Юстына Тыменецка-Суханек

Шаламов в контексте экоэтических проблем и поисков

Предлагаемая статья ставит задачей представить материал из литературного наследия Шаламова для знакомства с его гуманистическим отношением к животному как индивидуальному существу и в целом животному миру, с опорой на его личное отношение к братьям нашим меньшим.

Исследование творчества Варлама Шаламова к настоящему времени уже вписано в строгие рамки академизма. Предложены аргументированные варианты интерпретации его творчества — можно было бы даже сказать, что личность и судьба автора «Колымских рассказов» в определенном смысле канонизированы. Однако наследие этого исключительно своеобразного писателя неизменно продолжает привлекать внимание литературоведов, обращающихся к исследованию его произведений в новых контекстах в стремлении показать их с позиций начала XXI века. Одним из таких новых подходов может быть современный аспект «Animal Studies».

Возможно, стоит рассматривать животный мир «Колымских рассказов» не только с точки зрения символов, метафор и аллегорий, подчиненных антропоцентрическому аспекту, как это делается в статье Елены Волковой[1], посвященной исследованию повторов, порождающих новые /397/ смыслы. В повествованиях о лагерной жизни встречаются самые разные виды животных: белка, медведь, ласка, собака, лошадь, утка, кошка, куропатки, и все они — это, прежде всего, живущие рядом с людьми существа, а не только символ чего-нибудь другого. Внимание автора обращается на переживания и страдания животных, их «существование по принципу, близкому человеку, — “жизнь есть жизнь”, с ее порывом к счастью, пусть и непрочному»[2]. При этом они не только разделяют у Шаламова, как замечает Е. Волкова, «судьбу, аналогичную судьбе людей, растоптанных и униженных». Они равны человеку перед лицом смерти, но, самое главное, они лучше его. Ибо животные не способны к намеренной жестокости, они не в состоянии также создавать ужасных условий жизни, подобных лагерному миру Колымы.

К анализу творчества Шаламова в данном аспекте меня как исследователя привлек прежде всего вопрос о нравственной (без)ответственности, чаще всего возникающий в патологических и экстремальных условиях в контексте непростых отношений «человек — животное» в русской литературе[3]. Последний раздел указанной монографии посвящен рассмотрению влияния опыта ХХ века на экоэтические тенденции в послевоенной и современной русской литературе — от геноцида к биоэтике. В ходе исследования неизбежно возник практически не рассматривавшийся в научной литературе вопрос о животных как невольных и беззащитных жертвах тяжелых условий войны, ГУЛАГа и других исключительных обстоятельств. Внимание в книге было сосредоточено на анализе прозы Шаламова в перспективе «Animal Studies». Предпринятая попытка не была первой[4]. Необходимо также сказать, что подобный подход к творчеству других авторов имеет место и развивается в Польше[5]. В связи с затрагиваемой проблемой стоит отметить как закономерность то обстоятельство, что тех, кому удалось пережить Холокост (примером может послужить писательница Галина Биренбаум) или ГУЛАГ /398/ (Анастасия Цветаева, Наталья Столярова), отмечает одна очень важная и объединяющая особенность — способность ценить и любить практически всякие проявления жизни, от мельчайшего насекомого до высокоорганизованных млекопитающих. Особенность эта является неизменным следствием пережитого — невыносимо тяжелых условий нацистских и сталинских лагерей, в которых они, эти люди, под действием обстоятельств оказались на самом нижнем уровне существования, на котором до этого находились только животные. Не случайным стало устойчивое обобщенное сопоставление бойни с концлагерем. В ХХ веке человечество на собственном горьком опыте пережило кошмары массовых уничтожений, расстрелов, газовых камер, убийств, не сопоставимые по своим масштабам и бессмысленности с миром хищников, не знающих ни жалости, ни пощады. После Колымы и Освенцима вряд ли можно сказать: «Человек — это звучит гордо!». Лагерь во многих случаях лишает человека всего человеческого, обращая его в животное. И вместе с тем то унижение, которое низводит homo sapiens до уровня животного, показывается в художественных произведениях не с тем, чтобы унизить животных, но для того, чтобы обратить внимание на очень важную этическую особенность: страдание человека и страдание животного сопоставимы в экзистенционально-онтологическом отношении. Сравнение это не уподобляет одно другому и не однозначно равенству, оно лишь подчеркивает одинаковую волю к жизни, характерную для всех живых существ, и одинаковый, но при этом не объединяющий, механизм, которым руководствуются палачи — как людей, так и животных: сильный убивает слабого. Жизненный инстинкт ничем не отличает человека от других существ, впрочем, он никогда и не выходит, этот инстинкт, на первый план, речь о нем идет как бы случайно, попутно, передаваясь наряду и на общем уровне с другими формами существования. Об этом и писал Шаламов: «Человек живет в силу тех же самых причин, почему живет дерево, камень, собака» [1; 209].

