Пьеро Синатти

Судьба Варлама Шаламова в Италии

В ноябре 2010 года, во время популярной телевизионной передачи, молодой прозаик Роберто Савиано — медийный кумир, автор романа «Гоморра», посвященного теме неаполитанской мафии и давно ставшего бестселлером в Италии и многих других странах, по всему миру, — неожиданно заговорил о Варламе Шаламове, великом русском писателе, до того момента известном в Италии лишь узкому кругу специалистов и знатоков русской словесности и истории. «“Колымские рассказы”, — сказал Савиано, — как и произведения Примо Леви и Анны Политковской, изменили мой образ мышления».

Савиано, в частности, остановился на шаламовском рассказе «Протезы», процитировав то место, где заведующий изолятором в шутку спрашивает одного заключенного (alter ego автора), не имеющего протеза, который он должен был бы сдать на срок отбытия наказания: «Ты что сдашь? Душу сдашь?». Заключенный отвечает: «Нет. Душу я не сдам». Имея в виду, что любой ценой сохранит свою человеческую сущность перед лицом лагерного начальства[1].

Вишера и Роберто Савиано

За несколько месяцев до упомянутой передачи тот же Савиано написал предисловие к антироману «Вишера» — сборнику текстов Шаламова, посвященных его первому аресту и отбытию первого срока заключения в Вишерском лагере на Северном Урале, в 1929–1931 годах. «Антироман» вышел в престижном миланском издательстве «Адельфи» в июне 2010-го.

В предисловии Савиано говорил о жизненном принципе, общем для него и русского писателя: о нравственном обязательстве «сопротивления злу», а также о непреклонной воле к свидетельствованию, бескомпромиссному и не сгибающемуся перед машиной клеветы[2]./42/

Как известно, Савиано, над чьей головой нависла смертельная опасность, ибо он вступил в конфликт с безжалостными преступными группировками Неаполя и Кампании (с пресловутой «каморрой»), уже более пяти лет живет под охраной полицейских, в различных тайных укрытиях.

Так вот, после его страстного выступления в телестудии, где он цитировал Шаламова, — между ноябрем 2010 и январем 2011 года — «Колымские рассказы» внезапно оказались вверху еженедельных списков бестселлеров. Достаточно вспомнить, что два самых значимых итальянских издательства из тех, что занимаются Шаламовым, — «Адельфи» и «Эйнауди» — в то время поразительным образом увеличили тиражи и объемы продаж его книг. Полное собрание «Колымских рассказов» издательства «Эйнауди», книга, которая с 1999 по осень 2010 года была продана в количестве 19 тысяч экземпляров (большей частью в «карманной» серии), достигла пика продаж — 16,6 тысяч — в конце 2010 / начале 2011 года. Еще лучше обстояло дело с сокращенной подборкой рассказов, выпущенной издательством «Адельфи»: в тот же период было продано около 40 тысяч экземпляров этого сборника[3].

Следовательно, мы вправе говорить об «эффекте Савиано», повлиявшем на литературную судьбу Шаламова.

«Несколько моих жизней»

В 2009–2010 годах в ведущих итальянских газетах и на их интернетовских сайтах появилось много рецензий как на антироман «Вишера»[4], так и на сборник других шаламовских текстов, опубликованный в октябре 2009-го крупнейшим в Италии издательством «Мондадори» и озаглавленный «“Несколько моих жизней” — секретные документы и неизданные рассказы». Работу над сборником курировала составительница полного итальянского собрания шаламовских рассказов, обладательница соответствующих авторских прав, многолетний друг и помощник Шаламова — Ираида (Ирина) Сиротинская, недавно скончавшаяся. В редактировании этой последней книги принимали участие историк Франческо Бигацци и Серджио Рапетти, один из самых авторитетных и востребованных переводчиков с русского языка, знаток русской диссидентской литературы. Для этой книги Рапетти написал «Введение к Варламу Шаламову» — работу очень насыщенную как в филологическом, так и в историко-критическом план[5].

