Дени Вьенне

Мир и жизненные силы искусства: творчество Шаламова, космология Ривза, философия Делёза

Наш[2] первоначальный вопрос — что такое язык? К этому стоит добавить следующий вопрос, проходящий через всю статью, — что такое культура?

В качестве ответа на него можно выдвинуть небольшую гипотезу, которая заключается в том, что язык — это что-то, постоянно находящееся в процессе становления, развития, даже революции. Он есть выражение жизни.

Действительно, как напомнили некоторые прозвучавшие на конференции доклады, существуют «региональные» языки, диалекты, а также идиолекты, поскольку мир крайне разнообразен. Он являет собой огромное мульти или транскультурное разнообразие. Согласно Жилю Делёзу, различие превалирует над идентичностью. В онтологическом смысле сначала есть различие, до того, как появляется мир, идентичность, единство.

Данное исследование основывается на оригинальном пересечении (встрече) трех дисциплин с целью осветить точки соприкосновения между ними: это искусство (параграфы I, II и VI), космология (параграфы II и III) и философия (параграфы IV, V и VI). Искусство представлено писателем и поэтом Варламом Шаламовым, космология — Хьюбертом Ривзом, философия — Жилем Делёзом. Чтобы провести связь /69/ между наследиями каждого из них, мы используем концепт игры, предложенный психоаналитиком Дональдом Винникоттом.

Прежде всего, стоит сказать несколько слов об этих авторах.

Как известно, Варлам Шаламов — писатель, переживший лагеря сталинской эпохи СССР. Будь то трудовой лагерь в советское время, концлагерь в эпоху национал-социализма в Германии, лагерь вне зависимости от эпохи — это закрытое пространство, где живые существа, вещи или идеи разрушаются, застывают, символически или в действительности, замирают, иными словами, умирают. Свидетельства Шаламова, которые упоминались Любой Юргенсон на конференции в Вологде (17 и 18 июня 2017 года), кажутся невозможными: чтобы суметь что-то написать, выживший должен преодолеть свое предсмертное состояние. Творчество Шаламова может считаться неким чудом воскрешения, возрождением жизни.

Хьюберт Ривз[3] родился в Монреале и изучал космологию в Парижском университете, в Тулузской обсерватории Юг-Пиренеи, а также в университете Монреаля. В отличие от астрологии, космология (с древнегреческого cosmos — «мир», logos — «наука, учение, система понятий») изучает происхождение, структуру и развитие Вселенной. Космология связана с астрономией (наукой о наблюдении за звездами), которую зачастую называют самой древней наукой, относящейся по крайней мере к эпохе неолита (около 9000 лет до нашей эры). Она изучалась с периода существования Древней Греции (Аристарх Самосский уже в III веке до нашей эры сформулировал теорию гелиоцентризма) вплоть до времен Коперника в эпоху Возрождения (XVI век). Астрофизик Хьюберт Ривз — один из современных потомков этой науки.

И наконец, Жиль Делёз: его часто называют одним из постмодернистских философов второй половины ХХ века, однако сам он предпочитал не ограничивать себя ярлыком «постмодерн»[4]. То, что нас интересует в этой работе, — это наиболее существенные, без приклеенных к ним ярлыков характеристики философии Делёза: желание, жизнь, событие, открытость, становление... Для этого мыслителя важно не то, что уже достигнуто и завершено, а то, что идет к своему осуществлению, виртуальное. Для Делёза важна инаковость: различение, неопределенность. Философия стремится «расширять зону неопределенности или неразличимости»[5], чтобы создавать новые возможности для жизни.

I. Письмо и жизнь

Варлам Шаламов двенадцать лет провел в лагерях. Этот ужасный, непередаваемый словами опыт он описал в некоторых рассказах, составив повествовательный сборник «Колымские рассказы». В этом невероятном свидетельстве Шаламов говорит: «Человек живет в силу тех же самых причин, что живет дерево, камень, собака»[6].

