Борис Беленкин

Взгляд Шаламова-мемуариста на церковный раскол 1920-х гг.: обновленчество на страницах «Четвертой Вологды» и в общественно-политической и церковной истории СССР 1920-х‒1930-х гг.

В этом исследовании предпринята попытка при помощи комментариев прояснить некоторые моменты из автобиографической повести В.Т. Шаламова «Четвертая Вологда». Конкретно речь идет о фрагменте, посвященном церковному обновленчеству — как известно, отец писателя священник Т.Н. Шаламов был одним из его активных участников. Обозначим границы и содержание отрывка, о котором идет речь. Начинается он с абзаца: «Церковные дела моего отца…» и заканчивается фразой «На эту тему следовало бы написать не роман (рассказы, наверное, есть), а хорошее историческое исследование» [4; 99‒114]. Объем интересующего нас отрывка — 15 страниц. Из них собственно к мемуарам следует отнести не более семи. Они включают: описание диспута наркома просвещения А.В. Луначарского с лидером обновленчества митрополитом А.И. Введенским на тему «Бог ли Христос?»; впечатления о Введенском вне сюжета «диспут»; воспоминания об отце. Около пяти страниц текста — это авторские рассуждения об обновленчестве, его противостоянии с тихоновской и сергианской церковью и о причинах гибели обновленческого движения. /169/

Можно особенно отметить, что именно в этом отрывке повести практически отсутствует свойственная Шаламову скептическая интонация в отношении отца, которая заметна в других фрагментах «Четвертой Вологды». Есть и еще один момент. Всюду декларируя свое неверие, дистанцированность от церкви и церковной жизни, на страницах об обновленчестве Шаламов выступает с несколько других позиций. Он становится внимательным, неравнодушным наблюдателем, откровенно симпатизирующим одной из сторон внутрицерковного конфликта. С уверенностью предполагаю, что как минимум факты, на которых основаны эти рассуждения, почерпнуты автором из опубликованных и доступных к моменту работы над книгой источников. Вполне вероятно, что именно знакомство с таким публикациями послужило для Шаламова толчком к размышлениям над сутью обновленчества и его ролью в общественной жизни страны. Если это так, то возникает вопрос об источниках, которыми воспользовался автор «Четвертой Вологды». Стоит определиться со временем создания конкретного отрывка. Скорее всего, автор писал его в разное время, с перерывами, на что указывают и повторы, и некоторые противоречия. В самом начале воспоминаний Шаламов сообщает: «“Четвертую Вологду” я пишу в шестьдесят четыре года от роду» [4; 7]. То есть год написания — 1971 (замысел написать книгу о своем детстве и отрочестве, как указывает И.П. Сиротинская, относится к 1968 году [4; 289]).

В тот период история обновленчества находилась на периферии общественно-культурных интересов среды, с которой был связан Шаламов и в 1960-е, и раньше, в 1950-е годы. Нет никаких сведений о знакомстве Шаламова с А.Э. Красновым-Левитиным[1], об интересе Шаламова к публикациям в ЖМП (Журнал Московской Патриархии)[2] или в «Богословских трудах»[3], или к рукописям, имевшим хождение в узкой среде церковных историков. Более вероятно знакомство Шаламова с публикациями советских историков, содержащими информацию об обновленчестве, в частности /170/ с книгой А.А. Шишкина «Сущность и критическая оценка “обновленческого” раскола русской православной церкви»[4]. Беру на себя смелость предположить, что основой для некоторых шаламовских утверждений стала книга А.А. Шишкина. Достаточно глубокое для своего времени, крайне насыщенное фактологическим материалом, исследование советского религиоведа не могло не привлечь внимания тех, кто хотя бы в малой степени интересовался историей церкви в ХХ веке. Ничего подобного не публиковалось советскими издательствами до конца 1980-х годов. (Не знаю, был ли Шаламов завсегдатаем курилки Библиотеки имени Ленина, но, уверен, книга Шишкина там и поминалась, и обсуждалась. Во всяком случае, доподлинно известно, что Варлама Тихоновича в те годы часто видели в кабинете новых поступлений «Ленинки»)[5]. На фоне вала советской антирелигиозной и псевдорелигиоведческой литературы книга Шишкина — безусловный нонсенс, какую бы критику она ни вызывала; еще до совсем недавнего времени эта книга продолжала оставаться важным источником по истории церковной смуты. Другие источники по теме обновленчества для Шаламова — публикации 1920-х гг., которые находились в открытом доступе Библиотеки им. Ленина в пору написания «Четвертой Вологды». Это, в том числе, следующие издания: Введенский А.И. «Церковь и государство», Луначарский А.В. «Христианство или коммунизм. Диспут с митрополитом А. Введенским…»[6].

