Варлам Шаламов

Анна Рашны

Литература против тоталитарного порабощения. Свидетельство правды Варлама Шаламова (Аннотация)

Книга польского литературоведа является попыткой встроить творчество Варлама Шаламова в контекст теории тоталитаризма. Следует признать, что эта попытка полностью противоречит идеям самого Шаламова, который считал себя человеком эпохи «штурма неба» 20-х годов, был участником «левой оппозиции» конца 20-х годов и относился к революции с уважением, причисляя себя к традиции русской интеллигенции и никогда не присоединяясь к диссидентской среде. Книга интересна именно своей абсурдностью: тем, что представляет Шаламова с точки зрения идеологии «холодной войны», прямо против его воли.

Редакция Shalamov.ru

В работах, посвященных коммунистическому тоталитаризму, исследователи очень мало внимания уделяют литературе как источнику знания в этой области и поражающем свидетельстве правды. В постижении правды об этой системе важную роль играет лагерная литература, одновременно свидетеллствующя об основе такого рода тоталитаризма: коммунистической идеологии и утопии, получающей завершенный характер в коммунистической программе марксизма. Лагерь, будучи центром внимания лагерной литературы, является квинтэссенцией коммунистического тоталитаризма.

Классические произведения этой литературы подчеркивают, что лагерь имеет конститутивные черты упомянутого тоталитаризма. Именно лагерь отражает настоящую цель коммунстической идеологии и утопии: сформирование нового общества и в его рамках нового человека на уровне онтологии и аксиологии. Этой цели сопутствует попытка создать новую культуру, а также новые общественные и экономические связи. Цели коммунистической идеологии и утопии сводятся к отрицательной перемене человека и всех сфер его жизни. Анализ этой перемены ведет к констатации отрицательной антропологии, вытекающей из утопии коммунизма и марксизма.

Лагерь и образ лагерной жизни в литературе имеют обобщающий и в то же время символизирующий характер. С одной стороны, они указывают на характер и цель коммунистического тоталитаризма не только в малой, но и в великой зоне. С другой, получают характер символа отрицательной перемены человека на почве утопической идеологии и символа осуществления тоталитарной идеи, тоталитарной революции и тоталитарного государства. В лагерных произведениях исторически, политически и идеологически определенные судьбы людей получают высшее измерение: универсальное, трансцендентное, связанное с онтологической структурой человеческого бытия. В онтологическом плане отражаемой в литературе лагерной жизни коммунистическая утопия символизирует тоталитарный инструмент духовного порабощения человека. Этот инструмент может принять любую идеологическую форму, не теряя тоталитарного характера, который всегда связан с целью идеологии. Как подчеркивают исследователи политических идей, они получают тоталитарный характер, стремясь овладеть духом человека, его умом, совестью, душой.

Тоталитарная идеология исходит из принципа, выдвинутого Иваном Карамазовым в Бесах Федора Достоевского: Если бога нет, все позволено. Коммунистические концлагеря исходят из этого принципа, создавая свой механизм на основе убеждения, что по отношению к человеку «все возможно». Тоталитарная система преследует цель создания нового сорта людей, действующих и мыслящих как единый индивид, особого рода коллектив с запрограммированным стереотипом мышления и поведения.

Это стремление ярко прослеживается в лагерных произведениях таких авторов как Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Владимир Буковский. Изображаемый ими лагерь приводит к убеждению, которое сформулировал Николай Бердяев, говоря, что утопия коммунизма приобретает теократический по форме характер. Отрицая Бога и Трансценденцию, она обращается к религиозному сознанию человека. Победа большевистской революции и коммунизма в России стала возможной потому, что они воспользовались свойствами русской души: ее догматизмом, максимализмом, исканием правды, стремлением к царству Божьему на земле.

Значение лагерного творчества определяется не только его высокой позицией в истории литературы XX века, но и автономным характером данного им свидетельства правды об эпохе коммунистического тоталитаризма. Это свидетельство связано как с пониманием писателями самой правды, так и с эстетикой реализма, которой они пользуются. В этих двух аспектах лагерная литература резко отличается от постмодернистских произведений, изображающих советскую действительность. Постмодернизм, отрицающий объективный и абсолютный характер правды, вводит релятивизм и субъективизм в оценку этой действительности и не позволяет дать полной характеристики коммунистического тоталитаризма и основополагающей его утопии.

Лагерная литература, давая свидетельство правды о коммунистическом тоталитаризме и его уничтожающей человека отрицательной антропологии, продолжает линию критики антропоцентрической утопии и ее гуманизма, высказанную Достоевским в легенде. Развивает также идеи, выдвинутые в сборнике Вехи, вдохновляемом не только философией христианского универсализма Владимира Соловьева, но и концепциями борьбы с отрицательной утопией, представленными Достоевским. Вехи – это следующий после Великого Инквизитора этап борьбы против порабощения антропоцентрической утопией, которая стала основой коммунистического тоталитаризма, использующего лагерь для уничтожения человека.

Лагерная литература, изображающая тотальное зло системы, вступает на путь борьбы с отрицательной утопией, указанный Достоевским и авторами Вех. Эти последние обращают внимание на очень важную роль русской интеллигенции в распространении уничтожающей утопии. Вехи обнаруживают механизм порабощения интеллигентского сознания и возникновения на его основе этики нигилизма. В то же время они имеют характер предостережения России – после неудавшейся революции 1905 года – против опасности революционного радикализма и порождающей его антропоцентрической утопии.

