Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание

Переписка с А.И. и Л.Б. Гусятинскими

Среди московских друзей В.Т. Шаламова особое место занимала семья Гусятинских, с которой он был знаком еще по 1930-м годам. Александр Ильич Гусятинский (1893- ?) заведовал редакцией журнала «За промышленные кадры», где Шаламов работал с августа 1935 г. до своего ареста 12 января 1937 г. Основная причина особого уважения, питавшегося Шаламовым к Гусятинскому — достойное поведение последнего во время его допроса во Фрунзенском отделе НКВД г. Москвы по делу Шаламова 1937 г. Этому посвящено первое из писем писателя, адресованных жене (к тому времени — вдове) Гусятинского Людмиле Борисовне. Письмо ярко характеризует одно из качеств характера Шаламова — умение быть благодарным людям, которые помогли ему в трудную минуту. Историческая ценность письма — в воссоздании атмосферы страшного 1937 года, когда любое неосторожное слово могло решить судьбу человека.

К сожалению, письмо не датировано, как неизвестна и дата смерти А.И. Гусятинского, что стало поводом к письму. Ориентируясь по почерку Шаламова (ровному, хотя и мелкому), можно предположить, что оно написано в середине 1960-х гг., т.к. почерк второго письма, датированного 1974 г., значительно хуже.

О биографии А.И. Гусятинского известно совсем немного. В анкетных данных из протокола его допроса (см. ниже) сообщается, что он родился в Екатеринославе, имел неоконченное высшее образование. В Москве работал журналистом, занимался литературой. В 1922-1926 гг. посещал литературный кружок «Зеленая лампа», куда входил малоизвестный тогда М.А. Булгаков (сведения об этом приведены в воспоминаниях В.И. Мозалевского — «Литературный факт», 2019, No3. С.99-100). Журнал «За промышленные кадры», где он работал в 1930-е гг. вместе с Шаламовым, издавался наркоматом тяжелой промышленности и освещал деятельность технических вузов (редакция находилась на ул. Новой Басманной, 20). Ответственным редактором журнала являлся А.К.Беляков, член ВКП (б). Беспартийный Гусятинский как заведующий редакцией занимался организационно-финансовыми вопросами. Очевидно, его сближение с Шаламовым произошло на почве литературных интересов. По возвращении Шаламова в Москву в 1956 г. они возобновили дружбу и встречались достаточно часто (о чем свидетельствует С.Ю. Неклюдов, подружившийся с сыном Гусятинских Игорем — см. эл. ресурс https://arzamas.academy/mag/717-nekludov).

А.И. Гусятинский — В.Т. Шаламову

25 марта 1956 г[1].

Дорогой Варлам Тихонович!

Я всегда верил, что «в 6 часов вечера после войны»[2] откроется дверь и Вы появитесь на пороге.

Очень рад, что мое предчувствие сбылось.

Конечно, я помню Вас. Несмотря на то, что я переступил критическую черту возраста (мне 63 года), мои умственные способности мне не изменили.

Явитесь предо мной, как лист перед травой.

Жду Вас в субботу вечером к восьми часам. Жена, Людмила Борисовна, тоже хорошо помнит Шаламова и тоже ждет Вас.

Мой тел. Б- 8-41-04.

Звоните. Ждем Вас.

Ответил не сразу: был нездоров. А.Гусятинский.

В.Т. Шаламов — Л.Б. Гусятинской

Дорогая Людмила Борисовна[3].

Я задержал на несколько дней отправку написанного этого письма, которое могло быть написано и отправлено через час после нашей встречи. Мне ничего не нужно было обдумывать получше, поточнее — все, что будет написано, обдумано мной давно, даже не в Москве, а на Дальнем Севере, на Колыме. Какая-то простая причина мешала вроде — а вдруг случится чудо и это письмо не нужно будет писать. А вдруг разговор у Елисеевского магазина только бред, воображение мое, мираж. Но разговор этот — не бред и не мираж.

Александр Ильич сыграл в моей жизни особую роль. Произошел редчайший случай — когда возникла и состоялась официальная, удокуменченная проверка человеческой личности. Не потому что А.И. сыграл какую-то роль в моей судьбе, способствовал изменению моей судьбы и так далее. Все дело в том, что Александр Ильич человек очень хороший и очень хорошо относился к людям, любил людей — и документально, личным поведением в очень трудный час жизни страны, Москвы, нашего общества — это подтвердил. Я — в отличие от Александра Ильича не такого высокого мнения о людях. Девяносто девять процентов человечества, по моему глубоко- му убеждению и большому личному опыту, состоят не из негодяев, а из трусов. А трусы — как раз такой материал, из которого с помощью палки можно сделать все что угодно. Палки — и буквальной, и в переносном смысле. То огромное давление на общество, которое оказывал сталинский режим повседневно, повсечасно, поступательно, было условием, обстоятельством бесчисленных преступлений. Жены доносили на мужей, мужья на жен, отцы на детей и дети на отцов. И все это, в общем, вполне в рамках обычной человеческой натуры. Так было всегда в России — с <нрзб > времен и по сей день. Нравственный климат мира, России не изменился.