Разговор об этом фрагменте воспоминаний В. Шаламова из «Четвертой Вологды» довольно сложен из-за ряда обстоятельств. Главным из них является то, что научное издание «Четвертой Вологды» с комментариями на сегодня отсутствует[7].

Но обратимся непосредственно к тексту Шаламова. Ниже приведены фрагменты из указанного отрывка «Четвертой Вологды», которые, с точки зрения докладчика, требуют комментария. Все ссылки на страницы даны по изданию собрания сочинений В. Шаламова, вышедшему в 2013 году в Москве [4; 5‒148].

На церковную службу отец вернулся уже слепым — в момент взрыва, подъема так называемого обновленческого движения…[4; 100]. /171/

Комментарий: Речь идет о 1922−1923 гг. В 1922 году епархиальный архиерей Александр (Надеждин), перешедший к обновленцам, возвел священника Тихона Шаламова в чин протоиерея. В период 1922−1926 гг. о. Тихон входил в состав обновленческого епархиального управления, был преподавателем в пастырской школе[8].

Вот тут-то отец и познакомился с Александром Введенским, знаменитым вождем радикального крыла обновленческого движения, встречаясь с ним неоднократно лично…[4; 100].

Комментарий: Известно о двух приездах Введенского в Вологду, как пишет исследовательница из Вологды И.В. Спасенкова: «Дважды (в 1923 и 1924 гг.) в Вологду приезжали лидеры обновленческого течения — епископ Александр (Введенский), прочитавший в “Доме революции” лекцию на тему “Брак, свободная любовь и Церковь”, “Бог ли Иисус Христос”»[9].

В обновленческом движении — новом церковном движении в России, в котором имелись другие истоки, судьбы и пути, чем пути реализации философских исканий русского священства, — отец принял самое горячее участие[4; 100].

Комментарий: От религиозных исканий предыдущей эпохи обновленцев отличал их основной постулат: обязательное признание Советской власти и справедливости Октябрьской революции. Отсюда происходила полная лояльность к власти и тесный союз с ней. А также — необходимость обновления церковной жизни, проистекающая именно из этих условий. В ряде современных исследований отрицается преемственность обновленцев по отношению к дореволюционному поколению сторонников церковных реформ, церковных либералов[10]. В книге А.А. Шишкина не делается однозначных выводов о том, какие идеи непосредственно предшествовали обновленчеству[11]. Но на наш взгляд, приход в обновленчество о. Тихона Шаламова и последующая общественно-церковная активность священника-либерала предыдущего поколения делает указанное «отрицание» не бесспорным.

Второе хорошее замечание [отца] запомнилось по поводу моднейшего тогда лозунга «Религия — опиум для народа», вывешенного на всех фронтонах театров, на всех площадях страны. /172/

Мы можем принять этот лозунг Маркса. Да, религия — опиум. Лекарство. Но кто из вас, — следует обводящий зал жест, — может сказать, что нравственно здоров?[4; 101].

Комментарий: Речь идет об общем месте дискуссий на темы религии тех лет. На диспутах Луначарского и Введенского встречаются аналогичные остроумные рассуждения насчет «опиума для народа»[12].

Знаменитого столичного оратора двадцатых годов митрополита Александра Введенского я слышал много раз в антирелигиозных диспутах…[4; 101].