Рискуя быть поглощенным отчаянием самых крайних и невыносимых ситуаций, Шаламов хватался за жизнь. По словам Жака Деррида, Шаламов — выживший. Это выживание — не простое избегание (своей) смерти:

«Выживание — это жизнь вне жизни, жизнь больше жизни, это утверждение живущего, выбирающего эту жизнь жить и пережить, так как выживание — это не просто оставаться в живых, это жизнь насколько интенсивная, насколько это возможно»[7].

В «Колымских рассказах», по словам Юргенсон, выживший «приходит к такому экстремальному состоянию, когда исчезают все чувства, необходимость в культуре, когда словарный запас составляют лишь функциональные слова и имена нарицательные, он не может больше общаться и изгнан из живого мира»[8]. Обесчеловеченный, он теряет язык и превращается в «доходягу»[9]. /70/

В рассказе «Сентенция»[10] перед нами представлено воскрешение мертвого человека, его почти сверхъестественное оттаивание, в момент, когда писатель не знает, почему это происходит и что подталкивает его к выживанию. «Обретение себя вновь сопровождается неразборчивой, чужой, нерасшифровываемой речью, указывающей на какое-то ядро, препятствующее обретению смысла»[11] (Jurgenson, RKO, 17). Ее нельзя отнести ни к документальному жанру, ни к поэтическому, она представляет собой нечто среднее, это некая поэтика факта[12], в которой пульс жизни превосходит субъекта (его волю и решения), его человечность (способность иметь чувства, желать, любить, различать добро и зло, говорить), до той степени, что поэт говорит, что даже не знает, «хорошо» ли то, что он спасся.

Он пишет «Любовь приходит тогда, когда все человеческие чувства уже вернулись»[13]. Для человека, доведенного до самого примитивного животного состояния, любовь является роскошью, «незаконной» в его текущем состоянии обесчеловеченности. Какое значение имеют чувства, добро и зло, если не удовлетворены элементарные потребности: поесть, согреться, поспать. «Тепло было для меня важнее добра»[14], «о доходягах и говорить нечего. Доходяги простоперешли границы добра и зла, тепла и холода»[15]. Для висящего на волоске от смерти есть вещи поважнее Добра и Зла — все то, что требуется биологическому телу для жизни.

Шаламов пишет в «Перчатке»:

«Я — доходяга, кадровый инвалид прибольничной судьбы, спасенный, даже вырванный врачами из лап смерти. Но я не вижу блага в моем бессмертии ни для себя, ни для государства. Понятия наши изменили масштабы, перешли границы добра и зла. Спасение может быть благо, а может быть и нет: этот вопрос я не решил для себя и сейчас»[16].

В этих строках можно увидеть, что такое жизнь «за чертой добра и зла» в экзистенциальном плане, — это зона, где не существует прав, это необитаемая земля, где нет места жизни и ее человеческим проявлениям (любви, нежности, солидарности, аффективности, альтруизму, способностям, щедрости, доброты, сострадания, братских чувств, взаимопомощи, милосердия, даже возможности улыбаться и смеяться), где не остается практически ничего. Человечность стирается неумолимым Законом рациональной эксплуатации во имя Труда. Но однажды этот «доходяга» очнется. К концлагерному зомби вернется человеческое обличие. Он выжил. Почему? Он не знает. Но он еще жив.

В этом неописуемом контексте поразительна фраза из «Тифозного карантина»: конечно же, мы знаем, что и дерево, и животное обладают жизнью, этим никого не удивишь, но Шаламов добавляет: камень обладает жизнью. То есть камень живет. Вот что поразительно. Именно так, случайным образом, мы находим отголоски этой идеи и в современной космологии.

II. Наука и литература

Вкратце рассмотрим, что было написано Хьюбертом Ривзом в работе «Маликорн». Нам известно, что Вселенная существует уже приблизительно пятнадцать миллиардов лет и что она постоянно находится в процессе непрерывного становления, эволюции. Согласно современной физике, космос — это открытая и неограниченная система. В данном контексте жизнь на Земле не может быть простой случайностью. Существует тенденция утверждать, что жизнь зародилась из-за случайного стечения обстоятельств, однако она является частью эволюции Вселенной.

