в прозе, исполненное печали и гнева.

…лиственница поставлена в банку с водой в годовщину смерти на Колыме мужа хозяйки, поэта. Эта деталь с очевидностью указывает на Н. Я. Мандельштам. Это служит еще одним доказательством того, что Шаламов и Н. Я. Мандельштам были знакомы до знаменитого вечера памяти поэта (май 1965) — вероятно, с 1963 г., на что наводят и разыскания П. М. Нерлера (см.: Нерлер П. М. От зимы к весне... // Шаламовский сборник. Вып. 4. М., 2011. С.173–185). Говоря о том, что Мандельштам умер «на Колыме», Шаламов имеет в виду, что поэт умер в пересыльном лагере, входившем в систему Севвостлага.

С. 440. Наталья Шереметева-Долгорукая — княгиня Наталия Борисовна Долгорукова (урожденная Шереметева). Вместе с мужем она попала в опалу в царствование Анны Иоанновны и была сослана в Берёзов. Одна из первых русских писательниц. Шаламов высоко ценил ее мемуары — «Своеручные записки», которые были известны ему по изданиям ХIХ века, а в советское время не переиздавались.

С. 447. Перчатка. Рассказ связан с периодом пребывания Шаламова в 1944–1945 гг. в больнице «Беличья» близ поселка Ягодное, где он, благодаря помощи главного врача больницы Н. В. Савоевой и фельдшера Б. Н. Лесняка, был возвращен к жизни. Дата создания рассказа (1972) говорит о том, что он был написан после конфликта с Лесняком (1971) и в этом смысле является знаком благородства писателя по отношению к бывшему другу, преодолением того принципа, который продекларирован в финале рассказа: «Помнить зло раньше добра». Однако в широком философском плане Шаламов остался верен этому принципу. Рассказ, как и последний сборник «КР-2» в целом, знаменовал для писателя, по словам И. П. Сиротинской, «окончательный расчет с прошлым».

В документальном аспекте «Перчатка» имеет ряд расхождений с фактами, приводимыми в мемуарах Савоевой и Лесняка (см. указ. выше соч.), что закономерно и объясняется особой природой художественного мышления писателя. Гиперболизация ряда событий, и прежде всего история со сменой своей кожи в результате обморожений и пеллагры, показывает стремление Шаламова отождествить Колыму с гитлеровскими лагерями смерти, что ярче всего выражает его обращение к образу Эльзы Кох.

Эльза Кох — жена коменданта нацистских концлагерей Бухенвальд и Майданек.

Она отличалась патологической жестокостью, обвинялась в изготовлении сувениров (перчаток, абажуров и т. д.) из кожи заключенных.

С. 452. Владимир Осипович Мохнач — о нем см. в «Воспоминаниях» Шаламова (ук. соч. С. 207) и в рассказе «Мой процесс».

С. 464. Александр Иванович — Матвеев А. И., помощник главврача «Беличьей» из заключенных, которому, по словам Савоевой, «больница во многом обязана своими успехами».

С. 468 Калембет Петр Семенович, Траут Валентин Николаевич, Пантюхов Андрей Максимович — врачи больницы «Беличья», упоминаемые в других рассказах и в воспоминаниях Шаламова.

С. 478. Роман Кривицкий — Кривицкий Роман Юльевич, «1900 г. р., журналист, осужденный по КРТД», фигурирует в эшелонном списке заключенных Бутырской тюрьмы, следовавших на Дальний Восток осенью 1938 г. вместе с О. Э. Мандельштамом (Нерлер П. М. Слово и «Дело» Осипа Мандельштама: Книга доносов, допросов и обвинительных заключений. М., 2010. С. 115). Брат военного очеркиста и писателя, заместителя главного редактора журнала «Новый мир» А. Ю. Кривицкого (1910–1986). Его имеет в виду Шаламов, говоря в письме к Б. Н. Лесняку: «О Романе Кривицком никого запрашивать не надо — об этом позаботится его брат» (Соч. Т. 6. С. 357).

