* * *

Я в землю совесть не зарою,
Стыду молчать не прикажу.
Я наше таинство открою
И образ милый обнажу.

Нам говорили — он синоптик,
Он — записной евангелист,
Что явлен миру в снежных хлопьях,
Летящих на бумажный лист.

Он строит дом стихотворенья,
Размера вырубив углы,
Чтоб обострялось наше зренье
Среди слепящей, мутной мглы.

А нам, теснящимся по следу
Неторопливого стиха,
Как нам близки его победы,
Как нам близка его тоска.

И смерть для нас — пустое дело.
Мы умирали столько раз,
Что даже жизни надоело
У гроба караулить нас.

Мы, лежа в каменных могилах,
Давно постигли наизусть
Весь этот сумрачный и милый,
На сердце наводящий грусть,

Знакомый мир его волнений,
Предмет его, моей тоски,
Ростки надежд и сожалений,
Переживаемых сквозь стихи.

И лес, пожертвовавший тайной,
В ночи открывшейся ему,
Лишь для того, чтоб он случайно
Не оступился в нашу тьму.

Чтоб, освещенные, как в грозы,
Деревья шли навстречу нам,
Чтобы тайги глухие грезы
Доступны были вещим снам.

И пусть нас ставят ренегаты
Опять к позорному столбу,
Мы и не ждем другой расплаты
За нашу смелую судьбу.

Пусть, как вчера, нас гонят нынче,
Играя в старую игру,
Пускай грозят судами линча
Любому черному перу

За то, что строки — чернокожи
От пропитавшей их тоски,
За то, что с неграми так схожи
Мои невольничьи стихи.

За то, что мы посмели перья
Чуть-чуть оттаять у огня,
Чтобы потребовать доверья
И у сегодняшнего дня.

Едва ли нынешнее лето
Признать решится за живых
Нас — выходцев с иного света
Из-за сугробов снеговых...