Михаил Михеев

Одержимый правдой: Варлам Шаламов — по дневникам Александра Гладкова

(предварительная публикация[1] с выборками из фонда РГАЛИ № 2590 — М.Ю. Михеева [2])

По-видимому, вот первое свидетельство знакомства с В.Т. Шаламовым — Александра Константиновича Гладкова (ниже сокращенно, инициалами — В.Т. или Ш. и — АКГ):

3 нояб. 1961. (…) захожу в «Новый мир». Там знакомство с поэтом Д.Самойловым. (…) Еще знакомлюсь с поэтом Шаламовым. Он был на Колыме много лет, хорошо знает Валю Португалова[3]. К нему хорошо относился Пастернак. Его книжку выпустили не так давно в 2000 экземпляров и она сразу же исчезла[4]. (…) ##

Здесь АКГ узнает Ш. только как автора стихов, о его прозе ему пока ничего еще не известно. Затем В.Т. появится в дневнике через три года, в связи с выходом следующей книги:

14 марта 1964. (…) # Книжка стихов Шаламова «Шелест листьев» — чистый тон, естественность, но… ждал много и м.б. большего. Впрочем, редактора… ##

Как видим, знакомству с новой публикацией сопутствует некоторое разочарование. И только еще через год автор дневника начнет знакомиться, очевидно, через самиздат, — с самыми главными текстами Ш.:

3 апр. 1965. (…) Прочитал 5 рассказов В.Шаламова из его колымского цикла: «Заговор юристов», «Сгущенное молоко», «Заклинатель змей», «Одиночный замер» и «Посылка» (в рукописи). Всего листа два. Кажется, это далеко не вс[ё] из написанного в этом роде автором. Очень хорошо! ##

Помимо этой краткой констатации, уже на следующий день автор дневника не поскупится на достаточно развернутый комментарий, приведя там и свою оценку прочитанного (здесь и ниже выделяю наиболее важные места из его дневника — п/жирным):

4 апр. 1965. (…) # О рассказах Шаламова. Мне читать их интереснее, чем все другое о лагерях, не исключая и «Ивана Денисовича». Они не имеют претензии на «художественность» и это-то и делает их при уме и таланте автора, подлинного поэта, по-настоящему художественными. Читал их с волнением: в этих местах пробыл 8 лет брат Лёва. Упоминается и «Спорный»[5], где он пробыл лет шесть. Страшная правда о репрессиях, непосильном труде, голоде и цинге, об издевательствах «друзей народа» — блатных, о мелком бесчеловечном гоноре начальства, о самочинных расстрелах, о новых провокационных делах и о всем прочем… # Как это важно, что выжили, нашлись люди, пишущие об этом. # Я был в лагерях гораздо более легких, хотя и мне было нелегко: но при разветвленной кровеносной системе внутри и меж лагерных этапов, при долгом сидении на Лубянке с «повторниками» я если не всё, то многое знал из этого. Но одно дело знать, другое — читать об этом черным по белому. # Кажется, это только часть «колымской прозы» Шаламова[6]. Много говорят также о мемуарах Гинзбург[7], матери Василия Аксенова. Но я еще их не читал[8]. # Какую бы высоту набрала наша литература, если бы печаталось всё [9] (разумеется, правдивое и талантливое), а не только то, что окрашено слащавым идиллизмом. Не знаю, знаком ли был Шаламов с братом? С Португаловым[10] они встречались там на Колыме, Валька рассказывал об этом. ##

Заметим здесь: основное, что привлекает АКГ в текстах Ш., — именно отсутствие претензий на художественность (! хотя, как мы знаем, это неверно в отношении самооценки Ш.). Он готов противопоставить суровую правду о лагерях тому, что уже было выражено другими, в частности, даже А.И.Солженицыным — но в художественной форме.

Кстати сказать, оценки сравнительной ценности прозы и стихов Ш. — у АКГ и у Солженицына (сокращенно — А.И.) диаметрально противоположны, тогда как сам Ш. оценивает свои стихи выше прозы, как и А.И.:

Стихи Шаламова всегда мне нравились больше, чем проза его. (Как и ему самому.)[11]

Следующий раз, месяц спустя, в мае 1966, автор дневника станет свидетелем выступления Ш. на вечере памяти О.Мандельштама, на мехмате МГУ, — но его упоминание об этом кратко (известно описание и более подробное[12]):

14 мая 1965. Вечер вчера состоялся, хотя и была сделана попытка его отменить. Его организовали студенты Мех. Математического ф-та в аудитории на 16-м этаже нового здания университета. # Я в унив-те впервые. Мне нравится. # Приехали вместе с Н.Я и Левой[13] (мы заезжали за ней). Аудитория битком набита и масса непрошенных у входа. Председательствует И.Г.Эренбург, почти дряхлый и с розовенькими щеками. Он говорит умно, сдержанно и точно на той крайней границе между цензурным и нецензурным, которую он чувствует как никто. Показывает № 4 алмаатинского журнала «Простор», где напечатан целый цикл Мандельштама и в том числе знаменитый «Волк» [14], которого в прошлом году запретили в «Москве». Еще говорят: Н.Чуковский (поверхностно и почти пошловато), Н.Л.Степанов (вяло ораторски, но умно, хотя и академично), поэт Арсений Тарковский и Варлам Шаламов, который читает свой колымский рассказ «Смерть поэта»[15] и исступленно, весь раскачиваясь и дергаясь, но отлично говорит. И.Г. объявляет о присутствии Н.Я. Ей устраивают овацию (…)[16]

Еще раз разговор о Ш. возникнет у АКГ в том же году осенью, с Надеждой Мандельштам (ниже — Н.Я.). Очевидно в самиздате к тому времени появляются новые рассказы Ш., которых АКГ еще не видел (помимо тех пяти, прочитанных в апреле)[17]. В связи с этим, еще не прочитав, он делает некое общее утверждение, с прогнозом на будущее:

7 сент. 1965. (…) # Н.Я. в последний раз очень хвалила новые рассказы Шаламова. Это вообще ее последнее увлечение. Конечно, так называемая, «вторая литература», т.е. вещи, бродящие по рукам в машинописном виде и не печатаемые редакциями, ярче и сильнее. ##

Можно заметить, что АКГ находится под обаянием или даже под серьезным влиянием Н.Я., уж по крайней мере, в вопросе выбора чтения (они познакомились в 1960 и с тех пор довольно тесно общаются между собой, и лично, и по переписке).