Ривз различает предмет науки и предмет поэзии. Наука состоит из информации, она использует язык числовых и математических знаков. Когда мы говорим «хорошая погода», то, по существу, мы передаем информацию (метеорологию обычно называют наукой о погоде). Однако когда мы говорим «какая хорошая погода!», мы подбираем слова, которые будут выражать наши чувства. Это совсем другая история, она касается литературного творчества и искусства, задача которых не сводится лишь к передаче научной «точности». Так как литературный оборот (картина или музыкальное произведение) выражает, как хороша погода, есть возможность различного понимания, прочтения и рассмотрения описанного или изображенного. Неотъемлемая, естественная (никак не просчитанная) многозначность открывает возможности толкования смысла и смыслов. Именно поэтому Ривз называет литературу другой тропой, в противоположность, образно говоря, скоростной трассе, ведущей к нужной информации. Тропа литературы ведет к «скрытой магме реальности», к первоначальному хаосу внутри каждого. Таким образом, литература обладает особой значимостью, не результативной и функциональной, а экзистенциальной: «она усиливает возможности речевого выражения»[17]. Искусство — это представление самого себя начертавшего пути, берущего свое начало в извилинах внутреннего океана и идущего к новому Реальному.

Именно это значит уловить невидимые силы: наши ощущения, которыми мы охвачены. Это и составляет игру и предмет поэзии: попытаться запечатлеть невыразимое чувство (красоты, удовольствия или страха, страдания или радости). Другими словами, воссоздать то, что чувствует тело, то, как частицы нашего тела воздействуют на нас. Это не просто передача информации, а выражение чего-то подобного тому, что Верлен называет «нюансами»[18].

Язык представляет возможность для этого, но это не единственная возможность. Есть также цвета, звуки и многие другие аспекты (в данном вопросе необходимо различать понятие «язык» и «речь»).

Именно поэтому в контексте диалога культур мы воспринимаем это выражение как факт коммуникации, в то время как речь идет не только о коммуникации в узком смысле, но и о преобразовании выражаемого, о том, чтобы уметь слушать чуть глубже, чем просто воспринимать информацию. Это поиск некой гармонии в многоголосой сложности.

III. Энтропия

Другой важный аспект работы «Маликорн» состоит в том, чтобы, исходя из астрофизических исследований, рассмотреть понятие энтропии. Появившееся в 1985 году, оно означает меру беспорядка, отсутствия организации. Из этого определения можно установить аналогию с тем, что Гесиод в VIII веке до нашей эры называл «хаосом»[19].

Этот «первозданный Хаос» мог бы быть «прошлым состоянием» Вселенной, состоянием горячей, сжатой, неорганизованной субстанции, состоящей из элементарных частиц. В физике существуют основные законы, но они пронизаны индетерминизмом, который обеспечивает подвижность Вселенной. Вселенная расширяется и охлаждается. Именно скорость охлаждения Вселенной допускает случайность, нестабильность, противоположную «первозданной» монотонности.

Однако закон термодинамики понимается неправильно, если полагается, что он воплощает «возвращение к беспорядку», в действительности он означает возможность возникновения локальной организации, способность местного создания организации, порождающей в то же время усиление глобальной энтропии Вселенной. Эти новые «территории свободы», согласно Ривзу, даже ограничивают всемогущество естественных законов. В этой перспективе можно было бы выдвинуть гипотезу, что разделение местное/глобальное или общее/частное неправомерно. Так что же такое «глобальное», если не бесконечное, безграничное, сложное расширение, идущее от множества локальных форм, разграничения между которыми в конце концов неотчетливы и неразрешимы?

