Варлам Шаламов

Ни слова о «тоталитаризме». Отчет о конференции в Сан-Франциско

23 ноября 2019 - 26 ноября 2019

Джозефина Лундблад-Янич

На конференции ASEEES (Association for Slavic, East European, and Eurasian Studies) в Сан-Франциско (Калифорния, США), состоявшейся 23–26 ноября 2019 г., была секция, полностью посвященная творчеству В.Т. Шаламова. С докладами выступали три исследователя из трех стран: Фабиан Хеффермел из Норвегии, Майя Ларсон из США, и Джозефина Лундблад-Янич из Швеции. Председателем секции была профессор Катя Хокансон из государственного университета штата Орегона. Профессор Университета Сёдертён (Стокгольм, Швеция) Ирина Сандомирская участвовала в качестве дискуссанта и обобщила смысл докладов в своем заключении. Случайно участники секции о Шаламове обнаружили в ходе знакомства, что все они так или иначе связаны со Скандинавией — и Ларсон, и Хокансон тоже имеют скандинавские корни. Так что вспомнились слова Ирины Сиротинской о том, что Шаламову «викингом быть нравилось». Надеемся, что ему было хорошо и в компании «викингов»…

На секции вспомнились и другие слова Сиротинской о критиках его творчества: «…прочтите, прочтите Шаламова, не пишите о нем, играя двумя-тремя цитатами, да еще собственными придумками, не старайтесь плюнуть в него ради острого словца»[1]. В докладах секции подобной игры «двумя-тремя цитатами» не было, тем более не было никаких придумок. Наоборот, каждый доклад стремился к глубокому, напряженному прочтению его произведений, и каждый был посвящен мало изученному до сих пор аспекту: Хеффермел говорил об ограничениях и возможностях текстуального воплощения осязаемости в «Колымских рассказах», Ларсон — о поэзии как о «третьем языке» между человеком и природой в его стихах, Лундблад-Янич — о личных событиях биографии Шаламова и их соотношении с поэтикой Шаламова в его позднем автобиографическом тексте «О Колыме».

Хеффермел, не только исследователь, но и художник, сопровождал доклад собственными рисунками, на которых было изображено человеческое лицо изнутри. Он говорил о том, что ощущение внутренней части лица предшествует всем другим образам, в которых появляется тело человека. Таким образом, маска смотрит наружу, и осязаемость может отменять мимикрию как художественный метод. Для Хеффермела подобное чувство осязания видится во мнении Шаламова об авторстве, отрицающем классические принципы эпистемологии, основанной на видении: «Автор не наблюдатель, не зритель, но участник драмы жизни <…> Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спускавшийся в ад». Автор предлагает быть частью литературного пространства, которое он создает. И данное литературное пространство становится реальным с помощью физического прикосновения: процесс прикосновения определяет реальность того или иного события. Хеффермел изучал изображения такой осязаемости в рассказе «Шерри-бренди» и обратил особое внимание на руки Поэта: как они выглядят и как они ощущаются им самим. Неслучайно в этом рассказе руки важнее лица — лицо Поэта читателю не дано — поскольку детальные описания лиц персонажей в прозе Шаламова почти отсутствуют. Согласно прочтению Хеффермела, это говорит о том, что шаламовский лагерь является неким иконоборческим пространством: там люди существуют без зеркал, без фотографий, без имен — значит, себя и свой образ можно увидеть лишь через другого или с помощью самоощущения. В таком мире возникают и преобладают другие способы идентификации, например, дактилоскопия, которая часто упоминается у Шаламова.