Через 10 дней произойдет случайная встреча АКГ с В.Т., на улице, во время которой Ш. приглашает нового знакомого к себе в гости; еще через два дня в квартире на Хорошевке состоится их первый серьезный разговор, один на один, с отчетом об этом, занесенным в дневник:

16 сент. 1965. Был в городе. Редакция «Новый мир». # (…) # Встреча на остановке такси с Шаламовым. Он зовет к себе. #

Через два дня:

18 сент. 1965. (…) # Сегодня снова в городе: у Шаламова и в ЦДЛ на гражданской панихиде по С. Злобину[18]. От Шаламова огромное впечатление. Глухота, дергающиеся движения, нечто вроде внешнего юродства, и сложный быстрый ум, вкус, тонкость. Убежденность, как у протопопа Аввакума. Говорим о Колыме. Его история в целом. Его проза и позиции. О вымирании классического романа. О «документальности» новой прозы. Его жены, писательницы Ольги Неклюдовой, нет. Мещанская квартира на Хорошевском шоссе, рядом с квартирой Штока[19]. Он пишет в школьных тетрадях карандашом. Взял у него папку «Колымских рассказов»[20]. (…)

В тот же год могла бы быть и еще одна встреча, у Н.Я., но — так и не состоялась:

22 сент. 1965. (…) # Н.Я. сегодня звала к себе: у нее будет Шаламов. Мог бы успеть до поезда, но вряд ли поеду. (…)

Итак, за 1961 и 1964 годы — по одному упоминанию, а за 1965-й — целых семь, два из которых весьма содержательны. И главное: АКГ, наконец, знакомится с прозой Ш. В начале весны следующего года, в форме отчета задним числом упоминается их встреча в конце февраля в большой компании, опять-таки в доме Н.Я.:

4 марта 1966. # Вчера вечером дневным поездом приехал из Москвы (…)[21] # (…) 26-го [февр.] почти целый день у Надежды Яковлевны. (…) # (…) Прочитал (…) несколько рассказов (…) из портфеля «Нового мира», (…) одну рукопись В.Ш. (о процессе)[22] и последние слова С[инявского] и Д[аниэля] (уже бродящие по Москве в машинописи). (…). # У Н.Я. я пробыл целый день и обедал. Она очень хвалит «Встречи с П»[23]. — Да, это он, — говорит она. Она хорошо знала его много лет и это свидетельство ценно. Еще прочли рукопись Шаламов (ему понравилась только первая половина) и Дорош[24], которому, кажется, понравилось. Вечером у Н.Я. появился Шаламов, потом Наталья Ивановна [Столярова], Пинский и Майя Синявская, жена героя процесса[25]. (…)

Какого-то содержательного общения между АКГ и В.Т., за исключением половинчато-одобрительного отзыва Ш. (мемуары АКГ о Пастернаке) на вечере у Н.Я. как будто не происходит.

Пятью днями позднее в дневнике снова упомянут Ш. — в связи со сравнением его текстов почему-то с книгой Б.Дьякова, которую АКГ, несмотря на ее очевидную одиозность, хвалит[26]:

11 марта 1966. (…) Если отделить слащавые риторические пассажи, то в чисто описательной части — все правда. И немного странно, что книга вышла сейчас, когда, как все считают, дан отбой в разоблачении культа Сталина. (…) Перечитывал ее с волнением, все время останавливаясь и вспоминая свою лагерную эпопею. Конечно, Шаламов пишет лучше, глубже, острее, правдивее, но и это пригодится. ##

Так что здесь? Просто всеядность увлекающегося читателя, каким был АКГ, или беспристрастность автора мемуаров и дневника? На самом деле уж он-то знал цену писаниям Дьякова (ранее высказывался о них):

19 июля 1964: (…) Правда фактов, обстановки и неправда психологии рассказчика и его друзей. Она слащава, условна. Нет, даже честные, хорошие, искренние коммунисты держались не так.

Затем, 19 апр. 1966, перечисляя 30 фамилий тех, кто высоко оценил его воспоминания о Пастернаке АКГ назовет среди них и Ш. (грешный человек, как все мы, он неравнодушен к чужим откликам на собственные произведения): хотя тот, как мы помним, одобрительно отозвался только о первой части. (Интересно узнать, что он сказал о второй, но восстановить это, скорее всего, уже невозможно.)

Позднее, через месяц, снова глухое упоминание, постфактум, об их новой встрече у Мандельштам — но опять без изложения сути происходивших там разговоров:

26 мая. 1966. (…) 24-го с Э[ммой Поповой] поехали к Н.Я., (…) пришли Шаламов, американец Кларенс Браун[27], потом Браун ушел и появилась Майя Синявская, Голомшток и некая Вика Швейцер, работающая в ССП, приятельница Майи[28]. Эмма осталась ночевать у Н.Я., а я уехал на дачу (…)

Однако уже через несколько дней между ними возникает гораздо более содержательное общение, рассказ о котором фиксируется в дневнике позднее (через день после самого события):

30 мая 1966. # Вчера днем поехали в город с Эммой. Сначала у Ц.И.Кин, потом заходим за Левой [Левицким][29] и едем к Н.Я. Она нас сразу утаскивает к Н.И.Столяровой, где находятся приехавшие из Швейцарии Вадим Леонидович Андреев с женой (падчерицей Чернова). У Н.Я. были Амусины[30]. У Н.И. еще какой-то репатриант Алекс. Алекс. (?)[31], потом приходят Пинский, Кома Иванов[32], Шаламов, Рожанская и еще какая-то дама[33]. Мы сидим до половины десятого, потом я отвожу Эмму на вокзал. (…)

31 мая 1966. (…) у Н.Я. с Амусиными, Шаламовым, Аренсами[34], Левой. Аренсы подкидывают меня на машине и около 12 ночи я возвращаюсь. # Рассказы Шаламова о том, как он сидел в 29-32 гг. и о Колыме и о судьбе героев его рассказов. Спор о Солженицыне, к которому Ш. относится скептически и совсем не принимает «Ивана Денисовича», как неверную картину лагеря. Из присутствующих его поддерживаю один я, хотя и с оговорками. Нападает он и на «Новый мир». # При всех его крайностях, это замечательный человек. Талантлив, умен, любопытен, бездну знает всего и как никто — историю лагерей… #

Интересно, что в мае 1966-го, оказывается, у Ш. уже сложилось критическое мнение об А.И. как писателе (к нему он относится скептически и, в частности, не принимает «Одного дня…»). Но ни того, ни другого, как будто, он не высказывал самому А.И. До тех пор их переписка свидетельствовала о прямо-таки обратном. Ср. восторженное письмо В.Т. с подробнейшим — и, надо признать, очень точным! — разбором «Одного дня…» в ноябре 1962 (сам А.И. назовет его письмо пылким и отчасти нежным), а кроме того еще 14 посланий от Ш. — к А.И., вплоть до уже более спокойно-сдержанного отклика на роман «В круге первом» (это последнее письмо в подборке, без точной даты, но видимо отправленное не ранее конца 1966 г.): «Роман этот — важное и яркое свидетельство времени, убедительное обвинение» (http://www.shalamov.ru/library/24/21.html#t41).

Интересно также, что при всех сложностях изменившегося теперь, после мая 1966, мнения В.Т. об «Одном дне…» и разногласиях его в отношении общепринятого взгляда на это произведение с кругами оппозиционной к режиму («прогрессивной») интеллигенции — АКГ все-таки поддерживает В.Т. в критике этого произведения (только хотелось бы узнать, каковы были его оговорки; и в чем состояли упреки Ш. «Новому миру», но это, к сожалению, по-видимому, невозможно).