Комментарий: В данном случае вероятно авторское преувеличение или аберрация памяти. Ни воспоминания Шаламова «Двадцатые годы» [4, 318‒420], ни текст комментируемого нами фрагмента не содержат указаний на посещение других диспутов с участием А. Введенского, кроме одного в 1926 г., о котором далее подробно рассказывает автор. Скорее всего, к такому утверждению Шаламова привели газетные репортажи и устные свидетельства современников-очевидцев. Репортаж о диспуте 6 октября 1925 г. Луначарского с Введенским был опубликован в «Известиях»[13] и яркие воспоминания о нем оставил католический священник Мишель Д’Эрбиньи[14].

Дважды на него совершалось покушение, дважды ему разбивали лоб камнями, как антихристу, какие-то черносотенные старушки. Дважды Введенский лежал в больнице после этих покушений, и в то время, когда я его слушал на диспуте, — носил черную повязку на лбу[4; 101].

Комментарий: О первом покушении 1922 года Введенский пишет в своей книге «Церковь и государство». Петроградским митрополитом Вениамином было составлено послание, в котором он священникам епархии, посетившим патриарха Тихона в мае 1922 г., угрожал всеми мерами архипастырского прещения, вплоть до отлучения от церкви. «Этот документ, — пишет Введенский, — читается митрополитом за богослужением в Николо-Морском соборе, а также распространяется по всем церквям… и я в начале июня подвергаюсь нападению нафанатизированной духовенством женщины. Я получил рану булыжником в череп и пролежал несколько недель в постели»[15]. /173/

Смугловатый, худощавый, высокий, в черной рясе, с крестом и панагией — знаками епископского достоинства, черноволосый, коротко подстриженный, Введенский производил сильнейшее впечатление еще до того, как ему удавалось, прервав овации, начать речь, разинуть рот[4; 101].

Комментарий: Интересно сравнить это впечатление с описанием внешности Введенского, которое дает близко знавший его А.Э. Краснов-Левитин: «Актерское бритое лицо, с огромным, чисто еврейским носом с горбинкой (доставшимся ему от деда — псаломщика из крещеных кантонистов), отвислая нижняя губа… короткие курчавые волосы, высокий лоб»[16].

Радикальное крыло православной церкви, которое возглавлял Введенский, называлось «Союзом древле-апостольской церкви»[4; 102].

Комментарий: правильно: Союз общин Древле-Апостольской Церкви.

«Союз…», возглавляемый Введенским, был гораздо многочисленнее, чем «Живая церковь», возглавляемая Красицким и его группой[4; 102].

Комментарий: О количестве сторонников этих церковных групп сведения автора совершенно верны. Правильно — Красницкий[17].

В практической жизни, в каноническом плане Введенский действовал весьма решительно, ставя все точки над «i».

Подобно тому, как мой отец освятил рубенсовскую репродукцию головы Христа и перед ней молился дома, митрополит Введенский, пользуясь своим правом епископа, причислил к лику святых свою собственную мать[4; 102].

Комментарий: Авторское сравнение одного с другим не вполне правомерно, поскольку каждое из действий имеет разные канонические объяснения. О причислении Введенским своей матери к лику блаженных пишут и А. Краснов-Левитин[18] и А. Кузнецов[19].

Любой епископ может выдвигать в святые любого человека, нужно только пропеть определенное количество или число молитв определенного /174/ чина в определенном порядке. Ничего неканонического в поступке Введенского не было[4; 102].

Комментарий: На Поместном соборе Православной российской церкви (1917–1918) было принято «Определение» о порядке прославления святых к местному почитанию[20]. Указанных В.Т. Шаламовым действий епископа было совершенно недостаточно для причисления к лику святых. Любопытно упоминание этого факта именно в «Четвертой Вологде», на страницах которой Шаламов поет гимн своей матери, рисуя ее страстотерпицей на фоне авторитарного и нечуткого эгоиста Тихона Николаевича…

После Поместного собора 1917–1918 года, избравшего патриарха Тихона руководителем русской церкви, Введенский возглавлял борьбу церковной оппозиции, резко выступая против призыва патриарха Тихона не сдавать церковные ценности для помощи голодающим[4; 103].

