Экзистенциальная проблематика прозы А. Платонова и В. Шаламова
Близость философско-эстетических концепций А. Платонова и В. Шаламова обусловлена, прежде всего, характером трагедийного мироощущения писателей и комплексом решаемых ими проблем человеческого существования.
Исследование основ человеческого бытия оба писателя осуществляют в «пограничной ситуации», когда граница между жизнью и смертью, бытием и небытием разрушена. Антигуманный характер истории вызывает необходимость оценки современности с точки зрения человеческого существования, через призму «экзистенции». Именно этот путь постижения реальности представлен в прозе А. Платонова и «новом эпосе» В. Шаламова.
Герой в произведениях этих писателей является средством осмысления действительности, раскрытия сущности бытия. По словам Ю. Лескина, герой «Колымских рассказов» — «объективный оценочный инструмент, через который нам открывается лагерный мир во всей его неприглядной пустоте»
А. Платонов также обозначает основные онтологические конфликты через характеристику переживания персонажами своего бытия. Отсюда свойственный этим писателям «антипсихологизм». Герои их произведений лишены каких-либо внешних примет, индивидуальных черт характера, а их переживания приобретают онтологическое измерение, так как объектом исследования у Платонова и Шаламова является «чистая экзистенция», суть человеческого существования, предельно обнажённая в условиях «пограничной ситуации».
Подобный метод изучения бытия характерен и для экзистенциальной философии. Экзистенциалисты видят в переживании субъектом своего «бытия-в-мире» бытие, данное непосредственно, и потому стремятся преодолеть психологизм и найти ядро непосредственного переживания, которое не могло бы быть названо чем-то субъективным. «Интуитивизм», Бергсона и «феноменология» Гуссерля являются основными методами познания бытия в философии экзистенциализма, ориентированной на осмысление «целостных восприятий» (феноменов).
В произведениях А. Платонова и В. Шаламова ситуация существования на границе жизни и смерти выступает не как способ психологической характеристики героя, а как модель человеческого бытия. «Пограничная ситуация» организует художественную композицию произведений этих писателей, позволяя исследовать основы человеческого существования, отношения человека и мира. Особенно близки по проблематике повесть «Котлован» А. Платонова и «Колымские рассказы» В. Шаламова, где проблема экзистенциальной природы человека в условиях тоталитарного давления власти является центральной.
А. Платоновым рассматриваются различные типологические варианты «пограничной ситуации» (в повестях «Котлован» и «Джан», в романах «Чевенгур» и «Счастливая Москва»), но основные её характеристики в художественном мире писателя инвариантны: смерть является единственной константой человеческого бытия.
Мир небытия создают и «Колымские рассказы» В. Шаламова, и писатель подчёркивает, что человек показан именно в ситуации «пограничья». «...Здесь изображены люди в крайне важном, не описанном ещё состоянии, когда человек приближается к состоянию, близкому к ... за-человечности», — пишет он в эссе «Новая проза»
Одной из характерных особенностей художественных миров Шаламова и Платонова является ощущение смерти как повседневной принадлежности бытия, что лишает её трагической окраски. Жизнь воспринимается платоновскими героями как «предсмертная» и «равнодушная», а для шаламовских персонажей смерть — это «форма жизни», «Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой», — размышляет герой рассказа «Сухим пайком»
«Люди возникали из небытия — один за другим. Незнакомый человек ложился но соседству со мной на нары, приваливался ночью к моему костлявому плечу, отдавал своё тепло — капли тепла; и получал взамен моё. Бывали ночи, когда никакого тепла не доходило до меня сквозь обрывки бушлата, телогрейки, и поутру я глядел на соседа как на мертвеца и чуть-чуть удивлялся, что мертвец жив, встаёт по окрику, одевается и выполняет покорно команду»[Шаламов, 1992. Т. 1. С. 343] .
В рассказе «Шерри-бренди» умерший, напротив, приобретает черты живого, когда соседи по нарам на перекличке поднимают его руку, чтобы получить лишнюю пайку. Существование лагерника писатель определяет именно как «пограничье»: «Не жизнью была смерть, а полусознанием, существованием, которому нет формул, и которое не может называться жизнью»
Существование на границе жизни и смерти делает особенно значимым для платоновских и шаламовских героев вопрос о смысле человеческого бытия, а его трагическая неразрешимость приводит к разрушению и человека, и жизни:
«Вощев ... вскоре почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства мира и того, куда надо стремиться»[Платонов, 1990. С. 370] .