Итак, всего за два года в Италии выросла и окрепла литературная «фортуна» Шаламова: благодаря Савиано и телевидению она наконец вышла из «русской ниши», и шаламовские произведения внезапно стали бестселлерами./43/Еженедельник «Манифест», популярный в ультра-левой среде, посвятил целую страницу писателю из Вологды, опубликовав две рецензии на «Несколько моих жизней» и био-библиографическую врезку об авторе этой книги[6].

«Несколько моих жизней» позволяют читателю лучше представить себе жизнь Шаламова: в сборник включены обнаруженные Франческо Бигацци архивные документы — материалы трех судебных процессов против Шаламова, в том числе протоколы допросов писателя и сообщения о нем информаторов сталинской политической полиции.

Примечательно, что так много места уделил Шаламову именно этот еженедельник, продолжающий считать себя «коммунистическим». На протяжении многих лет большинство итальянских левых и даже представители академических кругов, за немногими исключениями (скажем, за вычетом известнейшего итальянского слависта Витторио Страды), игнорировали или недооценивали литературу восточноевропейских диссидентов, в том числе воспоминания о советских лагерях, а иногда и вступали в борьбу с ней. Вспомним хотя бы об остракизме, которому подвергли Александра Солженицина после появления в Италии, в середине семидесятых годов прошлого века, трехтомника «Архипелаг ГУЛАГ»: миланское издательство «Мондадори», опубликовавшее эти три тома, потерпело настоящее фиаско[7].

Пьетро Читати, Гвидо Черонетти и Шаламов

Что литературная фортуна Варлама Тихоновича в Италии начинает упрочиваться, что она уже вышла из «русской ниши», где пребывала последние три десятилетия, — это показала в 2008 году публикация подробного и выполненного со страстной увлеченностью разбора «Колымских рассказов» Шаламова в сборнике статей знаменитого литературного критика Пьетро Читати, посвященном самым значительным авторам и произведениям итальянской и иностранной литературы XX века.

Читати характеризует писателя из Вологды как «великого поэта в прозе» и утверждает, что «в мировой литературе, быть может, не существует другой книги, где был бы показан, как в “Колымских рассказах”, холод, который превращает в лед сперва мозг, а потом и человеческую душу»[8].

Однако еще за двадцать лет до того Гвидо Черонетти, уникальная и гениальная личность в итальянской литературно-художественной среде и, помимо прочего, известный библеист, писал, что «Шаламов, наряду с Кафкой и Селином, в большей степени, чем другие писатели, выразил и интерпретировал весь ужас XX столетия»[9]./44/

Это суждение было повторено через несколько месяцев тем же Черонетти, в статье, написанной под знаком справедливого возмущения против игнорирования во Франции пятидесятилетия со дня смерти одного из величайших писателей — Фердинанда Селина: «XX век оставил нам три книги, порожденные нескончаемой чередой человеческих крестных мук, которые заразили чумой и перевернули всю нашу планету <...>. Я имею в виду рассказы и интимные дневники Кафки, колымские рассказы Варлама Шаламова и “Путешествие на край ночи” Селина»[10].

Первая публикация прозы Шаламова в Италии

Черонетти тогда читал только первое, далеко не полное итальянское издание «Колымских рассказов», вышедшее в далеком 1976 году под редакцией пишущего эти строки[11].
Я послал ему экземпляр книги в середине восьмидесятых, меня к этому побудили некоторые его соображения о духе XX столетия.
Я впервые натолкнулся на имя Шаламова, читая во французской газете «Ле Монд» великолепную рецензию Петра Равича на два первых неполных французских издания «Колымских рассказов»[12].

Имя Шаламова тогда на Западе знали только те, кто читал журналы русской эмиграции «Грани» (Франкфурт) и «Новый журнал» (Нью-Йорк). Начиная с шестидесятых годов туда скудной струйкой просачивались его рассказы, которые уже некоторое время распространялись в СССР по каналам самиздата и сложными путями попадали в Германию или Францию[13].