Комментарий: Автор повторяет распространенные в 1920-е годы представления, а также и непосредственно А. Введенского, у которого об этом сказано так: «Между тем, Тихон издает указ, запрещающий помогать голодным. Основываясь на неверных канонах, Тихон не позволяет реализировать [так у автора — Б.Б.] церковные богослужебные ценности. Конечно, каноны говорят как раз обратное тому, что о них утверждал Тихон»[21]. У Патриарха Тихона речь шла о сакральных предметах, используемых во время богослужения. Вопрос о канонах в данном случае спорный. И Введенский, и Тихон — каждый мог находить аргументы в разных эпохах истории церкви.

Введенский был в числе тех пяти священников, добившихся у патриарха Тихона отказа от патриаршей власти, отказа от руководства русской церковью. <…> Русская церковь осталась без управления. Вот тут-то Введенский вместе с другими и организовал свое обновленческое Высшее Церковное управление[4; 103].

Комментарий: Речь в данном фрагменте идет о следующем. 12 мая 1922 года к недавно арестованному, содержавшемуся в Троицком подворье патриарху Тихону явилась группа духовенства в составе пяти человек: протоиерея Введенского, священника Красницкого и др. После длительной беседы патриарх подписал резолюцию о передаче власти до поместного собора одному из высших иерархов. 16 мая во время второй аналогичной встречи патриарх поставил во главе церковного управления митрополита /175/ Ярославского и Ростовского Агафангела. После третьей встречи 18 мая было сформировано новое Высшее церковное Управление. Ключевая роль в этих встречах принадлежала А. Введенскому. Здесь у Шаламова, по всей вероятности, пересказ событий по книге А. Шишкина.

Обновленческое движение — яркая страница истории русской церкви, ибо патриарх Сергий, решительно боровшийся с обновленчеством, взял на вооружение именно идеи Введенского[4; 103].

Комментарий: Отметим, что именно в этом фрагменте мысли Шаламова наиболее перекликаются с выводами Шишкина: «Бесспорно одно, что м. Сергий шел в основном по стопам обновленцев, ведя свою церковь по курсу, проложенному обновленцами...»[22] Об идеях, взятых на вооружение — вопрос более чем спорный. Кроме одной инициативы обновленцев — абсолютной лояльности безбожному, богоборческому государству, обновленцы сами к началу 30-х годов отказались почти от всех своих реформаторских инициатив, точнее — деклараций, за исключением разрешения второбрачия для священства и женатого епископата.

Введенский провозглашал, что коммунизм — это Евангелие, напечатанное атеистическим шрифтом. Луначарскому это суждение казалось тонким, Ленину смешным, Сталину опасным[4; 103].

Комментарий: Шаламов воспроизводит фразу Введенского, похожую на произнесенную им на диспуте 20 сентября 1925 г. в Ленинграде: «И теперешний, так называемый “марксизм” — это есть евангелие, перепечатанное атеистическим шрифтом (Аплодисменты)»[23]. Луначарский этот тезис высмеивает, сравнивая Введенского с Гетевской Гретхен, слушающей философские речи Фауста. Высказывания по этому поводу Ленина или Сталина не известны.

Проповедь Сергия — за советскую власть — по радио, решавшая пути церкви и русских православных мирян, решила судьбу и Сергия, и Введенского… Когда Сталин выразил согласие на предложение Сергия о поддержке правительства по радио <…> Сталин сказал: «Надо получить текст речи и можно разрешить». С этим явился Поспелов к Сергию. Сергий наотрез отказался.

– Я произношу проповеди, говорю без подготовки всю жизнь. Я никогда не выступал и не буду выступать по бумажке. Если товарищ Сталин хочет, чтобы я выступил, пусть разрешает без подписанного текста. С этим ответом Поспелов приехал к Сталину, и было решено рискнуть. Митрополит Сергий говорил два часа[4; 104]. /176/

Комментарий: Ни в одном из исследований об истории РПЦ эпохи митрополита Сергия эпизода, пересказанного в этом отрывке Шаламовым, нет[24]. Шаламов воспроизводит один из мифов на тему «Сталин–церковь», в котором соединены разные эпохи и сюжеты. В основе данного мифа лежат несколько событий: Декларация митрополита Сергия 1927 года о лояльности Советскому государству; его интервью советским и иностранным корреспондентам 1930 года об отсутствии гонений на церковь; «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» 22 июня 1941 года, в котором Сергий призвал православный русский народ на защиту Отечества и, наконец, его встреча со Сталиным в 1943 году. Другой распространенный миф — утром 22 июня Сталин принял митрополита Сергия и просил не держать обиды на советскую власть, а поднимать верующих на борьбу с иноземцами.