Однако, в другом рассказе того же цикла («Заклинатель змей») эта нередко цитируемая исследователями фраза звучит в важном для нашей темы контексте:

«Часто кажется, да так, наверное, оно и есть на самом деле, что человек потому и поднялся из звериного царства, стал человеком, то есть существом, которое могло придумать такие вещи, как наши острова со всей невероятностью их жизни [Здесь и далее выделено мной. — Ю.Т.], что он был физически выносливее любого животного. <…> Лошадь не выносит месяца зимней здешней жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. <…> А человек живет. <…> Чувство самосохранения, цепкость к жизни, физическая именно цепкость, которой /399/ подчинено и сознание, спасает его. Он живет тем же, чем живет камень, дерево, птица, собака. Но он цепляется за жизнь крепче, чем они. И он выносливей любого животного» [1; 120].

Таким образом, Шаламов с печалью констатирует, что человек во многих отношениях хуже животного: только он, обладающий изощренным сознанием, смог создать лагеря, чтобы обрекать на страдания и умерщвлять себе подобных. Такой подход писателя, определяемый как «опыт отрицательной антропологии» (Валерий Подорога), можно назвать одним из краеугольных камней мировоззрения Шаламова. На его взгляд, именно изощренность сознания человека (включающая амбивалентность в отношении к этическим нормам) вкупе с его физической выносливостью и более сильным индивидуальным инстинктом жизни и стремлением к доминированию, обусловила то, что он стал «царем природы», оттеснив животных на второй план и сделав их объектом эксплуатации. Но животные, по убеждению Шаламова, — лучше человека, ибо они не способны к намеренной жестокости и не в состоянии создавать нечто подобное ужасному лагерному миру Колымы. Этой параллелью, являющейся одним из лейтмотивов его рассказов и философских размышлений, Шаламов, показывает, что он в принципе не слишком высоко ставит человеческую природу: «Человек оказался гораздо хуже, чем о нем думали русские гуманисты XIX и XX века. Да и не только русские, зачем это все скрывать?» [6; 582] и противопоставляет ей мир животных — во многом как пример для подражания, для возвращения к подлинному гуманизму.

При этом следует исходить из того, что Шаламов ощущает и изображает природу как идеальное естественное пространство, обладающее качествами совершенства. Такой взгляд присутствует и в рассказах писателя, но в еще большей мере — в его стихах и эссе. В рассказах, построенных по принципу контраста, природное пространство наделяется у него, как замечает Валерий Подорога,

«высшими моральными ценностями человеческого бытия, которые уничтожены лагерным существованием <…> Лагерь эксплуатирует нечеловеческое-в-человеке, подавляя всякое человеческое качество, оскорбляя и принижая его настолько, что даже любое животное или таежный зверь по сравнению с блатными и лагерными рабами выглядят намного более человечными»[6].

В очерке «Сергей Есенин и воровской мир» читателя поражает фрагмент, в котором блатари приманивают и ласкают собаку для того, чтобы ее убить, будучи лишены каких бы то /400/ ни было моральных принципов и барьеров. «Выживет или не выживет?» — к этому зверскому вопросу сводится их мышление. Не случайно рассказчик у Шаламова замечает: «Жалость к животным вернулась раньше, чем жалость к людям» [1; 402]. Более того, писатель признается, что отвращение к лагерю он испытывает также потому, что «…голодные, одичавшие люди поедали своих извечных друзей — собак и кошек»[7].