Это концепция оспаривает достаточно распространенное для XX века видение, которое Ривз называет «пессимистичным». В какой-то степени это видение заключается в том, чтобы представлять жизнь как исключение из правила энтропии, как если бы жизнь в конечном итоге была обречена исчезнуть. /72/

Это депрессивное видение мира, согласно Ривзу, принадлежит последователям Людвига Витгенштейна. Можно также наблюдать его во фрейдизме и у некоторых философов — сторонников Фрейда («биологизирующая мифология»[20]), в которой явление «влечения к смерти» было ошибочно трактовано Фрейдом как имеющее биологическое происхождение. Среди «жертв» этого этико-политического заблуждения нелишне упомянуть философию Хайдеггера, отводившего значительную роль экзистенциальной тревоге, что, несомненно, было обусловлено социальным контекстом ХХ века.

Жизнь, в космологическом смысле, не является исключением из так называемого основного правила возвращения в небытие. По мнению Ривза, возникновение жизни на Земле сопровождает движение Вселенной, а природа структурирована так же, как язык.

Как и язык, она не статична и представляет собой движение, в котором атомы находятся в постоянном взаимодействии с Вселенной: атомы человеческого тела, атомы камня, преломляющие лучи солнца, атомы растений, животных... они «сообщаются» в огромном океане под названием Вселенная.

В такой перспективе жизнедеятельность Вселенной, ее творческая способность, имеет космическое происхождение. Вселенная устроена по типу игры.

Искусство — поле для этой игры, которое выявляет новые возможности, среди которых — жизнь на Земле, которой уже около 3 миллиардов 500 миллионов лет. Согласно Ривзу, если существуют общие законы (например, закон энтропии), то случай в здесь всегда определяющий, структурирующий, этот «случай» не является чуждым или противоположным глобальному процессу, и он неотделим от необходимости. Пространственно-временная организация, возникающая в космическом потоке, сопровождает процесс беспорядочного движения случая.

Тогда определение жизни становится следующим: природа всегда изобретает новые решения проблемы существования[21]. «Изобретение» нового происходит беспрерывно, и поэтому ориентиром космологии может быть поэзия. Для Хьюберта Ривза это не метафора. Это физическое и реальное явление. В «Маликорне» предпринимается попытка «воссоздать историю художественного творчества в ходе космической эволюции»[22]. В действительности эта история показывает, что расширение Вселенной приводит к состоянию дисбаланса, так как «законы только частично определяют ход развития событий»[23]. Таким образом, внутри этих «“свободных пространств”, где “случай” и “неизбежность” встречаются и дополняют друг друга»[24], возникают новые свойства. Человек появился в результате «пятнадцати миллиардов всегда вновь возрождающихся игр»[25]. Ривз прокомментировал высказывание Демокрита таким размышлением: «Все приходит случайно и неизбежно»[26]: союз «и» в данном случае выражает не противопоставление, а сосуществование.

Поэтому поэзия — космическое явление. Космический процесс поэзии записан в самих частицах бесконечного Космоса. Говоря словами Эдгара Морена, «мы все — звездная пыль». Каждая частица нашего тела была во Вселенной миллиарды лет назад и будет здесь миллиарды лет спустя после нашей смерти.

IV. Философия становления

Третий ответ дает Жиль Делёз. Делёз считает, что жизнь — это есть то, что изучает философия (забота о том, как жить) — это становление вещей, Вселенной и живых существ. Становление проходит через каждого из нас в качестве космического становления.

Теперь, опираясь на Делёза, можно было бы связать ранее упомянутую идею игры с тем отсутствием различия, которое утверждается в фразе Шаламова: «Человек живет в силу тех же самых причин, что живет дерево, камень, собака». И это, в свою очередь, очень близко идее «океанического чувства» и хаосмоса. Океаническое чувство (вид осмоса с хаосом) — это чувство принадлежности всему миру и Вселенной, связанное с тем, что Делёз называет «незаметным становлением» (le devenir imperceptible). Нужно добраться «до неопределенного как до небесного состояния»[27]. Как будто сама жизнь была выражением этого движения незаметного становления, неотделимого от всей Вселенной. «Океаническое чувство» — это метафизическое чувство общности с миром, это океан, бесконечность.