Так вот я довольно еще снисходительно отношусь к таким вещам. Человек есть человек. Мое «дело» исходит из моей тогдашней семьи. Если бы Александра Ильича допрашивали в тридцать седьмом году по моему делу и он бы дал порочащие меня показания — я бы нисколько не удивился и принял бы это как лишнее подтверждение моей философии человека. Но Александр Ильич этого не сделал. В момент окончания следствия я перечитывал его показания по моему делу — перечитывал спокойно — меня трудно чем-либо удивить — и поразился: твердое доброжелательство его было, несмотря на попытки следователя подтолкнуть часть вопросов в мелкую сторону, высказано и записано: «Да, знаю, поступил тогда-то по рекомендации такого-то — работал так-то — ничего более не знает»[4]. Вот и все.

Я был осужден, ехал на Колыму, и в вагоне, на пароходе (на прииске уже не было времени и возможности думать) думал: — Как же так — я не сумел сказать Александру Ильичу о всем этом. Более того. Логически рассуждая, Александр Ильич мог подумать, что вот — я осужден, а его допрашивали, значит, он показал на меня что-то — так А.И. мог думать. Мог думать — и что я в случае моей ранней смерти никогда не узнаю правды его личного поведения и, более того, он мог думать, что я выживу и вернусь и, не зная его поведения на допросах, навек останусь не верящим, не знающим правды. Ведь мне могли и не показать этих допросов. Но я читал все свои «дела»: при окончании каждого подписывал «с материалами дела знаком» и так далее. Тем более, что у меня есть и протоколы, не подписанные мной. Наконец, я мог прочесть и ему не сообщить. После двадцати лет заключения многие события, касающиеся этих московских мест, могут быть забыты, стерты в памяти.

Но случилось не так. Я вообще верю в чудо — не религиозного плана, а в роль рассыпанных по миру случайностей. Особая роль Александра Ильича в моей жизни как раз в том и есть, что я смог через двадцать с лишним лет ему все это рассказать, уверить его, что я не только знаю правду, но читал все его показания по моему делу.

Это — редчайшее.

То, что было после — приезд мой и любезная помощь Ваша, Людмила Борисовна, и Александра Ильича — все это, конечно, никогда не изгладится из моей памяти, из моей души.

Все написанное — тысячная часть того, что я мог бы написать об А.И.

В теме «интеллигенция и революция» ему могла бы принадлежать одна из важных страниц.

Я никогда не забуду корректорскую издательства «Искусство»[5].

Желаю Вам всякого добра, дорогая Людмила Борисовна, душевного мира и покоя.

Я поздравляю Вас и Игоря с Новым годом, первым новым годом без Александра Ильича.

Напишите мне, пожалуйста. Ваш В.Шаламов

В. Т. Шаламов — Л. Б. Гусятинской

Дорогая Людмила Борисовна,

Вы не поняли моего письма[6]. Александру Ильичу об этом было известно давно и сказано мной в первый же час нашей встречи в 1956 году в Колобовском[7], в Вашей же квартире.

Но Вам я считал необходимым написать. Вам и Игорю. Именно потому что Александр Ильич умер и сам похвалить себя не может. С глубочайшим уважением, В.Ш.



В. Т. Шаламов — Л. Б. Гусятинской

Москва, 6 марта 1974 г[8].