Через несколько дней АКГ встречается с Эренбургом, надеясь услышать уже от него отзыв о рассказах Ш., но так и не получает ответа:

3 июня 1966. # Вчера целый день в городе (…) # [у Эренбурга] # Аксенова [Евг.Гинзбург] написала еще три главы своих мемуаров. И.Г. их читал и очень хвалит. Шаламова он не читал. #

Зато жена Эренбурга, Любовь Михайловна (Л.М.), знает текстах Ш. и отзывается о них — во вполне характерном для своего круга ключе (отклики самого Эренбурга неизвестны но, думаю, и его мнение было солидарно с ее):

7 июня 1966. (…) # В последний раз у Эренбургов (…) Л.М. считает рассказы Шаламова слишком «страшными». И.Г. их еще не читал и лучшими в этом жанре находит мемуары Аксеновой, которая продолжает их писать, переехала в Москву и пр.

Через два дня в дневник заносится и такое краткое упоминание:

9 июня 1966. (…) Сейчас по рукам ходит бездна рукописей и особенно много рассказов Шаламова. (…)

И — через два месяца, уже в начале августа:

(…) # В «Лит.газете» письмо в редакцию Твардовского, стихи Шаламова (…)

В конце августа АКГ сравнивает вновь прочитанный текст — с Шаламовским, т.е. тот для него становится как бы неким эталоном для всей «лагерной» литературы:

27 авг. 1966. (…) # Прочитал очерки и рассказы Олега Волкова о лагерях. Интересно, но Шаламов лучше. #

И еще раз имя Ш. возникает как предмет разговора АКГ с Н.Я., среди прочего:

1 сент. 1966. # У Надежды Яковлевны. Она не то больная, не то раздраженная. (…) # Говорим о разном: о Солженицыне, о Шаламове, о стихах Максимова, о Коме Иванове. (…)

В том же сентябре, наконец, происходит, по-видимому, наиболее тесное непосредственное общение автора с Ш. — уже в течение нескольких дней, из которого появится в дневнике ценнейший отзыв о прозе В.Т. и заметки о его манере письма в целом:

6 сент. 1966. (…) # Вчера едем в город. (…) Потом у Н.Я. вместе с Шаламовым, Нат. Ив. Столяровой и Мишей Андреевым[35], сыном Вадима Андреева. (…) # Шаламов продолжает писать рассказы: только что написал и принес Н.Я. 8 штук. Бранил пьесу Пановой в «Нов. мире»[36], снисходительно хвалил (с упреком за отсутствие прямизны?) Домбровского[37]. (…) #

7 сент. 1966. (…) # С утра в городе. Три часа у Шаламова. Разговор о многом. В нем есть одностороннесть и своего рода фанатизм, но человек он крупно талантливый и интересный. Кто-то говорит, что память это свойство таланта: у него удивительная память. Взял у него читать еще кучу рассказов и переписку с Пастернаком. #

8 сент. 1966. # Полночи читал рассказы Шаламова (некоторые уже вторично)[38]. Есть вещи отличные, есть небрежно-беглые. Он пишет их в школьных тетрадях в линейку с одной стороны листа (на другой вносит поправки). Сходимся в том, что профессиональная школа перечеркиваний и помарок, возведенная в абсолют Фединым и даже Флобером и Толстым, в большинстве случаев обескровливает рукопись (как это было с Бабелем). Писатель должен неустанно работать над собой, а писать быстро, легко и почти импровизационно. Это высказываю я, а Ш. сказал, что это и его мысли и техника работы.[39] Он получает 70 руб. пенсии «за стаж» и изредка (но очень редко) какой-нибудь гонорар и этим удовлетворен. Жалуется только, что не хватает денег на машинистку. Написано уже около полутораста рассказов[40] о Колыме — это целая энциклопедия жизни, быта, истории этого самого огромного советского лагеря. У него цепкая память и интерес ко многому, что выходит из границ темы. Говорим с ним и о «Синей блузе»[41] и он верно указывает о незамеченном исследователями Брехта ее влиян<ии> на драматурга. Рассказы о молодежи вокруг ЛЕФа в конце 20-х годов: он ходил туда. Лихая, анекдотная, циническая атмосфера салона Бриков и его стиль, оттолкнувший его С. Третьяков и его взгляды.[42] Он отрицательно относится к «Ивану Денисовичу», хотя признает «полезность»: считает это «неполной правдой» и вообще не жалует Солженицына[43]. ##

Итак, здесь мы видим некий уникальный у АКГ прямо-таки трехдневный «запой» прозой Ш. и личным общением с ним. Вновь повторяется тема неприятия А.И. Через несколько дней следует отзыв о стихах Ш., но он уже окрашивается охлаждением (автор дневника остается исключительно последователен в оценке его поэзии):

17 сент. 1966. (…) # Просмотрел гору шаламовских стихов: несколько «Колымских тетрадей». Это очень слабее его прозы. Во-первых, всё приблизительно-условно-поэтично, очень иносказательно и очень несвежо. Есть конечно и сильные стихи — он большой талант, но уж очень всё лирично и нежно. Т.е. прямо противоположно его же прозе. #

Однако и далее интерес к Ш. у АКГ не утрачен. Вновь и вновь следуют сравнения с ним чьих-то самиздатских книг:

19 сент. 1966. (…) # Перечитываю (кажется, в третий раз, если не в четвертый) рукопись Над. Яковл. Это замечательно при всей односторонности и субъективизме. # Когда-то я сокрушенно думал, что наша эпоха не оставит великих мемуаров. Оказалось, что оставит. Ведь и гигантский цикл рассказов Шаламова — тоже мемуары. ##

Характерно, что проза Ш. и воспоминания Н.Я. для АКГ — нечто единое, прямо родственное друг другу, так же как ранее мемуары Е. Гинзбург и, что странно, — даже книга пресловутого Б. Дьякова. Он объединяет все эти — несоединимые для самого Ш. эстетические противоположности. Принципиальной новизны «новой прозы» он как будто не хочет видеть, она для него неважна.

Упоминания В.Т., а также следы их довольно активного общения с видны в дневнике за этот год до самого конца:

1 окт. 1966. [на открытие выставки Е.Фрадкиной][44] (…) Разные встречи. (…) Боря Слуцкий зовет в гости. Тоже и Н.Я., и Шаламов, и Мелетинские[45], и многие другие. #

9 окт. 1966. # Письма Фриду, Эмме, Шаламову. #

28 окт. 1966. (…) # Нежное письмо от Эммы, телеграмма от [Д.Я.] Дара и письмо от Шаламова. (…)

А в иных случаях уже и самому АКГ, как видим, приходится отстаивать о текстах Ш. собственное мнение:

8 дек. 1966. (…) Разговоры и с Д.Я.[Даром][46]. Он прочитал рассказы Шаламова и ему не нрав<и>тся. «Как-то всё голо. Нет обобщений». Удивительно, до чего у нас при взаимной симпатии разные литературные вкусы… #

27 дек. 1966. (…) # Споры о статье Шарова[47] в № 10 «Нов. мира». Дар безоговорочно за нее. Я не согласен с маниловской защитой рецидивистов и с полемикой с Шаламовым. Л.Я.[Гинзбург] на моей стороне и Рид Грачев[48] тоже.

