Ирина Галкова

Письмо о письме. Послесловие к публикации

Публикуемый документ чрезвычайно интересен в двух отношениях.

Во-первых, он известен как событие[1], но неизвестен как текст. Письмо Петра Якира «Честному советскому писателю Варламу Шаламову» (носившее, конечно, публичный, а не приватный характер) имело хождение в советском самиздате 1970-х гг., с тех пор нигде не печаталось и остается фактически исключенным из поля исследований. До сего момента доступным было только его краткое резюме, опубликованное в 24 номере «Хроники текущих событий»[2]. «Письмо...», датированное 29 февраля, стало первым (или, по меньшей мере, одним из первых) публичных откликов на скандально известное «Письмо в Литературную газету» Шаламова с отмежеванием от западных публикаций его «Колымских расска/293/зов»[3]. Кроме того, это высказывание впервые проявило (а может, в какой-то мере и задало) основной модус отношения к поступку Шаламова в диссидентской среде[4].

Во-вторых, этот документ вписан в очень непростой событийный контекст. Его стоит соотносить не с одной, а сразу с двумя человеческими драмами, каждая из которых имела громкий общественный, политический и культурный резонанс и обсуждение которых вызывает порой и сейчас болезненную реакцию. Первая из них — драма адресата письма, вторая — драма автора. Первая стала причиной появления текста, вторая развернулась уже после его обнародования и в глазах многих, должно быть, его дискредитировала. Петр Якир, арестованный в июне 1972 г., вскоре начнет давать признательные показания и призывать своих бывших соратников к свертыванию правозащитного движения. Всё это заставляет сейчас видеть его письмо сквозь сложную ситуативную призму, которая, конечно, во многом определяет саму значимость документа.

Думается, что в комментарии, сопровождающем публикацию, будет уместным остановиться на тех аспектах текста, которые больше всего говорят (или проговариваются) о его контексте — или, наоборот, без привлечения этого контекста не могут быть вполне поняты. В остальном стоит сослаться на уже существующие статьи и книги, в которых тема письма Шаламова в «Литературную газету» поднималась неоднократно[5].

Начну с двух фактических неточностей, обе они касаются публикаций Шаламова в СССР и за рубежом.

Фраза «Первое и единственное Ваше прозаическое произведение, опубликованное в нашей стране» в отношении письма в газету не вполне справедлива. Была ли она следствием небрежности автора или намеренным преувеличением, нам неизвестно. Шаламов как автор колымской прозы действительно не был знаком читателю советских книг и периоди/294/ки. Но его художественные тексты всё же печатались в официальных изданиях: ряд рассказов (помимо многочисленных статей и очерков) в журналах и газетах еще до второго ареста в 1937 г.[6], и — единственный «колымский» — рассказ «Стланик» в 1965 г. в журнале «Сельская молодежь»[7]. Автор «Письма...», конечно, мог ничего не знать об этих публикациях. Для Шаламова же они имели большое значение и, вероятно, подпитывали его надежду на опубликование в будущем всех рассказов и очерков. При этом западная альтернатива издания прозы оказалась — по меньшей мере с точки зрения самого Шаламова — неудовлетворительной. Уверенность Петра Якира в том, что «журналы-то печатают Ваши рассказы без каких-либо искажений», была напрасной. Публикации в «Новом журнале» шли не только вразнобой, без учета авторской компоновки цикла, но и с сильной редактурой, порой со значительными сокращениями, искажавшими смысл текстов. С автором эти изменения (как и саму публикацию) никто и никогда не согласовывал[8].

Эти уточнения, думается, говорят нечто о Петре Якире как о читателе шаламовской прозы — как минимум то, что вряд ли он был в числе самых внимательных и неравнодушных из них. Упрек его, впрочем, обращен не столько к писателю как таковому, сколько к той идеальной в гражданском и нравственном отношении фигуре, какую в его представлении писатель должен собой являть.

Идеал этот вполне проявляет еще один документ, к созданию которого причастен П. Якир, — написанное в 1968 г. «Обращение к деятелям науки, культуры и искусства» (соавторы — И. Габай и Ю. Ким), один из первых манифестов зарождающегося правозащитного движения[9]. Особая роль в нем отводится писателям и прочим деятелям культуры. Будучи моральными ориентирами для многих, они должны были взять на себя смелость и ответственность в разоблачении новой волны преступлений /295/режима. Планка для них поднята гораздо выше, чем для простых обывателей, а ситуация нравственного выбора обострена до предела[10]. Именно в таком ключе воспринимался и Шаламов. В «Письме...» Якира рисуется (и развенчивается) образ некоего учителя, гуманиста, борца за лучшее в человеческом существе («Мы не вправе требовать от Вас, чтобы Вы и сейчас продолжали сражаться за справедливость, за счастье людей, за то, чтобы зло и ложь не торжествовали на свете! Вы и так совершили в этом сражении беспримерные подвиги»). В ответ на такие выпады Шаламов, раздраженный непониманием и отягощенный лагерным знанием о человеке, повергавшим в прах идеалы азбучного гуманизма[11], вновь указывал на свое принципиально иное этическое кредо, не только чуждое, но и враждебное любым попыткам нравственного учительства и ученичества[12]. Публичного ответа, впрочем, не было, он сохранился только в дневниковой записи.

