Варлам Шаламов: пророк, а не мастер
Мало кто нынче пишет письма. И почта работает хуже, чем три-четыре десятилетия назад. Письмо по Москве, посланное с улицы 1905 года в район Нахимовского проспекта, идет, случается, более трех недель (сам накололся). Какая уж тут переписка.
А я сегодня хочу предложить читателю письмо, написанное сорок лет назад. Вынул из драгоценной папки с надписью «Шаламов». Тот самый, «Колымских рассказов», известных миру как великая литература и потрясающий документ эпохи.
Под карающий меч доблестных органов Варлам Тихонович Шаламов (1.7.1907, Вологда — 18.1.1982, Москва) попал в 1929-м, сидел до 1932-го. Без вины. Вновь арестовали в 1937-м. Еще 17 лет провел в тюрьмах и лагерях. Выжил, в конце 50-х стал печатать стихи.
Первая книга «Огниво» — 1961-й. Если заглянете в словарь русской литературы Вольфганга Казака, увидите, что первый газетный отзыв об «Огниве» написал Б. Слуцкий, первый журнальный — В. Приходько («Знамя», 4, 1962). Под названием: «Характер мужественный, цельный».
Я переписывался с Шаламовым в 1959–1961 гг. Пока не переехал в Москву, где дружеские отношения продолжились.
Итак, обещанное (публикуется впервые и в точности, как написано).
Дорогой Владимир Александрович.
Вы вовсе не виноваты в этом недоразумении. Виноват я сам. Я утратил, по-видимому, способность выражаться ясно и недвусмысленно. Вот и моя точка зрения на мастерство для Вас не вполне ясна. Я не хотел сказать, что «главное в Пушкине — не мастерство». Я думаю вовсе не так. Мне кажется, что слово «мастер» в отношении большого поэта звучит оскорбительно. Большие поэты — пророки, а не мастера. «Мастер» — т.е. не поэт.
Мастерству можно научиться. Научиться писать стихи нельзя. Поэта создает глаз, талант, «свернутая душа», предельная искренность, самоотдача. Если бы имярек видел, как Пушкин, — он бы и писал как Пушкин. Конечно, нужно быть грамотным, знать и любить стихи, остро чувствовать фальшь поэтической речи. Но все это не мастерство. Болтовня вокруг «мастерства» увела в сторону от поэзии многих возможных поэтов, а некоторых — более честных и искренних, более поэтов — привела и к смерти. Стихи рождаются не от стихов. Почему меня сердят «корневые окончания»? Потому что русское стихосложение не нуждается в новой поэтике. В русском стихе так мало использованного, а возможности его безграничны.
Разве Ходасевич, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Бунин не доказывают вам этого повседневно и повсечасно? Разве вы не чувствуете, что такой поэт, как Хлебников, с величайшим трудом удерживается в русле поэзии и притом в немногих своих вещах.
Существуют рамки языка — за которыми стиха нет. И только внутри этих рамок создается вечное, важное, необходимое людям. Что касается ассонанса, то я бы мог сказать Тихонову, что ассонанс — это рифма для глухих. Скрепление слов с помощью ассонанса исторически сложилось раньше рифмы. Рифма родилась в средние века (трубадуры) и сменила ассонанс. Это — дальнейшая ступень культуры стиха и нет нужды возвращаться к расхлябанной поэтической речи далекого прошлого. Мне жаль способных людей, теряющих время напрасно.
Есть в этом и еще опасность, пострашней. Вот я держу в руках первое издание Пастернаковской книги «Поверх барьеров». Это — удивительное издание, где типографские ошибки выдавались за поэтические открытия — вот какие были времена. Но дело не в том.
В книжке этой много вечных стихов — Марбург, Я клавишей стаю, Пурга и многое, многое другое. Но вместе с тем сборник полон словесного хлама. За каждым стихотворением сборника, за каждой его строкой стоят острые, глубокие наблюдения, вызвавшие к жизни стихи. Но эти наблюдения, эти озарения тонут в словесном мусоре, в расхлябанном размере, в неточных рифмах. Эти стихи пропали для читателя. Их никто не читает кроме Вас и меня. И Пастернак это видел и знал и с болью говорил и писал о невозвратимой этой потере.
Конечно, в моих стихах есть следы его руки. Но я старался всегда избавиться от любого формального влияния. Вы отметили схожесть интонаций и я исправляю эти строки. Что касается «Пня», то «Пень» написан лет на пять раньше «Вакханалии», а лет десять назад в том же музыкальном ключе написано стихотворение «Мы несчастье и счастье Различаем с трудом».
Эренбург в мемуарах рекомендует себя настойчиво (с полным основанием) поэтом. Еще бы! «За что же пьют? За четырех хозяек// За цвет их глаз, за встречи в мясоед// За то, чтобы поэтом стал прозаик// И полубогом сделался поэт».
Вы не обижайтесь на меня, Володя, что я не пишу о Ваших стихах. Я слишком мало их знаю, чтобы иметь суждение.
За стихотворение Цветаевой благодарю. У меня есть эти стихи.
Посылаю Вам несколько стихотворений прошлого-позапрошлого года.
Желаю Вам и Вашей семье всякого добра. Пишите, приезжайте.
О.С. приветствует Вас. Ваш В. Шаламов.
Как видите, это реплика в споре о поэзии. Об уникальности дарования. О традиции. О «корневой» рифме, модной в 50–60-е и отчасти обновившей поэзию. Позиция Шаламова понятна. Между прочим, Цветаева из его перечня традиционалистов явно выпадает.
Тихонов помянут в связи с эффектной фразой: рифмовать для глаз — все равно что рисовать для носа (если не ошибаюсь, в речи на I съезде писателей). Эренбург, считал Шаламов, истинный поэт (второго ряда). По-моему, это очевидно. «Вакханалия» — стихи Пастернака. «За что же пьют?..» — неточная цитата из поэмы Пастернака «Спекторский».
О.С. — Ольга Сергеевна Неклюдова, в эти годы жена Шаламова.
Сегодня я думаю, что литература вряд ли развивается по прямому пути, и «провалы» Хлебникова должны быть объяснены по-другому. В главном Шаламов неоспорим: поэзия — пророчество, а не ремесло.
См. письмо В. Приходько в разделе «Переписка».
Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.