Итак, 1966 год по количеству встреч Гладкова с Шаламовым (5) и отзывов в дневнике с содержательной оценкой его произведений (4) оказывается прямо-таки рекордным: вообще всех упоминаний, включая сравнения с его текстами чьих-то чужих, в дневнике — 22! (Ср.: упоминаний Солженицына за этот же год у АКГ почти вдвое меньше.)

Да и в следующем, 1967 году, общение с Ш., в том числе втроем, с Н.Я., остается в дневнике почти на том же уровне интенсивности — 16 упоминаний, 2 из которых представляются наиболее содержательными:

19 фев. 1967. [в Комарове] # Вчера письма от Левы и Шаламова. (…) # Шаламов пишет: «у меня просто руки опускаются, когда видишь, что все наиболее выстраданное, наиболее проверенное подвергается сомнению из-за того, что люди просто не хотят подумать серьезно о многом, начиная с фармакологии букиниста и кончая блатным миром[49]. Никто не хочет знать, что все гораздо серьезней, страшнее»… Это в связи с маниловскими рассуждениями Шарова о том, что он де неверно описывает мир рецидива, который не столь плох. # (…) Сегодня в «Известиях» полемические заметки Грибачева о той же статье Шарова и, увы, убедительные[50]… #

20 марта 1967. (…) # Вечером еду к Надежде Яковлевне. Застаю ее в плохом настроении. Она пишет воспоминания об Ахматовой[51], очень волнуясь и нервничая и говорит, что «старуха забрала ее когтями и когда она кончит, то утащит за собой»… У нее неважно с сердцем и она плохо выглядит. Приезжает Шаламов и долго сидим втроем. Разные разговоры. Она дает нам читать куски из новой рукописи, которая умна и интересна, и говорим о ней. (…) # Завожу Шаламова на такси на Беговую и возвращаюсь к Леве уже поздно. #

29 апреля 1967. # Прочитал целую кипу рассказов Шаламова. Нет, мне нравится его манера. Встречаются повторения, но это неизбежно и их немного. Есть сильнее, есть слабее, но в целом это выразительно, умно, точно. Это как чудовищная фреска, внутренняя форма которой зависит не от сюжета, а от размера стены, на которой она написана, а стена эта колоссальна. # И я совершенно согласен с ним, где его точка зрения оспаривается, как, например, в вопросе о рецидиве[52]. Так и я увидел этот отвратительный мир, так и я рассказывал о нем, еще не читав Шаламовских рассказов. #

Здесь весьма интересны, на мой взгляд, точки несовпадения, или несогласия АКГ с В.Т., уже заявленные в его дневнике ранее. Ведь как и для многих сторонников «традиционной» прозы, для АКГ в повторах заключается все-таки явный недостаток рассказов. Он никак не может смириться и признать их достоинством, каким-то специальным приемом «новой» прозы, как ни хотел бы, может быть, считать это сам В.Т. (высказывал ли АКГ это открыто их автору, и если да, то как реагировал на это Ш. — неизвестно.)

Вместе с тем у последней записи как будто еще и какая-то «оправдательная» интонация: автор дневника — сам перед собой или перед каким-то авторитетным для себя лицом? — объясняет, за что все-таки ему нравятся рассказы Ш., и спорит с этим воображаемым собеседником. (Такими авторитетами для него могли быть в то время, например, — Н.Я. или же Л.Я. Гинзбург[53].)

И вот АКГ с Ш. встречаются вновь:

15 мая 1967. # Вчера был в городе: взял билет на поезд и отвез Шаламову его рукописи. Сидел у него часа три. Подарил ему сборник, который он, просмотрев бегло, очень хвалит. #

Через несколько дней происходит как бы «параллельное» событие, свидетели которого выступают друг для друга некими «несообщающимися сосудами»:

20 мая 1967. (…) # С.[54] мне показал в америк[анской] газете объявление о выходе №85 «Нового журнала» (Нью-Йоркского), где на первом месте стоят «Колымские рассказы» Шаламова. Он [сам Ш.] или не знает об этом, или не захотел мне рассказать[55]. #

И вновь следует в дневнике сравнение с Ш., теперь уже — судьбы своего брата:

22 мая 1967. [при уборке на чердаке своей дачи, в Загорянке, АКГ] …открыл лёвин [брата, Льва Гладкова] чемоданчик и зачитался его и мамиными письмами периода после моего ареста и перед его смертельной болезнью и во время нее. (…) Господи, какая мера горя, незаслуженного, непоправимого. И это только две судьбы — две из миллионов! И еще находятся люди, рассуждающие о прощении Сталину во имя некоей исторической объективности. # Не потому ли меня так и тянет к Шаламову, что он какая-то вариация (наисчастливейшая) судьбы Левы. У них есть общее, но Ш. огнеупорнее, или просто везучее. #

Характерно, что сопоставляя судьбу Ш. с судьбой погибшего брата, АКГ называет участь первого — наисчастливейшей! В 1967-м, только еще на закате «оттепели», очевидно еще нельзя было предвидеть, как тяжело отзовется на авторе «Колымских рассказов» история не состоявшейся на родине публикации его основного текста, всего через каких-то пять лет.

Далее следуют два глухих упоминания в дневнике и одна, уже третья за этот год, их встреча:

31 мая 1967. (…) В №5 «Юности» снова стихи Шаламова.

5 июня 1967. (…) # Написал письма Дару, Шаламову (…). Завтра отправлю. ##

10 июня 1967. (…) # Не записал еще вчера про встречу с Шаламовым с его бывшей (и настоящей м.б.?) женой О.С. Неклюдовой на Аэропортовской днем. У него обвязана голова и она провожала его в поликлинику: он упал и разбил голову. Но он веселый — в руках у него связка книг: первых авторских экземпляров новой книги стихов «Судьба и дорога»[56]. Тут же надписывает мне. Неклюдова раздражена на него, шипит все время и мне неловко. До сих пор я ее ни разу не встречал[57]. #

11 июня 1967. (…) # (…) Забыл у Борщаговского[58] книжку Шаламова[59]. ##

25 июня 1967. (…) # Эмма играла днем «Идиота», ее провожала толпа девочек, снимали американские репортеры: она приехала с розами в руках. На театр Шаламов прислал книжку «Дорога и судьба» с надписью. (…)

3 июля 1967. (…) Нашел на почте несколько писем: от Шаламова … # (…) Шаламов благодарит за отзыв о книжке «Дорога и судьба» (…)

Как известно, где-то в конце 1968 года между Н.Я. и В.Т. пробежит черная кошка, но пока, в 1967-м, АКГ этого не видит и не фиксирует[60]. Наоборот, он отмечает сходство и даже солидарность их обоих — в критической оценке нового романа Солженицына (в отличие от него самого, АКГ, который исключительно высоко оценивал именно этот роман автора):

17 июля 1967. (…) # Все думаю о «Круге первом». # Это много выше мелких вещей Солженицына, особенно тех, что пронизаны искусственным русофильством, словечками от Даля и пр. Он писатель глубокого дыхания: атлет, способный поднимать большие тяжести. Как романист он сильнее, чем новеллист. И это — настоящий крупный писатель, которого ждали и который пришел… # (…) Если не считать рассказов Шаламова, некоторых мемуаров и кое-каких стихов, то разумеется ничего подобного «Кругу первому» в литературе еще не было на тему о лагерной трагедии русского народа. # Это сильнее «Ивана Денисовича» и «Матренина двора». То было обещанием, а это уже большое свершение. # И меня удивляет, что Н.Я. и В.Т. (кажется) так холодно отнеслись к этой вещи. ##

АКГ добавляет в общую подборку текстов, наиболее ярко свидетельствующих о Гулаге, еще и роман А.И. — в этом его расхождение с эстетикой Ш. безусловно достигает максимума, однако выражения в дневнике оно не находит. Более того, произошедшее, уже к лету 1965 г., как считает Д. Нич, «коренное изменение отношения к Солженицыну», который теперь внушает Ш. только презрение[61], — тогда еще никак не замечено АКГ.