Введенский был создателем собственной оригинальной концепции в христологии, отличающейся, скажем, от Ренана или Штрауса[4; 104].

Комментарий: Такое мнение у Шаламова могло сложиться со слов отца. Эрнеста Ренана[25] и Давида Штрауса[26] Введенский упоминает и полемизирует с ними в своей речи на 2-ом (обновленческом) Соборе в 1923 г.[27] Там же довольно развернутое рассуждение о Христе[28]. Библиография о трехтомном труде Введенского «Апология христианства» была опубликована в обновленческом журнале, выходившем в Самаре, — «Церковная жизнь» (№ 3–4)[29].

Толстовскую концепцию о непротивлении злу Введенский высмеивал многократно и жестоко. Напоминал о том, что евангельскому Христу более подходит формула «не мир, но меч», а не «не противься злому насилием»[4; 104].

Комментарий: Тема эта подробно излагается А.И. Введенским в опубликованной дискуссии с А.В. Луначарским[30].

В работах всех христологов концепция Введенского обязательно излагается[4, 104]. /177/

Комментарий: У богословов, которые писали после него, А. И. Введенский персона нон-грата, ссылок на него нет. Кого именно из христологов имеет в виду автор — неясно.

Обновленческое движение погибло из-за своего донкихотства: у обновленцев было запрещено брать плату за требы — это было одним из основных принципов. Обновленческие священники были обречены на нищету с самого начала[4; 104].

Комментарий: Об этом подробно написано у А.А. Шишкина[31]. Тот же Шишкин, чуть ли не единственный из писавших до последнего времени об обновленчестве, указал на факт и точную дату отказа от бесплатных треб, а именно на III Собор (1925 г.), который принял «Положение об управлении российской православной церкви». В этом Положении ранее отмененная плата за богослужебные требы вводится вновь под названием «добровольных приношений членов общины за совершение треб»[32]. Однако Шишкин в конце своего исследования, противореча приведенному им указанию на отмену в 1925 году бесплатных треб, заявляет, что именно они были одной из главных причин перехода нищих обновленческих священников в юрисдикцию митрополита Сергия (речь идет об эпохе уже после III Собора обновленцев[33]). Приведенная цитата Шаламова косвенно подтверждает наше предположение о его знакомстве с книгой Шишкина, однако другим источником знаний Шаламова наверняка был его отец, Тихон Николаевич.

И тихоновцы, и сергиевцы как раз брали плату — на том стояли и быстро разбогатели[4; 104].

Комментарий: Как вполне справедливо указано в примечании к данной фразе в зарубежном (и первом по времени) издании «Четвертой Вологды» (1985 г.): «Сергианцы» на самом деле были удушены налогами, если не истреблены, «разбогатело» духовенство после 1945 г.[34]

В обновленческом расколе было много личного, много мелкой политики, много от пресловутой «конкретной ситуации»[4; 105].

Комментарий: Автор странным образом обходит вопрос тесной связи очень многих обновленческих иереев и иерархов с ОГПУ-НКВД. А ведь /178/ именно эта, иногда не скрываемая связь, была причиной столь низкой популярности обновленцев среди верующих[35].

Тогда, сорок лет назад, Введенский казался разрушителем, лже-Христом, то есть Антихристом. Так его черносотенцы и называли[4; 105].

Комментарий: Автор повторяет тезис обновленцев, в частности А.И. Введенского, о том, что вся тихоновская церковь — черносотенная.

Введенский… проводил в 1925 году Третий Поместный Собор в Москве и сам был докладчиком по всем важнейшим вопросам церкви[4; 105].

Комментарий: Собор проходил в Москве 1–10 октября. Введенский был докладчиком только по первому вопросу: «О современном положении православия»[36].