Прочитав две французские публикации Шаламова, я, потрясенный этим страшным, поразительным свидетельством, стал искать русские оригиналы. И раздобыл их с помощью Ирины Иловайской-Альберти, будущей сотрудницы и секретаря Солженицына в годы его изгнания в Вермонте (США), а потом — главного редактора «Русской мысли»: известного русского еженедельника, который издавался в Париже.

Преодолевая тысячи трудностей, возникавших главным образом из-за часто встречающихся слов и выражений на лагерном жаргоне, я перевел около тридцати колымских рассказов. И начал предлагать их для публикации/45/ некоторым издателям, имевшим, как и я в те годы, левую ориентацию; я был убежден, что по своей человеческой, исторической, литературной, а также политической значимости произведения Шаламова безусловно заслуживают того, чтобы их узнали в Италии. Я полагал, что они помогут левым подвергнуть критике один из отвратительнейших аспектов тоталитарного режима, установленного Лениным и Сталиным. В Италии ИКП, самая влиятельная левая партия, тогда все еще была в большой мере просоветской.

В начале 1975 года известный славист профессор Витторио Страда, университетский преподаватель и интеллектуал, член Итальянской коммунистической партии, которому я предложил напечатать Шаламова и послал в качестве пробного перевода рассказ «Шерри-бренди», проявил интерес к возможной публикации «Колымских рассказов» в «Эйнауди» — туринском издательстве, где он работал консультантом по русской литературе и которое пользовалось авторитетом в кругах прогрессивной интеллигенции. За несколько лет до того Страда опубликовал в «Эйнауди» и представил итальянским читателям «Раковый корпус» Александра Солженицына — знаменитый роман, запрещенный московскими чиновниками.

Однако вскоре Страда написал мне, что его предложение напечатать Шаламова было отклонено самим главой издательства, Джулио Эйнауди, — человеком, близким по своим взглядам к ИКП.

В те же годы на Западе переводился «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, что имело большой политико-медийный резонанс. Уже была хорошо известна диссидентская литература и публицистика. Шаламова тоже пытались втиснуть в эти рамки, для него слишком узкие.

В Италии в середине семидесятых поддержка ИКП со стороны избирателей достигла максимума за весь послевоенный период (35 % голосов на парламентских выборах 1976 года). Политическая радикализация привела к тому, что бóльшая часть левой интеллигенции с недоверием, если не с открытой враждебностью смотрела теперь на любую критическую литературу из так называемых «социалистических» стран. Отсюда, может быть, и отказ Джулио Эйнауди.

После ряда других неудачных попыток я обратился в маленькое римское издательство «Савелли» — издательство троцкистского направления, ориентирующееся на крайне узкий круг читателей и враждебное по отношению к просоветской в то время ИКП.

С этим издателем я сотрудничал и раньше — переводил или редактировал исторические и политические тексты, французские и русские (в том числе «Материалы II Съезда РСДРП»), и выпустил в 1974 году антологию публицистики советского диссидентства (инакомыслия)[14].

Джулио Савелли согласился опубликовать тридцать переведенных мною колымских рассказов. Эта книга, объемом 270 страниц, увидела свет в июле 1976-го, в политико-культурном контексте, который никак не назовешь благоприятным[15].

Самая влиятельная итальянская газета, миланский «Коррьере делла сера», сперва пообещала моему издателю, что напечатает на воскресной литературной/46/ странице рассказ «Шерри-бренди», где идет речь о смерти великого поэта Осипа Мандельштама (вместе с информативной врезкой о Шаламове), а потом не выполнила своего обязательства: под тем предлогом, что, мол, не стоит печатать в воскресном — да еще летнем, каникулярном — выпуске рассуждения на такую болезненную и ко многому обязывающую тему.