Даже когда АКГ знает болезненную реакцию Ш. на А.И., он действительно долгое время под сильным впечатлением от «В круге первом», настойчиво возвращаясь к восхищенным оценкам романа несколько раз:

25 июля 1967. (…) # По-прежнему не работается. Это влияние чтения «Круга первого». Рядом с этим все делаемое и задуманное кажется игрушками. ##

30 июля 1967. (…) # Читаю вторично «В первом круге», уже менее торопясь и более внимательно. Впечатление еще большее. Получил рукопись в другом месте, чем в первый раз. Уже одно это доказывает, что роман «пошел по рукам». #

31 июля 1967. (…) # Дочитываю «В круге первом» (вторично и более внимательно). Можно сказать, что вся вторая половина июля прошла у меня под знаком этой замечательной книги. # Она была написана между 1955 и 1963 гг., т.е. писалась 8 лет. Я узнал о ее существовании, кажется, от Н.Я., еще когда она жила у Шкловских, т.е. вскоре после ее окончания. # (…)

Вот и осенью того же года встречи с Ш., у той же Н.Я., возобновляются:

31 окт. 1967. (…) # В городе был у Н.П.Смирнова, у Ц.И.Кин и у Н.Я.Мандельштам, которой сегодня 68 лет[62]. Она мрачна: болен Евг. Як.[63] (спазмы) и пророчит, что в следующем году умрет. Впрочем рада шоколаду и шампанскому, которые я привез. У нее обычные гости: Шаламов, Варя Шкловская и Коля Панченко[64], Саша Морозов[65], Мелетинские, Юля и … (забыл имя и фамилию) и двое молодых: муж и жена, которых именно тоже забыл (да и знал ли?)[66]. # (…) # Шаламову несколько месяцев назад вернули рукопись рассказов о воровском мире с обвинениями его в негуманном отношении к людям, из изд-ва «Советский писатель». Рец-ю писал Ю. Лаптев[67]. Он [В.Т.] туманно слышал, что его рассказы вышли на англ. языке. За рубежом есть хорошие рецензии на его стихи: одна написана Г. Адамовичем[68]. [ни о каких других рецензиях далее у АКГ не сообщается]

4 нояб. 1967. (…) Юре [Трифонову] кто-то дал 4 номера журнала «Шпигель» с восп. Светланы Сталиной. Мы с М.[69] не читаем по-немецки и смогли только рассмотреть фото. Журнал бойкий и читабельный. В одном из номеров рецензия на книги Гинзбург и Шаламова с их фото. #

7 дек. 1967. (…) у Н.П.Смирнова, затем у Юры. # (…) Еду к Шаламову за книжкой о Фрунзе[70]. Телефонное знакомство с Галиной Александровной Воронской.

Итак, в 1967 году — 5 личных встреч, но число содержательных разговоров становится меньше. Наметилось расхождение? Однако лишь в 1968-м интенсивность личного общения и просто число обращений к текстам В.Т. в дневнике АКГ заметно сокращается: личных встреч вообще нет, — и всего лишь 2 упоминания, последнее из которых — рассуждение по поводу возможности напечатания текстов Ш. за рубежом (о передаче текстов «Колымских рассказов» за границу АКГ как будто ничего не известно):

1 фев. 1968. (…) # Во вчерашней «Лит.газете» рецензия Олега Михайлова на книгу стихов В.Шаламова. Она давно уже лежала в редакции и ее не печатали, так как Шаламова стали издавать за границей и хвалить там же. И если ее напечатали, стало быть, это что-то значит, какой-то тактический ход[71]… ##

12 июля 1968. Целый день моросил мелкий дождь. Сильный южный ветер. # В последней «Лит. газете» хвалят стихи Шаламова. Не может быть, чтобы Чаковский[72] не знал, что рассказы о Колыме недавно печатал «Новый журнал», что они изданы в ФРГ по-немецки (а у нас не изданы), что Шаламов написал целую энциклопедию о Колыме в страшные ее годы, но, оказывается, это не имеет значения и его можно прославлять. Он не подписывал никаких писем. Да. Но его личное письмо к Шолохову стоит многого[73]. Но скандала, связанного с его именем, не было. И о нем пишут.

(За кулисами этого года — остается уход Ш. от Н.Я., осенью 1968.) В дневнике АКГ мы видим, что он старается отслеживать литературную конъюнктуру.

Почти так же редки оказываются упоминания Шаламова и в 1969-м году — всего лишь 4 раза, правда, в один из них происходит и личная встреча:

22 янв. 1969. (…) # Письма Левы [Левицкого] и Шаламова. Шаламов хвалит мою статью в «Прометее» и какие-то стихи М.Петровых.

И вот только тут, на вечере у Н.Я., АКГ узнает — очевидно от самой хозяйки — что с Ш. она больше не встречатеся:

28 мая 1969. Третьего дня рано утром приехала Эмма. (…) # В ЦДЛ роскошно обедаем, потом купив фруктов и шеколада[74], едем к Н.Я.Мандельштам. # Сначала сидим втроем, потом приходит некая искусствоведка Леля, которую я вижу у Н.Я. в первый раз[75]. Между Н.Я. и Шаламовым пробежала черная кошка. Споры о Достоевском и Толстом. #

Осенью он с Ш. снова случайно встречаются, на улице, и В.Т. подтверждает, что с Н.Я. его отношения прерваны (но подробное объяснение и тут отсутствует, он не распространяется на эту тему):

12 сент. 1969. С утра в городе. (…) # Встреча у левинового дома с Шаламовым. Заходим с ним к Лёве [Левицкому]. Он [В.Т.] хорошо выглядит, свежий цвет лица, сравнительно мало седины. Всё лето много работал: сделал сборник избранных стихов для Гослитиздата, написал к ним комментарий, написал много новой прозы, в том числе закончил всю «Колыму». Много читает, интересно и свежо судит обо всем. Его рассказы о разном. Все-таки удивительно интересный, самостоятельно мыслящий человек. С Н.Я. совсем не встречается. Говорит, что вечера у нее стали мешать его работе, но дело не в этом: между ними, как говорится, пробежала черная кошка. Его рассказ о соседе инженере-пьянице[76]. #

Вскоре после этой встречи:

15 сент. 1969 (…) # Послал 2 бандероли в Ленинград и «Дело Чернышевского» Шаламову[77]. #