Дорогая Людмила Борисовна, спасибо Вам за Ваше милое письмо. Я так же, как и Вы, все помню и хочу встретиться с Вами в любой день и час, чтобы возобновить нашу старую дружбу. Но сначала об Игоре. Известие об инфаркте приводит меня просто в трепет. Тем более, что сердце Игоря в его руках, зависит от его режима, от постоянной небольшой, но чисто физической нагрузки, ежедневной, ибо за ночь пульс падает до сорока ударов и компенсировать этот ущерб надо днем. Два года назад в Рязани внезапно умер мой сокурсник по университету[9]. Лежал, лежал, двинулся и умер. Он не хотел думать о том, что нагрузка на сердце должна быть постоянной, против воли, без единого пропуска. Бегать трусцой тут не надо, а ходить, хоть час в день,— обязательно. Чем старше, тем эти требования жестче. Режим, питание имеют свое значение, но главное — это сердце, сердце, чтобы не ослабело от отдыха сердце, от отдыха сердце только слабеет. Прошу прощения за экскурсию в медицину — профессия требует. Теперь о себе. Сохранив перо и разум, я потерял слух (в 1958-ом году). Ущерб огромный, особенно в век научно-технической революции. Слепота, конечно, хуже, но потеря речи много легче. Никакая частичная стабилизация помочь не может и никакой протез тоже. Я общаюсь с миром только почтовой связью — обидно в Москве в последней четверти двадцатого века, в расцвет транзисторов, телевизоров, магнитофонов и подслушивающих устройств. Вторая моя болезнь от той же даты — 1958 год — расстройство равновесия — стабилизировалась сейчас так, что я не падаю внезапно, как когда-то, но сохранила все свои меньеровские очертания. Все это мне не мешает писать, но отрезало начисто общение с редакциями, издательствами, творческими союзами. 99,9 процентов издательской работы связано с телефонными звонками. Вот мой телефон —254-19-25. Меня по нему Вы можете вызвать всегда, но я не узнаю, кто именно говорит. Я живу в хороших условиях, хотя и в коммунальной квартире[10], но, разумеется, для разговора я приеду к Вам сам. Одиночество меня не тяготит, это естественная среда для моей профессии. Притом за 67 лет я к нему привык. Словом, я посылаю это письмо с просьбой указать, когда я могу к Вам приехать (исключив телефон), и мы встретимся. Я сам буду звонить с 6 марта и попробую сам договориться с Вами о встрече. Не то что я вовсе не слышал бы ничего. Я просто тугоух, читаю по губам, и для общения со мной надо повышать голос. Словом — я жду Вашего ответа письмом, если мы не договоримся по телефону. Сердечный привет Игорю.

С уважением В. Шаламов.

Опубликовано: Шаламовский сборник 6, 2023. С. 151-156.

<<Назад | Содержание

Примечания

  • 1. РГАЛИ, ф.2596, оп.1, ед.хр. 41. Письмо адресовано в п. Туркмен и, очевидно, является ответом на письмо Шаламова, ожидавшего в это время реабилитации.
  • 2. Обыгрывается название известного советского фильма (реж. И. Пырьев), снятого в годы Великой Отечественной войны (1944).
  • 3. Это и последующие письма — РГАЛИ, ф.2596, оп.3, ед.хр. 230.
  • 4.

    Показания свидетеля Гусятинского Александра Ильича 15 апреля 1937 г.:

    «Вопрос: Давно ли Вы знаете гражданина Шаламова Варлама Тихоновича?

    Ответ: С Шаламовым я познакомился в 1935 г., когда он принес в редакцию очерк, посвященный женскому дню. Очерк через два-три месяца был напечатан. Вскоре Шаламов был послан в командировку на Украину и привез ряд очерков, грамотно сделанных. Затем, в связи с расширением штата он был приглашен на работу. Ему был поручен отдел физкультуры и спорта.

    Вопрос: Что Вам известно об а/сов. настроениях Шаламова В. Т.?

    Ответ: Шаламов держался в стороне от коллектива, никого из работников редакции он к себе никогда не приглашал. В высказываниях был весьма осторожен. При обмене мнений по поводу газетных статей, текущих событий всегда переводил разговор на другие темы, рельсы. Тогда коллектив редакции считал, что он, Шаламов, просто замкнутый, скрытный человек, определенных антисоветских настроений не проявлял. До поступления в редакцию «За промкадры» Шаламов работал в журнале «За ударничество» и «Стахановец».

    Вопрос: Известно ли Вам, что Шаламов в прошлом являлся активным троцкистом и отбывал административную высылку?

    Ответ: Этот факт стал мне известен только сейчас…»

    (Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. М.: Эксмо, 2004. С. 976).

  • 5. Л.Б. Гусятинская работала корректором в издательстве «Искусство».
  • 6. Очевидно, Л.Б. отвечала Шаламову на предыдущее письмо, недостаточно внимательно прочтя его. Письма Л.Б. не сохранилось.
  • 7. Гусятинские жили в 3-м Колобовском переулке.
  • 8. Данное письмо впервые опубликовано И.П. Сиротинской в подборке переписки Шаламова в журнале «Знамя», 1993, No5. В собр. соч. не вошло.
  • 9. Речь идет о Я.Д. Гродзенском.
  • 10. В это время Шаламов жил на ул. Васильевской, д.2, корпус 6 (недалеко от Дома кино).