Публикация этой книги для издательства обернулась катастрофой: было продано меньше трехсот экземпляров при трехтысячном тираже. Тем не менее, в печати она обсуждалась: позитивные и хорошо аргументированные рецензии появлялись в газетах национального уровня, вспомним прежде всего статьи Витторио Страда в «Репубблике» (газете либерально-демократического направления), Клаудио Фракасси в пара-коммунистической «Паэзе сера» и Густава Херлинг-Грудзинского в консервативном «Джорнале». Последняя была самой исчерпывающей и информативной. И неслучайно: Херлинг-Грудзинский одним из первых в мире написал произведение о ГУЛАГе, обладающее большой документальной и литературной ценностью, которое было опубликовано в начале пятидесятых: «Иной мир» (Inny swiat)[16].

Примо Леви и Шаламов

Тем не менее, наибольшее влияние оказала рецензия Примо Леви, хотя бы уже из-за его славы как автора книги «Человек ли это», которая стала классикой литературы о нацистских концлагерях. Рецензия Леви появилась в «Туттолибри», литературном приложении к туринской газете «Стампа». И она была в буквальном смысле разгромной[17].

Леви исходит из предпосылки, что «мы должны уважать человека, который отбыл семнадцать лет заключения <...> — наполненных голодом, холодом, унижениями, болезнями, промискуитетом, изнурительным трудом, одиночеством, — в бескрайней колымской мышеловке». Но тут же утверждает: «...жертвы сталинского террора и изоляционизма <...> во многом уступают тем, кто сражался против гитлеровского террора и кто сегодня разоблачает преступления, совершенные западной цивилизацией в Азии и Африке <...>: применительно к ним едва ли уместно говорить о политической зрелости».

Леви выдвигает упрек, что Шаламов будто бы «надеялся только на прекращение собственных мук и ни на какую путеводную звезду не ориентировался». Шаламовское отчаянье, продолжает туринский писатель, — это отчаянье человека, «который чувствует, что разрушен как личность, и ни во что верит; который, много лет занимаясь изнурительным бесполезным трудом, полностью утратил способность к здравым суждениям — и политическим, и даже касающимся повседневной жизни»./47/

Нелепые обвинения — и потому, что предполагают странную иерархию преследуемых, и из-за суждения Леви, согласно которому «гитлеровские репрессии» были «гораздо более жестокими и эффективными», чем репрессии сталинские.

Однако в собственной книге, где он рассказывает о пребывании в Освенциме, которое продолжалось с февраля 1944 года до конца января 1945-го (до момента освобождения узников советской армией), еврейский партизан Леви оставил нам подлинное и недвусмысленное свидетельство: тот, кто попадал в лагерь, постепенно переставал быть человеком.

Туринский писатель (покончивший с собой в 1987 году) отрицал, помимо прочего, и литературную ценность «Колымских рассказов». Он подчеркивал, что книге свойственны «хаотичность, стилистическая неуверенность, неточность; недомолвки намеренные и другие, обусловленные небрежностью».

О том, что Леви не понял Шаламова, свидетельствуют и его высказывания более позднего времени. «Я прочитал книгу Шаламова о Колыме, она впечатляет и вместе с тем вызывает недоумение; потому что деградация человека не бывает настолько тотальной: заключенные ведь наверняка сохраняют надежду, что когда-нибудь выйдут из лагеря; наверняка там существует хотя бы видимость правовой жизни и, значит, можно совершать коллективные акции протеста; их лечат, когда они заболевают...» — так суммировал он свои впечатления в одном интервью[18].

В другом интервью Леви заявил: «Я основательно изучил первую книгу Солженицына, чтобы понять, в чем состоят различия и в чем сходство между русскими и немецкими лагерями, и могу сказать следующее: в русских лагерях смерть — это побочный продукт, а не цель»[19]. Туринский писатель в данном случае выразил ощущение, которое разделяли тогда очень многие левые интеллигенты. Ощущение это не исчезло и до сих пор.