«Разумного основания у жизни нет — вот что доказывает наше время», — пишет Шаламов
В. Шаламов, характеризуя колымскую реальность, неоднократно использует выражение «фантастический реализм», наиболее адекватно передающее абсурдность лагерной жизни, а также подчёркивает, что в этом мире «масштабы смещены»:
«И любое из человеческих понятий, сохраняя своё написание, звучание, привычный набор букв и звуков, содержит в себе нечто иное, чему на материке нет имени, мерки здесь другие, обычаи и привычки особенные, смысл любого слова изменился»[Шаламов, 1992. Т. 2. С. 175] .
Шаламовский герой также ощущает отчуждение от этой действительности: «Это было чужое и слишком страшное, чтобы быть реальностью»
Ощущение абсурдности жизни создаётся и за счёт особой организации хронотопа художественных миров А. Платонова и В. Шаламова: это ситуация безвременья, обусловленного разрушением временнóй структуры, когда прошлое, настоящее и будущее оторваны друг от друга, время человеческой жизни распадается на отдельные моменты, характеризующие чаще всего то или иное физическое состояние — «время сна», «время труда», «время поглощения пищи», «время умирания». Платоновским героям будущее «неведомо», а прошлое «утрачено даже в воспоминании». Для шаламовского лагерника реальными оказываются только «минута, час, день от подъема до отбоя», он утратил не только прошлое, но и надежду на будущее. Не случайно Шаламовские герои ощущают отчуждение от собственной жизни, от самих себя. Так, герой рассказа «Академик», журналист Голубев, считает себя другим человеком, утверждая, что прежний Голубев умер в тридцать восьмом году. Несмотря на продолжающееся движение жизни, лагерник не осознаёт своей связи с ней:
«Но я хотел слабой своей волей, чтобы кто-нибудь рассказал мне тайну моей собственной жизни.
Я встретил в тайге весну и лето тридцать девятого года и всё ещё не мог понять, кто я такой, не мог понять, что жизнь моя – продолжается. Как будто умер в золотых забоях «Партизана» в тридцать восьмом году.
Прежде всего надо было узнать, был ли этот тридцать восьмой год? Или этот год – бред, всё равно чей – мой, твой, истории?»
[Шаламов, 1992. Т. 2. С. 311] .
Размышления героя свидетельствуют не только об отчуждении его от своей жизни, ставшей «тайной», но и о «выпадении» из времени. Соотношение индивидуально-личностного хронотопа и хронотопа истории раскрывает представление писателя о характере бытийных отношений, когда человеческую судьбу и историю объединяет лишь отсутствие смысла. Смещение масштабов личного и исторического также имеет концептуально важное значение, поскольку отражает изменение иерархии: по отношению к истории и человеку «бред» занимает доминирующее положение, следовательно, является безусловной характеристикой бытия.
Важнейшими определениями лагерного пространства являются его замкнутость и безжизненность. По словам В. Шаламова, Колыма — это «огромная каменная тюрьма величиной в одну восьмую часть Советского Союза»
То же ощущение абсурдного безвременья свойственно и платоновским героям:
«...устало длилось терпенье на свете, точно всё живущее находилось где-то посередине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направление»[Платонов, 1990. С, 419] .
Герои «Котлована» также воспринимают реальность как «не-жизнь»: «...отделаемся, тогда назначим жизнь и отдохнём!» — говорит Чиклин
Отчуждение от человеческого в человеке проявляется в произведениях Платонова и Шаламова через утрату общепризнанных человеческих норм. Лагерник, по определению Шаламова, «раздавлен морально», «его представления о нравственности изменились». Смерть человека воспринимается лишь в её бытовом значении: в рассказе «На представку» убийство приятеля означает для героя лишь необходимость поиска нового напарника для валки дров, а в повести «Котлован» гибель активистов Козлова и Сафронова осознаётся как утрата определённых «тенденций», проводимых ими в жизнь, которые вполне может осуществлять другой человек.
В абсурдной реальности, где человеческая жизнь перестала быть ценностью, происходит разрушение самой экзистенциальной природы человека под давлением власти государства. Не случайно и Платонов, и Шаламов подвергают переосмыслению известный постулат о роли труда в жизни человека и показывают его как процесс не созидательный, а разрушительный по отношению к личности — и в физическом, и в духовном плане. Рабочие котлована, «обращая всю жизнь своего тела в удары по мёртвым местам», существуют «без всякого излишка жизни»
«Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет?» — «сомневается» Вощев[Платонов, 1990. С. 374] .