Исключительно позитивное и даже возвышенное отношение писателя к животным может заметить каждый читатель «Колымских рассказов». Шаламов не осуждает тех, кто убивает животных ради мяса, чтобы выжить. И вместе с тем характерной чертой его повествования является то обстоятельство, что сам автор-рассказчик животных никогда не убивает. Все это, как известно, имеет глубокие корни в характере писателя, в его первых детских впечатлениях, описанных в «Четвертой Вологде». Он не переносил охоты, испытывал отвращение к рыбной ловле, глубоко переживал смерть животных (козы Тони), возмущался поведением тех, кто убивал забежавшую в город белку… Шаламов обращал внимание на то, какое место занимают животные в человеческом мире:

«Домашнее животное — кошки, собаки, лошади — включено в мир людей, участвует в решениях человека, в его поступках, судьбах, и в молениях по случаю выздоровления рабочего осла или любимой кошки нет ничего смешного и бессердечного. Каждый хранит в памяти эти прощальные взгляды животных, зверей, птиц» [7; 43].

Еще более важное высказывание: «В моем детском христианстве животные занимали место впереди людей» [4; 120].

Неудивительно, что эта черта Шаламова — любовь к животным — проявилась и в лагере, а в послелагерный период еще более обострилась. Многих знакомых писателя удивляла необыкновенная привязанность Шаламова к его любимой кошке Мухе: ему казалось, что она понимает его лучше всех, как и он — ее. Эта история ярко показывает, что человек и животное при определенных отношениях могут находить «общий язык» друг с другом, и главным условием тут является взаимная чуткость, которая возникает в результате длительного общения, особенно при одиночестве человека. Недаром Шаламов говорил о Мухе: «Ближе ее не было у меня существа никогда. Ближе жены…»[8]. Известно, с какой горечью и экзальтацией писатель переживал гибель (убийство людьми) своей Мухи: /401/ многим казалась неестественной столь эмоциональная его реакция, в ней находили некую болезненную сентиментальность. Однако для Шаламова это было еще одним доказательством того, что природа людей слишком жестока.

Несомненно, что в отношении Шаламова к животным у него немало общего с С.А. Есениным. В одном из своих эссе писатель подчеркивает, что «Есенин поэтизировал животных. Стихи об ощенившейся суке, о застреленной лисице написаны с величайшей теплотой» [5; 189]. По наблюдению Шаламова, в русской поэзии, кроме Есенина, почти нет произведений о животных:

«Огромная часть природы — животные — остались как бы вне лирической поэзии. О животных пишут лишь баснописцы и детские поэты. О том, с какой силой добра, с какой душевной теплотой можно написать о животных, мы знаем от Есенина — поэта с обостренным чувством природы, знавшего единение с природой. Его березку, клен и собаку помнит каждый» [5; 74].

Поэтическое творчество самого Шаламова, как и есенинское, тоже насыщено необычайно трогательными образами животных. Его стихотворения на эту тему вошли и в «Колымские тетради»: «Баллада о лосенке», «Славословие собакам», «Ястреб», «Белка» (1954), и в последующие циклы: «Голуби» (1957), «Птица спит, и птице снится…» (1957), «Не буду я прогуливать собак» (1981) и т.д.

Исследуя произведения Шаламова с экоэтической точки зрения, их можно рассматривать с еще одной литературоведческой позиции — экокритики. Последователи данного направления исходят из мысли, что почти всякое произведение является, в той или иной степени, своеобразным высказыванием (в том числе подсознательным) автора на тему окружающей среды, природы, мира и вселенной[9]. Экокритика по этой причине представляет собой такой способ анализа текста, который позволяет на первый план выдвигать то, что связывается с природой, в том числе и отношение к животным человека. «Предметом экоэтики, — как замечает Дмитрий Ермаков, — является обоснование этических принципов и правил, регулирующих моральные отношения человека и природы, включая отдельные его создания»[10]. Экоэтическая проблематика, тем самым, затрагивает /402/ связь человека с миром природы[11]. Шаламов, как известно, не занимался экологией как научной дисциплиной, не обращался он и к вопросу о том, как человечеству сосуществовать с природой ради блага Земли. Но по его замечанию, «нет природы, равнодушной к людской судьбе». В связи с чем и человек не должен быть равнодушен к тому, что в природе происходит. С первых своих произведений Шаламов подчеркивает сходство мира человеческого с миром природы. Персонификация природы становится для него своеобразным методом ее изучения, а пристрастие к этому находит свое отражение в его эссе. Что может быть естественнее природы? Соприкасаясь с ней, человек очищается нравственно, учится отличать большое и вечное от мелкого и суетного[12]. Ощущая глубокую связь с природой, он испытывает к ней любовь и как человек, и как художник.