С тех пор в Италии больше не говорили о Шаламове — если не считать нескольких статей, появившихся в связи с его смертью в 1982-м, — вплоть до начала девяностых годов. Правда, уже в 1978-м в Лондоне, в издательстве Overseas Publications Interchange (OPI), вышла первая большая подборка «Колымских рассказов» (103 текста) на русском языке, с пространным и содержательным предисловием Михаила Геллера — историка-эмигранта, специалиста по литературе о концентрационных лагерях. Почти сразу же появились французская и английская публикации, в издательствах «Масперо» (Париж, 3 тома) и «Нортон» (Нью-Йорк-Лондон).

Однако лишь после крушения Берлинской стены и распада СССР у итальянских издателей вновь пробудился интерес к Шаламову.

В 1992-м исполнилось десять лет со дня смерти Шаламова; и в России после первых авторизованных сокращенных изданий конца восьмидесятых годов появилось наконец полное собрание «Колымских рассказов» в двух томах, подготовленное Ириной Сиротинской для «Русской книги»./48/

В том же году в Италии маленькая подборка «Колымских рассказов» вышла в издательстве «Селлерио», в Палермо: всего тринадцать текстов (семь из них уже публиковались издательством «Савелли»). Ценность этой книжке придает прежде всего предисловие, написанное историком и социологом Виктором Заславским, эмигрантом «третьей волны», обосновавшимся в Италии. Заславский, в частности, пишет: «В мировой литературе трудно найти аналог осуществленному Шаламовым почти что клиническому анализу того, как в лагере утрачивается способность воспринимать окружающий мир, какие человеческие чувства исчезают первыми <...> и как, в редких случаях возвращения к жизни, они появляются вновь <...> как в человеке опять просыпается способность отличать себя от мира объектов, вспоминать слова и снова привязывать их к определенным объектам и феноменам»[20].

А в конце 1992 года в римско-неаполитанском издательстве «Теория» вышла подборка шаламовских текстов, опубликованных по-русски в 1989-м, в 12-м номере журнала «Новый мир».
Порекомендовал эти важные тексты сотрудникам «Теории» я, и я же написал предисловие к книге, составителем и переводчиком которой стала славистка Лаура Сальмон.

В этом томе появился ключевой для понимания шаламовской поэтики текст: письмо Шаламова Сиротинской, 1971 года. Там писатель формулирует мысли о литературе; концепцию «лаконичной» прозы и представление о своем рассказе как «эмоционально окрашенном документе» и «пощечине по сталинизму». Для человека, выжившего в «последнем круге гулаговского ада», роман-вымысел — после Освенцима и Колымы — уже невозможен[21].

Спустя год миланская издательница Розеллина Аркинто опубликовала ценную маленькую книжечку, с предисловием Лучаны Монтаньяни: туда вошла переписка (1952-1956) Шаламова с поэтом, бесконечно им уважаемым, Борисом Пастернаком, а также рассуждения писателя из Вологды о поэзии, разбор «Доктора Живаго» и воспоминания о личных отношениях и встречах с великим поэтом, ставших более редкими, а потом и совсем прекратившихся из-за нарастающего взаимного непонимания. Шаламов пишет: «...я считал его богом, пророком, по крайней мере. Ни богом, ни пророком он не был»[22]./49/

В ожидании полного издания

Предисловие к сборнику, вышедшему в «Теории», я закончил словами: «Пришло время, чтобы и в Италии узнали “Колымские рассказы” в их целостности». Пришло время, чтобы Шаламов нашел, наконец, издателя с большой буквы.

Во второй половине восьмидесятых Гвидо Черонетти порекомендовал миланскому издательству «Адельфи» (одному из самых авторитетных в Италии благодаря высокому качеству его книг) опубликовать Шаламова — подчеркнув тот факт, что на Западе уже появились первые серьезные издания «Колымских рассказов». Предложение было принято, и «Адельфи», как и следовало поступить, приобрело авторские права у Сиротинской. СССР тогда был уже на пороге катастрофы.