По просьбе отца я ходил на открытие Собора в 1925 году. Введенский был очень эффектен на фоне монашеских либеральных клобуков в самом темном подвале Троицкого подворья на Самотеке — месте баталии за высшую церковную власть[4; 105].

Комментарий: Открытие Собора происходило в Храме Христа Спасителя. Заседания проходили в 3-м Доме Советов (Делегатская улица, д. 3)[37]. Cлова автора «в самом темном подвале Троицкого подворья на Самотеке», скорее всего, относятся не к Собору, а к помещениям, где находился обновленческий Синод и куда Шаламов заходил к Введенскому за контрамаркой накануне диспута.

На самом Соборе обновленческое движение не захватило, к моему удивлению, никаких новых рубежей.[4; 105]

Комментарий: Данное замечание Шаламова подтверждается разными авторами, писавшими о Соборе. У Левитина об этом сказано так: «Собор прослушал бледный и слабый доклад о. П. Н. Красотина <…> столь же бледным был доклад митрополита Серафима <…> Этим Собором, — пишет дальше Левитин, — заканчивается “романтический” период обновленчества — период “бури и натиска”, революционных порывов и дерзновенных исканий».

Далее в тексте Шаламова следует центральный эпизод обновленческого фрагмента — диспут Луначарский — Введенский «Бог ли Христос?» Впервые к этому эпизоду Шаламов обратился в 1962 г. в воспоминаниях «Двадцатые годы» [4, 318‒420]. Эпизод в воспоминаниях 1971 г. — более подробный /179/ и значительный; написан он намного сильнее, ярче, интереснее. Вполне очевидно, что диспут этот — одно из ярких впечатлений юного Шаламова.

Мы добрались до Госцирка, где был митинг — протест по поводу поражения английской забастовки… доносился резкий высокий тенор председателя Коминтерна Зиновьева: «Продали! Предали!» — осуждая английских профвождей, предавших английскую стачку[4; 107].

Комментарий: Шаламов дает очень точную временную привязку диспута «Бог ли Христос?» — Луначарский — Введенский, которая совпадает с информацией из газет. Всеобщая стачка в Англии закончилась 12 мая 1926 г. 13 мая в «Известиях» была напечатана статья Г. Зиновьева по этому поводу. В той же газете от 20 мая помещен анонс выступления Зиновьева 21-го мая в Госцирке. Таким образом, получается, что диспут проходил 22 мая. Но информации о проведении диспута в газетах обнаружить не удалось. Странным является указание автора на то, что он, как и его товарищ Шапиро, с которым он ходил на диспут, были в тот момент студентами МГУ [4; 106]. Чего быть не могло, т.к. Шаламов только в конце июня 1926 подал заявление в приемную комиссию Университета[38].

Есть также вероятность, что речь идет не о том диспуте «Бог ли Христос», а о диспуте 3 октября 1927 г. «Личность Христа в современной науке и литературе» (Об «Иисусе» Анри Барбюса). Тогда Шаламов уже был студентом. А воспоминание о митинге с Зиновьевым относится к другому эпизоду[39].

[Из выступления Введенского:] …На самом деле мы хорошо относимся друг к другу. Я уважаю Анатолия Васильевича, он — меня. Мы просто расходимся с ним по ряду вопросов. Так вот, Анатолий Васильевич считает, что человек произошел от обезьяны. Я же держусь другого мнения. Ну что ж, каждому его родственники лучше известны. Буря аплодисментов приветствовала эти слова. Зал встал и аплодировал целых пятнадцать минут[4; 111].

Комментарий: Речь идет о повторяемой на многих диспутах остроте[40]. На диспуте «Идеализм или материализм» 21 сентября 1925 г. в Ленинграде она звучала так: «Я не буду вступать в спор, произошел ли человек от животного или нет. Если иногда мне утверждают, что я или другой гражданин произошел от обезьяны, я не спорю, потому что каждому лучше известны /180/ его родственники (Аплодисменты)»[41]. Театрализованный характер диспутов не исключал повторов одних и тех же сюжетов и аргументов. Ответы Луначарского тоже варьировались, но смысл их был приблизительно одинаков.