Вот и в следующем, 1970 г. упоминания редки и молосожержательны: их снова 4 и они как бы автоматичны, регистрируя проявления чего-то уже известного, достигнутого ранее, остановившегося для АКГ в своем развитии и не заслуживающего особого внимания:

3 янв. 1970. Письма от Борщаговского, Ц.И. [Кин], Шаламова (…). # (…) Шаламов хочет моего совета по какому-то «литературному делу»[78]. #

19 янв. (…) # В № 1 «Юности» стихи Шаламова. #

А вот проявление интереса обратного — живой отклик Ш. уже на одно из произведений самого АКГ:

2 апр. (…) # Фильм «Хламида»[79] очень понравился В.Т.Шаламову, который успел его увидеть. Он приходил в «Новый мир» и рассказал об этом Леве [Левицкому]. #

В другой раз АКГ сравнивает с Ш. — Евгению Гинзбург, в связи с появлением очередного ее текста в печати, но, очевидно, на основании известного ему ранее ее текста, «Крутой маршрут», по самиздату:

23 июня 1970. (…) # В № 6 «Юности» напечатан рассказ Евгении Гинзбург[80]. Я его не прочитал еще, но тут важен сам факт появления ее фамилии в печати. У нее такое же положение, как у Шаламова. #

Итак, в течение трех лет, с 1968 по 1970, контакты АКГ и Ш. весьма редки, ограничиваясь по большей части — обменом некими «светскими» приветствиями или поздравлениями друг друга с праздниками.

Но вот в 1971-м общение вновь оживляется: 2 встречи на улице и общее число упоминаний — 10 (причем одно из них оказывается вполне содержательным). Хотя все же и теперь трудно назвать их контакты столь же тесными и сердечными, как раньше, в наиболее благоприятные для этого 1966–67 годы[81].

8 янв. 1971. (…) # Письма (новогодние) от Л.Я.Гинзбург и В.Т.Шаламова. (…) #

В это самое время, продолжая общаться с Н.Я., АКГ фиксирует у нее сильную рассеянность, забывчивость, даже некие признаки склероза (но при этом сама она проявляет трогательное участие к его, АКГ, семейной жизни):

26 янв. 1971. (…) # Днем поехал к Н.Я.М[андельштам]. Застал ее больной и лежащей в постели. Сердце. Ждет акций начальства, но храбрится[82]. Привез ей апельсинов и коробку шеколадного набора. Посидел часа два, увидел, что она устала и ушел. В квартире хаос. Она беспрерывно курит, несмотря на запрет врачей. Всё тот же Беломор, что и всю жизнь. Всё бесконечно грустно — и она, и я, и разговор об Эмме[83], и всё вокруг… # Н.Я. несколько раз задавала мне одни и те же вопросы, я отвечал, она спрашивала снова, забыв, что я ответил. Шаламов к ней не ходит с тех пор.[84] #

6 марта 1971. (…) # (…) встретил на углу Никитского бульвара и Арбатской площади (вернее — на бывшем углу) В.Т.Шаламова. Прошлись по проспекту Калинина, зашли в книжный магазин. Он прилично одет. Продолжает писать о своей жизни. Написал о Вишере, собирается писать о Вологде первых лет революции, терроре М.Кедрова[85] и пр. # (…) # Шаламову понравился фильм «Бег». #

9 марта 1971. (…) # Припоминаю разговор с Шаламовым. Он ненавидит Льва Толстого и как философа, и как человека, и как писателя. Сказал, что если бы у него нашлось время, он написал бы о нем работу, где показал бы его ничтожество. Мы разговаривали на ходу и он не аргументировал даже бегло своего мнения. Это может показаться чудачеством, но В.Т. слишком серьезный и убежденный человек, чтобы так к этому отнестись. Сам он пишет прозу очень простую и неукрашенную, но преклоняется перед «Петербургом» Белого. #

Здесь многое совпадает с тем, что и по иным свидетельствам известно нам о Ш.: «ненависть» к Л. Толстому, курс на «неукрашенность» прозы, преклонение перед эстетикой А. Белого. Но всё это, скорее, уже черты более позднего, «угловато-парадоксального» Ш., намеренно рвущего контакты с людьми, общение с которыми прежде было наиболее интенсивным и плодотворным. При том, то самого АКГ не коснулось это насильственное отторжение (разрыва между ними не было до самой смерти АКГ, в 1976), но очень жаль, что тот не постарался подробнее вникнуть, расспросить Ш. о причинах именно так складывающихся его — поэтики и эстетики.

Остальные записи о контактах за этот год, к сожалению, фрагментарны — отношения между ними сохраняются все еще теплыми, но — весьма поверхностны:

15 марта 1971. (…) # Послал письма: Каверину (с опечатками)[86], Шаламову (…) #

3 апр. 1971. Письмо от Шаламова.[87]

5 апр. 1971. (…) # Послал бандероли Эмме и Шаламову.[88] #

8 апр. 1971. (…) # Открытка от Шаламова: он получил Рильке. # Газета «Русские новости» закрыта по указанию из Москвы[89]. # Вышел 100-й номер «Нового журнала» в Н.Йорке. В нем рассказы В.Ш[аламова]. #

24 апр. 1971. (…) # Послал (…) открытку Шаламову. #

28 апр. 1971. (…) # Письмо от В.Ф. [Пановой] и открытка от Шаламова. #

И вот тут-то отсутствие тесного контакта между ними — двумя прежде так близко общавшимися друг с другом людьми — явно проявляет себя:

27 окт. 1971. (…) Беглая встреча с Шаламовым в магазине книжном. Покупаю по его совету книгу о Народной Воле, вышедшую в Саратове. Пока я платил в кассу, он исчез. Не успел с ним толком поговорить. В ЦДЛ бегло поговорил с Колей Панченко. #

АКГ явно сожалеет: между ними что-то вроде недопонимания. Уже в следующем, 1972 году он будет сетовать, пеняя самому себе за то, что не проявлял ранее достаточного интереса к своему старшему товарищу. Их основное общение за этот год концентрируется вокруг публикации печально известного письма 23 фев. 1972 в «Лит. газете»[90], а до этого все так же фрагментарно. В отношении письма АКГ склонен оправдывать этот поступок Ш. — в отличие от А.И., который сразу же в самиздате и позже, в «Архипелаге…» однозначно осудил его: «Варлам Шаламов умер»[91]. А вот АКГ — и поймет, и одобрит Ш., во всяком случае, не осудит, хотя вполне беспристрастно будут при этом отмечены в дневнике — и значительные потери в наблюдаемом физическом облике В.Т., и в его психическом состоянии… Из 12 упоминаний за этот год в дневнике два, на мой взгляд, оказываются снова весьма содержательны:

8 янв. 1972. (…) # Еще приходят запоздавшие новогодние письма: от Е.С. Добина[92], Д.Я. Дара и В.Т. Шаламова. Открытку от последнего мне переслала М.Н. Соколова[93] из Загорянки. #

12 янв. 1972. (…) # Отправил письма Генн[адию] Гладкову (композитору) и Шаламову. #