Однако перевод и публикация рассказов в «Адельфи» готовились долго, с задержками, что побудило Сиротинскую уступить права издателю Джулио Эйнауди, теперь тоже пожелавшему опубликовать Шаламова: это был тот же человек, который в 1975-м отверг предложение Страды. Но времена существенно изменились.

В 1995-м книга издательства «Адельфи» наконец увидела свет, при значительной поддержке со стороны средств массовой информации. О ней писали почти все главные итальянские газеты и даже еженедельник Ватикана «Оссерваторе романо». Заслуживают упоминания прежде всего рецензия Витторио Страды и предварительная публикация одного из самых значимых рассказов, «Заклинателя змей»[23].

Тем не менее, книга, вышедшая в «Адельфи», принесла разочарование. Прежде всего, в результате неожиданного и неоправданного отбора число опубликованных рассказов сократилось до пятидесяти пяти, тогда как в издании Сиротинской их было больше ста сорока. Кроме того, нам показался небезупречным сам перевод, особенно — фундаментальных терминов и жаргонизмов[24].

Книга успешно продавалась: разошлось около 5000 экземпляров. Это много — если иметь в виду, что речь идет о русском писателе, к тому же столь суровом и столь далеком от ментальности и вкусов итальянцев, которые, как правило, предпочитают трагедии комедию или мелодраму.

Полное издание «Эйнауди» 1999 года

Наконец, благодаря большой личной заинтересованности Анны Раффетто — русистки, переводчицы и сотрудницы издательства «Эйнауди», ответственной за сектор славистики, — в июне 1999 года осуществилось то, чего уже давно заслуживал Варлам Тихонович: публикация полного издания, всех ста сорока/50/ пяти «Колымских рассказов» — в том порядке, в каком их хотела расположить Сиротинская, в соответствии с волей автора.

Книга предназначалась для самой престижной серии «Эйнауди» — «Тысячелетия», в которой появлялись великие классические произведения мировой литературы, историографии и философской мысли. «Рассказы» курировались уже упомянутой Раффетто и были доверены для перевода Серджио Рапетти. Они должны были сопровождаться обширным предисловием историко-литературного характера, а также воспоминаниями Сиротинской об авторе. Книгу объемом 1300 страниц — в тканевом переплете, помещенную в элегантный футляр, — решили дополнить Приложением, включающим детальную хронологию жизни Шаламова, репродукции картин русских художников XX века и богатый глоссарий[25].

Эту «эйнаудиану» без тени сомнения можно считать самым красивым изданием из тех, которыми наша планета воздавала честь творчеству Шаламова. За короткое время было продано 2150 экземпляров: очень много, если иметь в виду чрезвычайно высокую цену книги (140 тысяч лир). В том же году появилось более дешевое издание. А через шесть лет пришел черед второго дешевого издания (в «Карманной серии Эйнауди»), двухтомника.

Густав Херлинг-Грудзинский и отвергнутое предисловие

К сожалению, неприятный инцидент омрачил это великое событие в сфере книгоиздания: внезапное решение, накануне отправки книги в типографию, выбросить предисловие, которое было заказано Густаву Херлинг-Грудзинскому, по совету Анны Раффетто все тому же Джулио Эйнауди. Последний гарантировал польскому писателю максимальную авторскую свободу.

Херлинг-Грудзинский в свое время провел более двух лет в суровом лагере Ерцево, на северо-западе Архангельской области: он был арестован, когда ему не исполнилось еще и двадцати, в оккупированной советской армией Литве, откуда пытался бежать во Францию, чтобы сражаться с нацистами. Освобожденный в 1942 году, он вступил в польскую армию генерала Андерса. Сражался против немцев, помимо прочих мест и в Италии, где окончательно поселился в 1955-м, в Неаполе, решив не возвращаться в Польшу из-за своей неприязни к коммунистическому режиму. Он женился на младшей дочери (Лидии) крупнейшего итальянского философа XX века Бенедетто Кроче.