С. 481. «Пер-ос» — русская калька латинского per os (букв. «через рот»). Шаламов показывает знание медицинских терминов, приобретенное позднее, на курсах фельдшеров. В данном контексте этот термин звучит горько-иронически.

С. 486. Леша Чеканов, или Однодельцы на Колыме. Рассказ основан на событиях весны 1945 г., когда Шаламов находился на общих работах на прииске «Спокойный». Леша Чеканов — реальное лицо, его имя фигурирует в эшелонном списке заключенных Бутырской тюрьмы: «Чеканов Алексей Михайлович, 1912 г. р., осужден по ст. 58, п. 10».

В рассказе отражена одна из главных проблем, волновавших Шаламова на протяжении всей жизни, — проблема взаимоотношений российской интеллигенции с народом. В идеализации народа и гипертрофии понятия долга интеллигенции перед народом он видел одну из причин катастрофического развития истории России в ХХ веке (от периода революций до современности). Подробнее об этом см.: Есипов В. В. «Пусть мне “не поют“ о народе…» (проблема народа в творчестве И. Бунина и В. Шаламова) // IV Международные шаламовские чтения. М., 1997.

С. 491. Ферми Энрико — выдающийся итало-американский физик, обосновал теорию цепной реакции нейтронов, основанную на ранее примененных им методах статистики (возможно, Шаламов мог прочесть о нем в книге: Лятиль П. Энрико Ферми.М., 1965).

Дети Медведева — имеются в виду Рой и Жорес Медведевы, деятели антисталинистского движения 1960-х гг. Их отец А. Р. Медведев умер на Колыме в феврале 1941 г.

С. 492. Это вы, суки, нас погубили. Все восемь лет я тут страдал из-за этих гадов — грамотеев! — Эта фраза, вложенная в уста Леши Чеканова, имеет несомненную перекличку со словами простонародных героев-арестантов из «Записок из Мертвого дома» Ф. М . Достоевского: «Вы — железные носы, вы нас заклевали!» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990. Т. 4. С. 176).

С. 499. Вечная мерзлота. Реальный случай из жизни Шаламова в период его работы в 1951–1953 гг. вольнонаемным фельдшером в Дорожном управлении Дальстроя, комплектовавшемся заключенными.

Адыгалах, Барагон, Кюбюма — поселки на территории Якутии, входившие в систему Дальстроя.

С. 504. Уроки любви. Рассказ, начатый в 1963 г., не закончен. Возможно, один из вариантов его продолжения (или концовки) представляет маленькая глава воспоминаний Шаламова, названная «На 23-м километре». Она свидетельствует о том, что в период учебы Шаламова на фельдшерских курсах, возвративших его к жизни, у него вспыхнуло острое любовное чувство к санитарке Стефе, бывшей узнице Освенцима, оказавшейся на Колыме (документальных данных о ее судьбе не имеется). Глава приводится ниже.

«В кладовке, несмотря на страшенный мороз и мохнатые наросты инея на окнах, бутылях, пахло лизолом, карболкой — пахло вагоном, вокзалом. Мы легли в темноте на какие-то холодные банки, бутылки, ящики, обжигающие руки. Я зажег спичку бережно, пряча пламя ее в ладонях, чтоб не было видно огня снаружи, сквозь дверные щели. Я зажег спичку на секунду, чтобы рассмотреть любимое лицо. Глаза Стефы с огромными черными расширенными зрачками приблизились к моему лицу, и я потушил спичку. Я положил ее… Белый пар шел от наших ртов, и сквозь дверные щели мы видели звездное небо. Стефа на минуту завернула рукав, и тыльной стороной ладони я погладил ее кожу царевны — пальцы мои были отморожены и давно потеряли чувствительность. Я гладил, целовал руки Стефы, и казалось, что на них надеты перчатки, кожаные перчатки с обрезанными пальчиками, губы у меня не были отмороженными, я целовал жесткую, царапающую кожу рук и тонкую горячую кожу кончика каждого пальца. Я хотел еще раз зажечь спичку, но Стефа не велела испытывать лишний раз судьбу. Я вышел первым…» (Шаламов В. Воспоминания. С. 247–248).

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.