23 фев. (…) # Сегодня в «Лит. газете» письмо в редакцию В.Шаламова. А только вчера я послал ему записку с предложением встретиться в воскресенье. Любопытно, что заставило его так написать? Беспричинно это не делается. Он не член Союза и там давление на него оказать вряд ли могли. Но его книжка стихов в плане «Сов. пис.». И все же меня это письмо удивило. В нем говорится, что «проблематика “Колымских рассказов” снята жизнью». #

И вот наконец их объяснение, которому отведено в дневнике два дня (АКГ специально встречается с Ш., чтобы с глазу на глаз прояснить ситуацию):

28 фев. 1972. Вчера [94] утром (…). # В 2 часа еду к Шаламову. Он рассказывает мне историю своего письма в редакцию. Как я и думал, у него заблокировали книгу стихов в «Сов. пис.» и цикл стихов в «Лит. газете». При выяснении причин узнает, что всё упирается в Союз писателей. Он не член Союза. Разговор с Марковым[95]. — Мы вас примем, но вот вас всё печатают за рубежом. Мы знаем, что Вы сами не передаете, что это делается без разрешения, но напишите мне об этом, а я покажу это письмо в приемной комиссии… В.Т. написал, Марков передал письмо, выбросив обращение и один абзац [!], в «Лит.газету». Но В.Т. ни о чем не жалеет и настроен задорно. [!] Он хочет вступать в Союз. Вся беда в его полной оторванности от литер. среды и общей ситуации, с которой он не мог соразмерить своих поступков. [!] И он искренне не понимает, как его письмо могут повернуть против Максимова, например, Каржавина[96] или еще кого-то. В.Т. даже не знал об исключении Галича. [!] Но я не стал ему этого объяснять. Мне стало очень жалко его и я виню и себя в том, что, хорошо относясь к нему, редко с ним встречался, - в сущности, он жил в полной изоляции, усугублявшейся его глухотой и болезнями, бедностью и пр. [!] # Его комната, где уже довольно много книг. Он умело покупает новинки: показывал мне новую интересную книгу Э. Бурджалова о Февр. Революции[97]. И снова рассказы о Колыме. О смерти Арк[адия] Добровольского, которого хорошо знал и Шульман. Тот умер в Киеве в инвалидном доме, куда его водворила его последняя жена, киевская поэтесса Костенко[98]. Чем-то неуловимо его комната, хотя она и довольно большая, напоминает кабинку лагерного придурка.[99] [!] # От Шаламова еду к Гариным[100]. #

29 фев. 1972. (…) # Шаламов показывал мне купленную им книгу — хрестоматию «Родная литература. ХХ век», выпущенную изд. «Просвещение», где есть стихи Гумилева, Мандельштама, Кузмина, Ахматовой. Составитель — Н.Трифонов[101]. Теперь можно поверить, что выйдет Мандельштам в «Библ. поэта». # Странное время! Все время происходят какие-то изменения в разные стороны и очень непоследовательно. Давно ли зарезали книгу В.Н.Орлова[102] и антологию стихов этих авторов в той же «Библ. поэта» и кого-то снимали за нее в издательстве. # Рассказы Шаламова об около-оппозиционном поэтическом фольклоре конца 20-х годов. Поэма о П. Залуцком Михаила Голодного[103], стихи М.Светлова и даже Багрицкого. Ш. уверяет, что он сам слышал, как Багрицкий читал стихи о Троцком на студенческом вечере. Он тогда учился в МГУ и жил в общежитии на Б.Черкасском, напротив «Комсом. правды». Там сплошное гудение от диспутов и споров. К 1929 году из ста студентов, живших в общежитии, были арестованы и отправлены в ссылку 80 человек. Он сам был взят там в первый раз. Как на диспуте тогдашний ректор Вышинский, рьяно выкорчевывавший оппозицию, получил две пощечины. Потом он ушел в Главпрофобр и уж затем в прокуратуру. Теория Ш[аламов]а о самоуправном и антиправовом характере «досрочных освобождений» и сравнение [далее текст от руки, почерком АКГ, в конце нрзб:] Вышинского и Крыленко как “стрвиков”[104]. ##

1 марта. 1972. (…) # Рассказ В.Ш. о том, что Н. Дементьев[105], поэт, был троцкистом и его самоубийство с этим связано. Ш. даже утверждает, что он застрелился в тот момент, когда за ним пришли. Это было в начале 1936 года. Но тогда как раз была передышка между волнами арестов 1935 и конца 1936 гг. Кроме того, будь за ним нечто эдакое — это могли ему припомнить посмертно в разгаре 1937 г. Было же подобное с секретарем Аджарии... забыл фамилию… Пастернак написал на смерть Дементьева стихи и напечатал их в апреле 1936 года в «Знамени»[106]. (…)

6 марта. 1972. (…) # Вечером в ЦДЛ на обсуждении юриных [Ю.Трифонова] повестей (…) # Неприятный осадок после разговора с А.Рыбаковым[107] о Шаламове. Конечно, этот маленький и весьма ловкий «прогрессист» считает теперь Шаламова «негодяем». (…) #

Здесь мы видим, что общественное мнение того «прогрессивного человечества» (или ПЧ , как презрительно назовет его Ш.), которое однозначно осудило его поступок с письмом в газету, для АКГ совсем не так значимо, как, например, для друзей и знакомых из либеральной интеллигенции, например, Льва Левицкого, Давида Дара и множества других. Однако открыто противостоять их консолидированному мнению, как здесь — выступлению Рыбакова, АКГ — по российскому ленивому обыкновению — конечно не станет.

А вот сам Ш. снова проявляет интерес к творчеству АКГ:

29 апр. 1972. Открытка от В. [знакомая АКГ, имени которой он здесь не раскрывает] из Мукачева и письмо от Шаламова. «Вся Москва говорит о “Молодости театра” и мне бы очень хотелось посмотреть спектакль»[108] … #

Следует фиксация того, что и должно было произойти:

29 июля. 1972. (…) # Прочитал в «Книжном обозрении», что вышла новая книжка стихов В.Шаламова «Московские облака». Это точно сработало его письмо. #

И наконец, вроде бы и встреча, но — уже какая-то почти немая, бессодержательно-грустная:

31 авг. 1972. Вчера днем уехал в город. Лавка[109]. Там пустота. Встреча с Шаламовым. Он переехал на новую квартиру, на Васильевской[110]. Дом, где он жил, сносят. Книжка его вышла, но тираж лежит в Туле, где она печаталась. Лето, отпуска, не вывозят. Он еще хуже слышит, чем раньше. #

13 сент. (…) # Да, почтой пришла от Шаламова его новая книжка «Московские облака». Но я еще не посмотрел ее. #

12 нояб. (…) # Вдруг вспомнил, что не ответил Шаламову на присыл его книжки «Московские облака». Надо написать. #

Очевидно, что здесь это нельзя объяснить просто забывчивостью — к стихам В.Т. он оставался практически равнодушен.