Сам стиль и строй «Письма...» производит необычное впечатление — с первого взгляда он кажется весьма уважительным, даже почтительным; только нарочито вставленные советские канцелярские штампы, среди которых и цитата из самого Шаламова о «честном советском писателе», заставляют за внешним почтением уловить нотки юродства. Ближе к концу скрытая издевка переходит в явную («Не расстраивайтесь, глубокоу/296/важаемый Варлам Тихонович, жалость согревает людей и помогает им»), и заканчивается тяжким обвинением в равнодушии к нынешним узникам режима («Разве можно так, одним росчерком пера разделаться, списать в расход, считать несуществующими тех, кто томится сейчас там...»). Такая сложная эмоциональная композиция, думается, проявляет нешуточную драму, происходившую в душе автора. Упрек просачивается исподволь через преклонение, тем горше он становится, когда, прорвавшись, звучит уже как обвинение — текст как будто запечатлел в себе тяжкую работу по ниспровержению идеала. Письмо проникнуто вполне гамлетовскими страстями — думается, слова шекспировской тени здесь цитируются совсем не случайно. Как призрак, писатель уходит в сторону, проявив страшную реальность прошлого, но не желая участвовать в нынешних драмах. Оставленный в одиночестве, датский принц в сердцах обзывает спрятавшуюся под землю тень «старым кротом», добавляя вполне оскорбительно: «Как ты проворно роешь! Отличный землекоп!». Метания отца в мире мертвых кажутся ему занятием куда более вальяжным, чем возложенная на него самого необходимость восстановления действительного миропорядка. Автор, судя по всему, испытывал сходные чувства — ситуация касалась его непосредственно.

Главный его упрек обращен к последней фразе Шаламова: «Проблематика “Колымских рассказов” давно снята жизнью...» Это заявление писателя-лагерника, пользующегося большим авторитетом в диссидентской среде, прозвучало именно в тот момент, когда власти развернули масштабное наступление на правозащитников, главным образом на тех, кто печатал и распространял самиздат, ставший к тому времени действенным инструментом сопротивления. В январе 1972 г. был объявлен приговор Владимиру Буковскому «за антисоветскую агитацию» — 7 лет заключения и 5 лет ссылки; волна обысков, а за ними и арестов прошла в Москве и Ленинграде, а также в Вильнюсе, Киеве, Умани[13]. Выступая в защиту «нынешних мучеников», Якир и сам чувствовал приближение опасности. Всего месяц назад, 14 января, сотрудники КГБ изъяли у него самиздат и правозащитные документы. Еще немного — и вопрос чудовищного выбора будет поставлен перед ним. Надо ли говорить, как важны в такой ситуации люди, само воспоминание о которых способно служить духовной опорой, — и в какое смятение может повергнуть их неожиданная слабость. Якир с трепетом перечисляет всё, чем дорог и значим был/297/ для него писатель Шаламов, одновременно отрешаясь от него и вопрошая с непрестанным болезненным изумлением: как же так?

В этом месте письма он переходит от личного упрека к коллективному, обращаясь к Шаламову уже от лица всех его читателей. Действительно, многие из тогдашней аудитории «Колымских рассказов» (имея в виду, что в СССР их можно было прочесть только в сам- и тамиздате) реагировали на публикацию в «Литературной газете» сходным образом. Арест Якира, случившийся всего через четыре месяца, должен был придать еще большую остроту восприятию этого текста. Между тем Шаламов в том же году был принят в Союз писателей, вышел в свет его поэтический сборник «Московские облака». Ему «разрешили» быть советским писателем — что было прямым следствием опубликованного письма. Множество бывших почитателей вычеркивали его из списка любимых авторов, его портреты снимали со стен[14].

В «Письме...» Якира, наверное, впервые прозвучало сомнение в авторстве шаламовской публикации. Он не высказывает его прямо, но, упоминая строкой выше «Колымские рассказы», как будто не верит или не хочет признавать, что «Письмо в Литературную газету» может быть написано той же рукой — и говорит о «письме, подписанном Вами» (хотя в самом начале этот текст упоминается — не без едкой иронии — как «прозаическое произведение» Шаламова). В кратком резюме «Хроники...» именно на этом сомнении сделан акцент — там уже недвусмысленно говорится о некоторых обстоятельствах, заставивших «автора “Колымских рассказов”» «подписать» письмо в «Литературную газету»». Мнение о том, что Шаламов только поставил подпись под готовым текстом, широко распространилось как в советской диссидентской, так и в эмигрантской среде — так, ответ «Нового журнала» даже адресован был не Шаламову, а «редактору Литературной газеты»[15]. В других откликах невозможность принять факт написания письма автором «Колымских рассказов» проявляется в ином модусе: текст написан Шаламовым, но это уже не тот Шаламов. Он сломался, капитулировал, он перестал быть собой. Человека, создавшего «Колымские рассказы», больше нет[16]./298/

Однако Шаламов был жив и продолжал писать художественную прозу. Версии о письме как о подписанном его рукой чужом тексте в упомянутой дневниковой записи он отметает с раздражением и говорит, что текст целиком принадлежит ему[17].