В эссе «Пейзажная лирика» (1961) Шаламов замечает, что поэт-лирик не может существовать без чувства природы, которое он определяет как детскую «способность увлеченно беседовать с птицами и деревьями, понимать их речь, как понимал ее Маугли, и уметь переводить эту речь на язык человека» [5; 72]. Шаламов подчеркивал также, что поэт не воспринимает природу как нечто мертвое, для него «минерал и сорванный цветок полны живой жизни» [5; 73].

Подобный поэтический взгляд на природу важно закладывать в людей с детства. Все зависит от выбора произведений Шаламова, который может сделать учитель в школе. Такой опыт есть в России, и его методика представляет большой интерес. Так, знакомясь с творчеством Шаламова, учащиеся в некоторых российских школах сначала узнают его как автора рассказов о животных («Храбрые глаза», «Белка», «Медведи») и лишь затем — произведений о жестокой жизни в лагерях. В одном случае он описывает патологический человеческий мир, в другом —

«“трудный и серьезный таежный звериный мир”, в котором все гармонично, закономерно и, следовательно, красиво. Изучая содержание этих рассказов, учащиеся приходят к выводу, что грубое вмешательство человека может в одночасье погубить этот неповторимый и по-настоящему прекрасный мир <…> О природе Крайнего Севера и его уникальной флоре автор пишет в рассказе “Тропа”»[13]. /403/

Как известно, Шаламов после Колымы проявлял огромный и постоянный интерес к экологическим проблемам, к вопросам выживания человечества в условиях атомной гонки, он изучал много специальной литературы и с тревогой следил за изменениями в мире. Эти темы затронуты им в «Атомной поэме», в стихотворениях «Мария Кюри», «Заметки об охране природы». При этом Шаламов не обходил и тему преобразования природы, которая звучит у него в стихотворениях «Асуан», «Поворот сибирских рек» и других. Эта сторона его творчества еще заслуживает особого изучения. Но уже сейчас мы можем сделать общий вывод, что философско-этическая сторона творчества писателя нашла отражение и в его своеобразной «экологической этике», подтверждая мысль, согласно которой «принципы экоэтики связаны с глубинной системой ценностей человека»[14].

Экоэтика Шаламова заключается в особом осознании писателем важности и ценности всех живых невинных существ, необходимости заботливого и бережного к ним отношения, предполагая включение этого межвидового сознания в фундаментальные ценности собственного мировоззрения. Он неоднократно призывал к милосердию по отношению к животным и сам это милосердие демонстрировал. В «Воспоминаниях» он писал:

«Мне шестьдесят лет. Я горжусь, что за всю свою жизнь я не убил своей рукой ни одного живого существа, особенно из животного мира. Я не разорил ни одного птичьего гнезда, не умел стрелять из рогатки, не держал в руках охотничьего ружья и иного оружия» [4; 316].

В связи с затрагиваемой проблемой Виктор Канке использует еще один термин — экогуманизм, который «в отличие от традиционного гуманизма видит в природе бытие человека»[15]. Шаламов, с недоверием относясь к гуманизму и антропоцентризму, тоже видит жизнь человека в постоянной связи с бытием природы, в обучении у нее законам человеческой жизни. В этом отношении его можно с полным правом назвать экогуманистом.

«Пути людей и животных часто сходятся вместе, ущербы разлук — смертей, расставаний — очень велики — раны в любой час могут быть разбережены памятью» [7; 43], — читаем в рассказе «У Флора и Лавра». В этом рассказе можно увидеть едва ли не всё для понимания темы «Шаламов и животные». /404/

Биография великого русского писателя, равно как и его взгляды, обнаруживают несомненное сходство с идеей благоговения перед жизнью Альберта Швейцера, которого вполне справедливо считают одним из тех, кто развивал ведущие положения экоэтики[16].

Универсальную по своему значению идейную формулу «закон сопротивления распаду» можно воспринимать в связи со сказанным буквально и метафорически. В первом случае ее следовало бы отнести к угрозе гибели, прекращению существования нашей общей — людей и зверей / животных — Земли, вследствие утраты гармонии в природе, распада единства и целостности мира, опираясь на мысль о том, что в последнее время в экофилософии все большее значение приобретают идеи холистические. И во втором, и переносном, смысле — к распаду как дезинтеграции универсальных оснований нравственности, к которой следует и необходимо относить людей, а с ними и животных. /405/

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.