Херлинг-Грудзинский рассказал о Ерцево в уже упоминавшейся книге «Иной мир». Опубликованная — и снискавшая успех — в Лондоне в 1951 году, эта книга издавалась в Италии в 1957-м (Бари: Латерца) и 1964-м (Милан: Риццоли), но обе публикации прошли почти незамеченными.

Тема советских лагерей была тогда нежелательной. Дескать, лагеря существовали лишь у нацистов. Для ИКП, в то время пользовавшейся большим влиянием/51/ в сфере издательского дела и среди итальянской интеллигенции, обсуждение советских лагерей находилось под негласным запретом, за редкими исключениями.

Херлинг-Грудзинский любил и хорошо знал русскую литературу XIX и XX веков[26].
В Италии он завязал дружбу со знаменитым писателем Иньяцио Силоне, с чьим журналом «Темпо презенте» (демократическим и антикоммунистическим) сотрудничал — как, впрочем, и с другими авторитетными газетами и журналами национального уровня.

Его многочисленные художественные произведения, написанные по-польски, публиковались за границей, но не в Италии. Только в девяностые годы некоторые из них были переведены и опубликованы у нас; тогда же вышло и третье издание «Иного мира» (1992), которое привлекло внимание критиков и читателей и наконец принесло этой книге успех.

Остракизм, которому подвергали Херлинга-Грудзинского, прекратился, во многом благодаря усилиям полониста Франческо Каталуччо, и в те годы произведения польского автора начали публиковаться в престижном миланском издательстве «Фельтринелли», имевшем левую ориентацию. Том самом издательстве, которое в 1957-м, вызвав большой международный резонанс, осуществило первую в мире публикацию, на русском и итальянском языках, «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, на что Кремль отреагировал с яростью.

Херлинг-Грудзинский для предисловия к «Колымским рассказам» выбрал форму диалога-интервью, которую уже успешно опробовал годом ранее, когда готовилось издание литературных произведений и эссеистики Иньяцио Силоне, одного из великих итальянских писателей XX века[27].

И он выбрал меня как собеседника-интервьюера, потому что я, по его мнению, был в числе пионеров, расчищавших в Италии пути для литературной фортуны Шаламова.

Интервью-предисловие было записано весной 1999-го, в неаполитанской студии Херлинга-Грудзинского, в присутствии (что было для нас очень важно) Анны Раффетто, которая внесла в эту работу значительный вклад: она не только потом обработала запись, но и во время нашего с Херлингом разговора вставляла ценные добавления от себя.

Тем не менее, предисловие было отклонено руководством издательства перед самой отправкой книги в типографию. Сперва нам предложили сделать кое-какие купюры, но мы с Херлингом на это не согласились. Нам объяснили, что, дескать, такое предисловие не годится для серии «Тысячелетия», так как в нем перевешивает/52/ историко-политический аспект, в ущерб художественно-литературному. Короче, говорится «слишком много о лагере и слишком мало — о литературе».

На самом же деле в предисловии подробно и аргументированно рассматривались все темы, касающиеся «Колымских рассказов»: трагическая биография Шаламова; экзистенциальные, исторические, социальные, филологические аспекты публикуемого произведения, не говоря уже об аспектах литературных и поэтических — таких, например, как особенности шаламовского символизма и стиля. Проводились также важные для понимания книги параллели между лагерным опытом Херлинга- Грудзинского и Шаламова; отмечалось, что немалая часть итальянской интеллигенции, так сказать, идет на поводу у советского режима и что это не могло не отразиться на литературной судьбе — фортуне — Шаламова в Италии.

На цензорское решение, принятое руководством издательства вскоре после кончины Джулио Эйнауди в апреле 1999 года, Херлинг-Грудзинский отреагировал с возмущением и горечью: ведь он думал, что уже избавился от остракизма, от которого так долго страдал, что в прошлом осталось то время, когда ему не могли простить роман «Иной мир».