Самым ценным свидетельством тоталитарного порабощения, несущего духовную и моральную деградацию человека, является творчество Шаламова. Его Колымские рассказы и другие лагерные произведения могут стать классическим примером анализа внутренней трансформации человека в лагере. Опираясь на свой лагерный опыт, Шаламов показывает не только механизм существования тоталитарной системы, но и отражает ее воздействие на внутренний мир человека, главным образом на мир его этических ценностей. Последние, по убеждению автора, не могут реализоваться как абсолютные и объективные, под уничтожающим натиском тоталитаризма, которому способствует уход узника Колымы от внутренней свободы, определяемой философией персонализма как моральная свобода. Для Шаламова самым главным в этом процессе релятивизации духовых ценностей является перемена их субъекта – человека, отказывающегося от внутренней свободы и ответственности за окружающее его зло. В философском плане этот отказ иллюстрирует дорогу человека от субъекта к объекту, от индивидуальности и личности к предмету, отрицающему не только свое трансцендентное измерение и самую трансценденцию, но и соглашающемуся со своим новым, низшим онтическим статусом.

Результатом отказа от свободы и трансценденции является перемена онтического измерения человека в эсхатологическом плане. На Колыме человек существует горизонтально – к смерти. В мире человека Колымы, изменяющего ценностям, невозможной является проекция его жизни на сферу трансцендентную, гарантирующую высшую степень существования. Образ Колымы в рассказах Шаламова – это образ абсолютного зла. Писатель считает лагерь отрицательным опытом для человека, который не становится ни лучше, ни сильнее после него. Этот опыт несет тотальное растление для всех – для начальников и для заключенных. Нравственная деградация охватывает и жертву и ее преследователя. «Ужасно – подчеркивает Шаламов в рассказе Инженер Киселев – видеть лагерь, и ни одному человеку в мире не надо знать лагерей. Лагерный опыт – целиком отрицательный до единой минуты. Человек становится только хуже. И не может быть иначе». Этот отрицательный опыт, который ассоциируется с адом, детерминирует жизнь узника Колымы прежде всего в этическом плане. «В лагере – продолжает писатель в цитируемом рассказе - есть много такого, чего не должен видеть человек. Но видеть дно жизни – это не самое страшное. Самое страшное – это когда это самое дно жизни человек начинает – навсегда – чувствовать в своей собственной, когда его моральные мерки заимствуются из лагерного опыта, когда мораль блатарей применяется в вашей жизни».

Шаламов как свидетель отмечает, что лагерь – это модель советского, тоталитарного общества, в котором мораль блатарей заменяет универсальную, положительную мораль ведущую к реализации добра. Эта перемена морали была вызовом для заключенного и принимала характер его духовной пробы. «Лагерь был – подчеркивает автор – великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и девяносто девять процентов людей этой пробы не выдерживало». Те, кто выдерживал, сохраняли веру в Бога или надежду, получающую метафизический характер. Большинство, принимая новую мораль и свой новый онтический статус, соглашалось со своей духовной смертью.

Лагерная проза Шаламова отражает суть трагического опыта писателя, несет простую констатацию того, что в лагере не было ничего человеческого. Оставалось одно – растление, гибель смысла вообще и гибель разума.

Расчеловечение, как показывает писатель, начиналось с физических мук: с голода, холода, болезней, побоев. На Колыме, этом «полюсе лютости», как назвал ее Солженицын, можно было понять, что нравственные и тем более физические силы человека не безграничны. Материальное растлениене не могло не затронуть и дух человеческий, приводя в конечном счете к разрушению личности, – еще до физической гибели порабощенного человека. Рассказы Шаламова представляют изменение узника Колымы в узника смерти, которая перестала быть для него событием, экзистенциальным актом, неотменимым финальным аккордом жизни. Отношение порабощенного человека к смерти становится таким же безразличным, как и ко всему прочему. Он не замечает в ней ни торжественности, ни величавости, являющихся симптомами тайны бытия и трансценденции.

Герои лагерных рассказов Шаламова относятся к смерти как к неизбежному, обыденному явлению, утратившему свою тайну и свой трагизм. Отношение узника Колымы к смерти является одним из самым главных свидетельств обесценения человеческого существования, которое произошло в тоталитарной коммунистической системе. Оно обозначает онтологическую деградацию человека, проявляющуюся в обесценении личности и ее сознания, меняющего все универсальные понятия о добре и зле.

В историческом аспекте творчество Шаламова свидетельствует о крахе гуманистических идей XIX века, рождающих новую действительность в виде коммунистического тоталитаризма. «Новая проза», как сам писатель определил свое творчество, отражает эту новую действительность, приводящую к распаду жизни и отрицательной антропологии. «Новая проза», по мнению Шаламова, должна быть нераздельно связана с судьбой писателя, который прошел через лагерь и стал участником тоталитарной драмы. Лагерная реальность, виденная и пережитая им, заставляет к свидетельству, которое Шаламов ставит выше художества.

«Писатель – говорит Шаламов в эссе «О прозе» – не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник не в писательском обличье, не в писательской роли.

Плутон, поднявшийся из ада, а не Орфей, спустившийся в ад.

Выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души, преображенное и освещенное огнем таланта.

Писатель становится судьей времени, а не «подручным» чьим-то, и именно глубочайшее знание, победа в самых глубинах живой жизни дает право и силу писать. Даже метод подсказывает».

Отсюда очерковый, документальный характер прозы Шаламова и ее поэтика исключительности подчиненных свидетельству правды.

Писатель, воодушевляемый стремлением к правде и чувством долга перед жертвами коммунистических лагерей, убеждал самого себя не оставаться молчаливым и стоическим свидетелем, подчеркивая роль страдания в своем творчестве:

«Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».

Raźny А. Literatura wobec zniewolenia totalitarnego. Warlama Szalamowa świadectwo prawdy. Kraków, 1999.