А В. Шаламов утверждает: «Труд и смерть синонимы»
В художественных мирах А. Платонова и В. Шаламова абсурд раскрывается на уровне соотношения духовного и телесного в человеке. У героев этих писателей, существующих на границе жизни и смерти, истинной оказывается жизнь тела как экзистенциальная подоснова существования. Для шаламовских героев именно сфера телесного становится сферой осуществления жизни, для лагерника тело — это единственная реальность:
«И тело его не обманет. Его обманула семья, обманула страна. Любовь, энергия, способности — всё было растоптано, разбито. Все оправданья, которые искал мозг, были фальшивыми, и Андреев это понимал. Только разбуженный прииском инстинкт мог подсказать и подсказывал выход»[Шаламов, 1992. Т. 2. С. 33] .
Платонов и Шаламов часто останавливаются на изображении физиологических подробностей. Особенно тщательно изображается процесс еды, который выступает как акт соединения человека с жизнью и таким образом онтологизируется. По определению Платонова, пища служит «не для сытости, а для соединения с общей жизнью», «для питания души»
«... он не ест селёдку, он её лижет, лижет, и хвостик мало-помалу исчезает из пальцев... потом он принимается за хлеб... отщипывает по крошечному кусочку и отправляет в рот... Не надо только торопиться, не надо запивать его водой, не надо жевать. Надо сосать его, как сахар, как леденец»[Шаламов, 1992. Т. 1. С. 58] .
Писателями подчёркивается трагическая абсурдность этой экзистенциальной трансформации: человек выступает животным, не способным мыслить и чувствовать в том, что должно его отличать от животного, и, наоборот, «очеловечивается», опускаясь до уровня животного, поскольку еда становится единственным действием, которое одухотворяет человека, вселяет в него способность чувствовать: «Козлов от сытости почувствовал радость, и ум его увеличился», — пишет Платонов
Тело, таким образом, в изображении А. Платонова и В. Шаламова предстаёт как особая экзистенциальная реальность: оно определяет человеческое бытие и, следовательно, обладает особой онтологической значимостью. Поэтому физическое измождение ведёт к разрушению бытийных основ, и человеческая эволюция начинает двигаться в обратном направлении. Так, например, в «Котловане» черты животного приобретает мать Насти. А в рассказе Шаламова «Сухим пайком» изменение формы руки, обусловленное особенностями трудового процесса становится показателем органической трансформации, свидетельствующей о регрессивном характере хода жизни. Исследование основ человеческого существования в условиях «экзистенциального ада» позволяет Шаламову перепроверить бытийные законы и опровергнуть естественнонаучные теории: «Не рука очеловечила обезьяну, не зародыш мозга, не душа — есть собаки и медведи, поступающие умней и нравственней человека»
Анализ «экзистенциальной сущности» в произведениях Платонова и Шаламова позволяет обнаружить некие бытийные контакты, выявить основы человеческого существования — «инстинкт жизни», «жизнь как таковую», которая осуществляется вне зависимости от воли человека. Лагерник, по словам Шаламова,
«живёт в силу тех же самых причин, почему живёт дерево, камень, собака. Человек живёт не потому, что он во что-то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное»[Шаламов, 1992. Т. 2. С. 159] .
Платоновский Вощев обнаруживает родство между собой и собакой на том же уровне: «Скучно собаке, она живет благодаря одному рождению, как и я»
Для платоновских и шаламовских героев формой экзистенциального бытия становитcя «терпение», дающее возможность противопоставить свою жизнь как онтологический факт небытию. «Терпеть» уговаривают себя платоновские Вощев и Козлов, Прушевский «вместо надежды» живёт терпением. «Терпение и случай — вот что спасало и спасает нас... Два кита, на которых стоит арестантский мир», — указывает Шаламов, стремясь отыскать для человека «возможность опереться на другие силы, чем надежда»
Подобное понимание экзистенциального удела человека характерно для
А. Камю, избравшего для его изображения образ героя античной мифологии — Сизифа. Раскрывая трагичность его доли, представляющей собой «бессвязную последовательность действий»
Отражённый в произведениях А. Платонова и В. Шаламова абсурд жизни определяет необходимость поиска новых экзистенциальных опор. Трагедийность мироощущения и близость в решении экзистенциальных вопросов позволяют увидеть одну из тенденций развития русской литературы XX века: осмысление трагического опыта эпохи через исследование возможностей человеческой природы в условиях «экзистенциального ада».
Литература
Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.
Лескин Ю. «Вне всего человеческого»: Эссе о лагерной прозе Варлама Шаламова // Завтра. 1991. №3.
Платонов А. Из неопубликованного: Рассказ. Сценарий. Наброски. Записки // Новый мир. 1991.
Платонов А. Чевенгур. М., 1990.
Шаламов В. Колымские рассказы: В 2 т. М., 1992.
Шаламов В. «Новая проза»: Из черновых записей 70-х годов // Новый мир. 1989. № 12.
Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.