Херлинг-Грудзинский, откликнувшись на просьбу маленького неаполитанского издательства «Анкора», решил опубликовать «забракованное предисловие» как самостоятельную, внесерийную книжку, включающую и его переписку с руководством «Эйнауди».

Так увидела свет 60-страничная книжечка, озаглавленная «Вспоминать, рассказывать» (Ricordare, raccontare). Она появилась в книжных магазинах вскоре после того, как вышло роскошное полное издание «Колымских рассказов», в последний момент лишившееся запланированного предисловия[28].

Вскоре на страницах ведущих газет и журналов разгорелась живейшая полемика. Ее инициатором — в туринской «Стампе» — стал известный журналист и историк Паоло Мьели, который в статье (на целую страницу) проследил всю историю публикации шаламовских рассказов в Италии и неприятного инцидента с «Эйнауди».

Мьели разоблачил «неспособность некоторых итальянских издательств выработать серьезную и ответственную позицию по отношению к тому, что происходило в коммунистических странах между 1917 и 1989 годами» и, по сути, обвинил руководство «Эйнауди» в том, что оно прибегло к политической цензуре.

В большинстве других статей издателей-цензоров упрекали в политической и культурной слепоте, в приверженности «сенильному коммунизму»: мол, Херлингу-Грудзинскому не простили того, что в предисловии он назвал «близнецами» гитлеровские и сталинские лагеря и соответствующие тоталитарные режимы. Но об этом можно было догадаться заранее: такую точку зрения польский писатель высказывал и раньше, причем не один раз.

Только «Манифест» (в статьях, насыщенных язвительным академическим всезнайством) защищал решение, принятое туринскими издателями[29]./53/

Мы, тем не менее, склонны думать, что предисловие было забраковано или подвергнуто цензуре прежде всего из соображений, если можно так выразиться, издательского патриотизма. Дело в том, что Херлинг-Грудзинский в предисловии весьма нелицеприятно высказался о некоторых «кумирах» туринского издательства, начиная с Примо Леви, которого он обвинил в полном непонимании Шаламова, исходя из его (Леви) разгромной рецензии 1976 года на первое итальянское издание «Колымских рассказов». Подверглись атакам и двое других авторов, составляющих гордость «Эйнауди»: прославленный писатель Итало Кальвино, который в своем критическом разборе «Доктора Живаго» показал, что совершенно не понимает трагедию русской интеллигенции, и политический философ Норберто Боббио, долгие годы избегавший проведения каких бы то ни было аналогий или установления родства между советским ГУЛАГом и нацистскими концлагерями.

Эта полемика, однако, имела и негативное следствие: она помешала тому, чтобы внимание сконцентрировалось на самих «Колымских рассказах», впервые представленных итальянской публике полностью и во всем их разнообразии — что было неоспоримой заслугой «Эйнауди», как бы мы ни оценивали инцидент с цензурой[30].

После 1999-го: «Эффект Савиано» и все последующее

Пришло время упомянуть и другие издания шаламовских текстов. Например, автобиографическую «Четвертую Вологду» под редакцией Анны Раффетто, опубликованную издательством «Адельфи» в 2002 году и доброжелательно принятую критикой и читателями. Или — весьма достойный сборник стихотворений Шаламова, вышедший под редакцией Анжелы Сиклари, который впервые раскрыл для нас еще один, отнюдь не второстепенный аспект творчества Шаламова: его поэтические произведения, которыми прежде в Италии пренебрегали[31].

После 2000 года наконец и профессиональные литературоведы занялись Шаламовым. Мы рады сообщить о появлении двух содержательных статей: автор/54/ одной — недавно скончавшийся полонист и русист Мауро Мартини, другая вышла из-под пера русиста Клаудио М. Скиро[32].

Как бы то ни было, именно в результате «эффекта Савиано» итальянская фортуна Шаламова достигла своего пика, а «Колымские рассказы» обрели в Италии статус русской классики. Что ж: лучше поздно, чем никогда[33]./55/

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.