Если Хеффермел говорил о проблеме осязаемости в произведениях Шаламова, то Ларсон — о проблеме визуальности. Как и Хеффермел, она предполагает, что визуальность имеет две стороны: она заключается не только в том, чтобы увидеть другого, но и в том, чтобы быть увиденным другим. В его стихах часто наблюдается переход из ограниченного, темного пространства внутри бараков к открытой, светлой природе, и в природе все становится видно — даже то, что недоступно человеческой речи. Ларсон заметила, что лирический герой «Атомной поэмы» представляет, как его будут помнить, когда его «скелет» выкапывают из снега. Он, говорящий, «выговаривает» слова, известные только животным и деревьям, и таким образом он свидетельствует о каком-то другом смысле, который не может быть воплощен человеческой речью. Только в словах, известных животным и деревьям, говорящий может обратиться к тому, что «лучше», и «выговорить» против того, что Шаламов называет в стихотворении 1958 года «ненадобностью мук»:

Я верю в предчувствия и приметы —
Науку из первых, ребяческих рук,
Я верю, как подобает поэту,
В ненадобность жертвы, в ненадобность мук.

Лирический герой Шаламова свидетельствует о бессмысленности мучений, обретая смысл и опору только в природе. Его вера в приметы восходит к тому древнему времени, когда боги общались с людьми посредством животных и птиц, когда умение читать полет птиц (орла) вывело Эзопа из рабства, а умение говорить языком животных принесло ему всемирную литературную славу. Для Ларсон поэзия Шаламова и его апелляции к Эзопу могут рассматриваться как некий третий язык между человеком и миром: это не только поиск способов для коммуникации, но и поиск беседы одной человеческой души с живой Душой природы.

Джозефина Лундблад-Янич

Лунблад-Янич в своем докладе говорила об особенностях и трудностях поздней прозы Шаламова и о том, как его поздние тексты отличаются от ранних «Колымских рассказов». Автобиографический текст «О Колыме» (1970-е годы), который по обстоятельствам биографии Шаламова не был завершен, продиктован не стремлением заполнить «лакуны» его ранних работ, а есть своеобразная попытка рассказать те же события с новой точки зрения. Она говорила о том, что намерение Шаламова писать другим способом о своем времени в лагерях Колымы осложнялась другой задачей этого же текста: изображением физического процесса, в ходе которого он становился доходягой. Однако текст «О Колыме» изображает и другой путь — путь к телесному воскрешению, к тому, что происходило после того, как он стал доходягой. Этот процесс в автобиографическом тексте показан вместе событиями и людьми, не вошедшими в «Колымские рассказы». Воскрешению его тела помогают три женщины, и в докладе Лундблад-Янич обратила внимание на то, что их отношения с Шаламовым имеют в каждом случае особый характер. Первой женщиной является сестра его жены, оказавшаяся на Колыме (глава «Ася»), второй — врач Нина Савоева («Черная мама»), и третьей — некая заключенная Стефа («На 23-м километре»). Тем не менее, несмотря на кажущуюся похожесть в изображениях этих отношений в тексте — например, описанную с разной степенью откровенности физическую близость с Савоевой и Стефой — Шаламов все еще что-то скрывает от читателя и не готов полностью открыться: в каждом случае нечто более интимное остается недосказанным. Лундблад-Янич кажется, что недосказанность личных отношений здесь является проекцией опыта доходяги, поскольку доходяга существует вне личного опыта и поэтому его присутствие осложняет намерение Шаламова писать в своем автобиографическом тексте только о личном.

В заключение профессор Сандомирская отметила полное отсутствие в выступлениях на секции двух слов, которые обычно звучат при обсуждении творчества Шаламова: «власть» и «тоталитаризм». Докладчики исследовали Шаламова вне того привычного контекста, от которого он часто становится неотделимым, а вместо этого анализировали исключительно те тексты, которые он создал сам. Докладчики стремились показать, что оптика восприятия и интерпретации произведений Шаламова может быть очень разной, в том числе они могут рассматриваться сквозь призму категории «пограничной ситуации»: они хотят стать чем-то другим — чем-то новым, неизвестным, что может открыться благодаря не только анализу форм, имен, идентичностей, контекстов, но и другим методам анализа.

Фотографии Виктории Пардини