Обновленческое движение завоевало себе прочные позиции в Вологде — власти отдали им собор, из которого в революцию был выброшен отец. Обновленческое движение имело хорошие корни в Вологде и обещало победы[4; 112].

Комментарий: Это далеко не так. Хотя Вологодское епархиальное управление одно из первых признало обновленческое ВЦУ[42], в реальности в Вологде из почти 40 действующих церквей только 6 принадлежали обновленцам[43].

На эту тему следовало бы написать не роман (рассказы, наверное, есть), а хорошее историческое исследование[4; 113].

Комментарий: Рассказы, в которых действующие лица — обновленцы, в 20-е годы действительно были: Ольга Форш «Живцы» (1925 г.), Всеволод Иванов «Счастье епископа Валентина» (1928 г.). Образ Введенского и диспуты с его участием описаны Н.К. Чуковским в романе «Юность» (издан в 1930 году). Из написанного в последующие годы нам известен только один рассказ — самого Шаламова.

В заключение позволю себе высказать несколько соображений.

Почему я взялся за эту тему? Побудительным мотивом послужил рассказ Шаламова из сборника «Артист лопаты» — «Крест». На любого читателя он производит сильное и шокирующее впечатление. Как же возможно разрубить топором золотой наперсный крест и, превратив его в лом, отнести в Торгсин!? Спустя более чем десять лет после создания рассказа Шаламов в своей автобиографической прозе сочтет важным вернуться к истории, описанной в нем: это его отец, когда они с женой умирали с голоду, разрубил свой крест. Но глубина темы не исчерпывается фактом использования в художественной прозе известного Шаламову эпизода из биографии отца. Эта глубина приоткрывается в «обновленческом фрагменте» «Четвертой Вологды». В нем Шаламов указывает на принадлежность отца /181/ к обновленческой церкви и выступает в роли защитника того, что десятилетиями устойчиво воспринималось негативно. (Любопытно, что в эти же годы А.Э. Краснов-Левитин совместно с В. Шавровым работают над своей историей обновленчества, — на сегодняшний день лучшим и самым объективным из написанного по этой теме.) Если отвлечься от философского содержания рассказа «Крест», поступок его героя мог совершить только обновленческий священник. Потому что именно обновленцы считали возможным отдать любые церковные ценности в помощь голодающим. Шаламов в этом вопросе на стороне обновленцев.

Но есть для него нечто более важное, чем конкретная дилемма: ценность человеческой жизни/сакральность предметов культа. А именно — погружение читателя в атмосферу когда-то бурной внутрицерковной и, шире, общественной дискуссии. Для этого и писался «обновленческий» фрагмент «Четвертой Вологды».

Обстоятельства общественно-политической жизни СССР конца 60-х годов потребовали, с точки зрения Шаламова, разъяснений относительно его политической позиции. Шаламов абсолютно последователен. В том числе и в своей подкупающей субъективности. Он верен взглядам, которым присягнул в юности, левым взглядам. Его преданность революции, революционерам не отменяется под натиском внешних обстоятельств. Для Шаламова обновленчество — дитя революции. Ведь основной постулат обновленцев, отличающий их от других модернистов и реформаторов церкви, — признание революции, ее необходимости, ее справедливости.

И Шаламов использует возможности мемуарного рассказа об обновленчестве как форму оправдания Революции в целом (понимая, как презренна и непопулярна «революционная романтика»)…

Глубоко сочувствовавший либеральным, социалистическим веяниям до революции, принявший революцию и сразу же примкнувший к обновленческой церкви, отец Шаламова становится центральным персонажем автобиографической «Четвертой Вологды». Слепой священник, в силу своей болезни неспособный активно участвовать в каждодневной жизни прихода, вряд ли знал о той амбивалентной роли, которую играли многие из обновленческих священнослужителей. Он был бы искренне шокирован (или — отказался бы верить), если бы ему сказали об иудином грехе, который лежит на совести многих обновленческих деятелей… Но о. Тихон был до конца верен не священникам-стукачам, а своим идеалам. В этой последовательности и верности они с сыном были похожи. /182/

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.