Думается всё же, что Шаламов не мог внутренне не признать справедливость главного упрека Якира, разделяемого очень многими[18]. Публикация, однако, вполне проявляла стремление писателя уйти со сцены. И годы спустя, избегая подробных ответов на вопрос о письме, он отвечал: «Ну, это надо было сделать»[19]. «Надо» — прежде всего по причинам вполне понятным — чтобы быть исключенным из списка «непечатных» авторов[20]. Но к этому очевидно примешивалось и желание отделаться от образа, фактически навязанного ему его почитателями из диссидентских кругов. Прогрессирующая болезнь и особенно глухота сильно затрудняли саму возможность его активного самовыражения[21] — после такого заявления, по меньшей мере, его имя никем не могло быть поднято на щит без его/299/ ведома под лозунгами, которых он не разделял или разделял не вполне... Постепенное сползание в полное, абсолютное одиночество — трагическая траектория последних лет жизни писателя, где история с письмом в «Литературную газету» не начало и не конец пути, но одна из значимых и наиболее печальных его вех. В череде отказов и разрывов оно довольно четко обозначает уход из общественной жизни.

Суд над Петром Якиром и Виктором Красиным, состоявшийся в августе 1973 г., и их публичное покаяние, стоившее свободы многим их бывшим соратникам, было событием слишком громким, чтобы Шаламов мог его пропустить. Однако ни в одном из его писем и ни в одной дневниковой записи (по меньшей мере в сохранившейся и опубликованной их части) нет ни малейшего упоминания о нем, как нет и возвратной рефлексии по поводу писем — своего и ответного. Петр Якир после весьма мягкого приговора суда, по свидетельству близких, «тихо спивался», никогда более не возвращаясь к публичной жизни. Умер он вслед за Шаламовым, в тот же год, через десять лет после написания обоих писем.

Драмы Шаламова и Якира различны, как различны характеры и судьбы этих людей. Схожи они, пожалуй, только тем, что в обоих случаях можно вести речь о трагедии человека в неравных и унизительных отношениях с системой. И всё же сам публикуемый документ слишком сильно провоцирует их сопоставление. Путь от горького упрека кумиру до собственной капитуляции знал не только Якир, но и Шаламов. И он в свое время обронил в эссе о Пастернаке: «не надо было писать этих покаянных писем...»[22] и — из «живых Будд» развенчал его в обычного человека. А через несколько лет написал свое письмо. Каждому из них знакомы роли как Гамлета, так и Тени, ушедшей — по-разному и в силу разных причин — в такое пространство, куда почти не доходят упреки из мира живых.

Библиография

Алексеева Л. М. История инакомыслия в СССР.

Григорьянц С. Шаламов.Текст видео интервью, взятого у меня сотрудниками «Мемориала» со значительной моей правкой.

Есипов В. В. Шаламов. М.: Молодая гвардия, 2012.

Зайвая Л. Воспоминания о Шаламове./300/

Зубарев Д., Макаров А. Варлам Шаламов в «Хронике текущих событий» // Варлам Шаламов в контексте мировой литературы и советской истории: Сборник трудов международной научной конференции. Москва–Вологда. 16–19 июня 2011 года. М., 2013. С. 171–172.

Клоц Я. Варлам Шаламов между тамиздатом и Союзом советских писателей (1966–1978). К 50-летию выхода «Колымских рассказов» на Западе // Colta. 10 января 2017.

Миннуллин О. Беспощадная этика Шаламова в рассказе «Необращенный».

Нич Д. Московский рассказ. Жизнеописание Варлама Шаламова. 1960–80-е годы. Личное издание, 2011.

Михеев М.Одержимый правдой: Варлам Шаламов — по дневникам Александра Гладкова.

Новости Самиздата // Хроника текущих событий. Выпуски 24–25. Вольное слово. Самиздат. Избранное. Документальная серия. Выпуск 4. Посев, 1972. С. 45.

Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Часть IV. М., 2010.

Токер Л.Самиздат и проблема авторского контроля в судьбе Варлама Шаламова.

Упразднение Колымы? // Русская мысль. 23 марта 1972 г.

Шаламов В. Т. Собрание сочинений в 7 томах. М.: Терра — Книжный клуб, 2013.

Якир П., Габай И., Ким Ю.К деятелям науки, культуры и искусства./301/

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.