Итак, Гладков в первый раз видит Шаламова и знакомится с ним — в редакции журнала «Новый мир» 3 ноября 1961, вначале узнав его только как автора стихов. Через четыре года, летом 1965, в самиздате он прочтет 5 рассказов Шаламова, и они поразят его: в дневнике появится восторженная оценка этой прозы. Ш. сделается для него даже неким эталоном при сравнении произведений на «лагерную» тему. При этом к стихам В.Т. в целом у него равнодушное отношение (надо учесть, что АКГ сам писал стихи и как будто знал в них толк).

Пик их наиболее интенсивного общения приходится на 1966-67 гг. и совпадает по времени с общением В.Т. с кругом Н.Мандельштам (она, собственно, и вовлечет Ш. в орбиту АКГ), но личные содержательные контакты — и с Ш., и с Н.Я. по отдельности — продолжатся у АКГ и потом, уже независимо — после отхода В.Т. от круга Н.Я. И — даже после публикации пресловутого письма в фев. 1972 г. в Лит.газете! Судьба Шаламова близка Гладкову, как видно, не только из-за того, что он сам «сидел», но и потому, что после Колымы погиб его младший брат, Лев Гладков (успел оттуда вернуться, но почти сразу умер от полученной там болезни).

По мнению Д.Нича, если судить по дневнику, Ш. и АКГ не встречаются около двух лет — с декабря 1967 по сентябрь 1969, а это как раз переломный для Ш. период, отмеченный его разрывом с диссидентским кругом, самиздатом, тамиздатом, Н.Я., Л.Пинским, Солженицыным (с запретом использовать его материалы для «Архипелага ГУЛАГ»), Н.Столяровой, Демидовым и — с апрельским, 1969 г. завещанием в пользу И.П. Сиротинской[111].

В творчестве Ш. наиболее важными для АКГ представляются «Колымские рассказы», которые он оценивает безусловно выше «Одного дня…». То есть АКГ в оценках произведений последнего отчасти совпадает с Ш., но только в отличие от Ш. он высоко оценивает роман последнего — «В круге первом», не прекращая общаться с А.И. вплоть до высылки последнего за границу[112].

Надо сказать, что АКГ вообще не разделяет крайних мнений — с одной стороны, категорического мнения Шаламова, что «роман умер»[113], а с другой, конечно, и слишком жестокой метафоры Солженицына, что — «Варлам Шаламов умер» (как реакции на письмо в ЛГ).

На мой взгляд, АКГ — совсем не «фланер», а человек трезвой середины.

Приложение. Загадки: Отношения с А.Т. Твардовским

В том же дневнике АКГ читаем:

16 сент. 1964. (…) # Встреча вплотную с Твардовским в коридоре нового помещения редакции. Он смотрит на меня, словно что-то припоминает, но я не кланяюсь (тоже незнаком) и он проходит. Может, надо было поклониться? #

Иными словами, автор явно в замешательстве: он не знает, как надо было вести себя при встрече с именитым главным редактором журнала, «литературным генералом» — так называют Твардовского оба непримиримых противника: с одной стороны, Валерий Есипов, а с другой, Дмитрий Нич (хотя последний величает еще и — номенклатурным литературным чинушей, и рабом массовых вкусов либеральной интеллигенции, и даже номенклатурным надзирателем при литературных плантаторах — что на мой взгляд, конечно, уже чересчур).

Как кажется, именно здесь, в этом описанном АКГ эпизоде, можно провести пусть неполную, но хотя бы отдаленную параллель — с Ш. и его непростыми отношениями с Твардовским (А.Т.). Перед нами характерная «невстреча» — на этот раз АКГ с А.Т. (Кажется, потом они все же познакомились, но по-настоящему близки так и не стали, АКГ был коротко знаком со многими членами редакции «Нового мира», но не с его главным редактором.) Ну, а разве не так ли произошло — и с Ш.? Или же В.Т. изначально не рассчитывал на какой-либо контакт с А.Т.? Почему все-таки, даже отвергнув стихи Ш., тот так и не удосужился прочесть его «Колымских рассказов»? (по свидетельству его дочери, Валентины Александровны, в дневниках отца нет никаких следов, указывающих на какой-либо интерес к творчеству Ш.).

А между тем в «зазорном» для интеллигенции поступке Ш., его письме 1972 в ЛГ, — можно усмотреть некое действие по образцу, или даже шаблону, заданному ранее еще А.Т., двумя годами ранее, когда он опубликовал в той же Литгазете похожее письмо с протестом и инвективами в адрес западного издательства, опубликовавшего без его ведома (и с измененным названием) его поэму «По праву памяти».

Известно, что после ухода из «Нового мира» (1964), Ш. круто изменит свое отношение к Твардовскому[114]. Оно из безусловно положительного резко пошло в сторону отталкивания и даже порицания А.Т. Но в таком направлении вообще довольно часто менялись взляды В.Т.: особенно в годы после 1966 — и на А.И., и на Пинского, и на Н.Столярову, и на многих других… Наверно этому тоже должно быть найдено, со временем, каким-нибудь будущим дотошным исследователем, разумное объяснение.

Вот, к примеру, из его записной книжки 1966:

Два человека сошлись в ненависти к Хрущеву — Эренбург и Твардовский, два сталинских любимца, которые не простили Хрущеву своего страха — Эренбург на выставке в Манеже и последующей опале — не умел сманеврировать, устоять, а Твардовский — свое безрадостное будущее сталиниста псалмопевца — человека еще молодого и в 1953 году поставленного перед вопросом или — или. # Хрущев сломал Твардовского и заставил служить антисталинизму. Твардовский этого никогда не простил и весь «Новый мир» после 18 октября 1964: # — Только антихрущевской политики, внимания, наблюдения. # — Троеполье, чернение памяти и так далее. Стихи самого Твардовского, суть повести «Созвездие Козлотура». http://shalamov.ru/library/23/13.html

Здесь загадочны, по крайней мере, нуждаясь в истолковании, последние фразы: почему политика «Нового мира» после падения Хрущева видится автору — исключительно антихрущевской? На основании каких фактов? — Следует ли это оценивать просто как искреннее заблуждение Ш.? И в какой степени стихи А.Т. он склонен оценивать как родственные иронической прозе Ф.Искандера? (Да, повесть «Созвездие козлотура» была напечатана как раз в 1966-м; да, ее автор вероятно мог быть лично несимпатичен Ш. — к тому же его отрицательный взгляд на иронию в целом общеизвестен.) Но в чем именно проявлялся «слом» А.Т. — Хрущевым? — Еще одно заблуждение Ш.[115]?

Ну, и конечно очень важно установить, наконец, как, на основании чего менялось мнение В.Т. об А.И., от восторга (и — встречного преклонения) — до скрываемого про себя презрения (и — ответного непонимания, недоумения, обиды). Каковы были здесь «реперные точки»? — 1) понятна: поездка в Солотчу (сент. 1963) — реакция на нее фиксирована пасынком Ш. С.Ю.Неклюдовым. Но загадочны для меня представляются две следующих точки — 2) весна 1965 и осень 1966. Что именно происходила в их взаимоотношениях в это время? (здесь такая же загадка, как — осень 1968 в отношениях с Н.Я.)

Перед нами загадки, каких еще много скрывают в себе тексты одержимого донесением до читателя собственной правды — неистового Варлаама[116].

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.