Описание океанического чувства встречается, по крайней мере, у трех важных авторов: у Фрейда (психоанализ), у Пьера Адо (античная философия) и у Делёза (современная философия). Для Фрейда это чувство /73/ связано с подсознательным[28]. Для Пьера Адо[29] это непередаваемое и волнующее чувство («испытывать по-океанически», говорил Ницше), которое однажды привело его в философию. Для Делёза оно связано с незаметным становлением. Это неопределенное, присоединяющееся к бесконечному: «Жизнь, “непрестанная и безусловная” — в том, чтобы стать невоспринимаемым, достичь космического и умственного плеска»[30], — пишет Делёз.

V. Язык и игра

Вернемся к вопросу об игре: пространство, игровое поле — это место, где протекает жизнь, оно располагается где-то в промежутках, то есть в моментах открытости, в которых воплощаются новые возможности.

Известно, что язык — это семиологическая система, система знаков, которая всегда открыта и является выражением жизни. Это также и сама возможность выражения, и, как мы уже отметили, существует множество таких возможностей: живопись также представляет собой способ выражения жизни наравне с языком, музыкой и т. д. Иначе говоря, мы выступаем за неинструментальное, неутилитаристское понимание языка. Язык — это не только «передача информации», но также это что-то «до этого» и больше. Более того, как сейчас отметил докладчик Анжело Фальвино, поразительно то, что язык не может объяснить всего. Тогда в чем суть неимоверного старания всех поколений поэтов, которые в течение своей жизни стремились что-нибудь выразить? Несомненно, это немного похоже на исследование (например, в диссертации): нужно признать «неудачу» в смысле, что это исследование никогда не станет совершенным... Мы «заканчиваем» что-либо, всегда нужно стараться заканчивать, но при условии принятия несовершенства, незавершенности. А великие писатели знают, что писать — это только совершить попытку. Мы только пытаемся сказать то, что хотим сказать (то, что жаждет выразиться через нас), так как мы никогда не можем сказать всё!

Итак, в противоположность состоянию завершенности, инертности и неподвижности, есть жизнь — бесконечный и незавершенный, всегда возрождающийся процесс (как смена времен года на Земле). Таким образом, очевидно, что деятели искусства не совершают прогресс по отношению друг к другу. Они — галактики, Вселенные, они разные, вовлеченные в сложный и нелинейный процесс.

Итак, язык — это то, что должно нам позволить соизмерить себя с тем, что мы не можем сказать. Возможно, языки появились потому, что существует невыразимое, есть какой-то избыток. Жизнь — это избыток. Существует красивая гипотеза английского психоаналитика Винникотта[31], которая свидетельствует о том, что, в сущности, мысль, логика, поэзия — все это появилось в одном «месте». Логика сама по себе изначально не является логикой. Она приходит как остаток чувств (инфантильного океанического чувства) и представляет собой способ работы с этими чувствами. Искусство — тоже способ прорабатывания чувств, логика же в этом смысле действует более косвенно и менее быстро[32]. Винникотт напоминает, что все начинается с игры. То есть язык представляет собой способ, с помощью которого люди научились играть со знаками, как дети, которые «учатся» играть. А почему дети играют? Потому что это их способ создать отношения с миром. Игра совершенно необходима, как показывает Винникотт, она выступает в качестве «переходного объекта», необходимого одновременно и для субъективации, и для объективации. Художник — тот, кто продолжает играть, писатель — тот, кто также продолжает играть, более того, и ученый тоже. Маяковский, который любил играть словами, говорил: «Не идея рождает слово, а слово рождает идею».

VI. Гармония

И так, чтобы «завершить», я бы сказал, что всегда нужно слышать язык иначе: не то, что он «говорит», а то, что он может нам сказать по-другому, то есть всегда прислушиваться к различиям: к различиям между языками, диалектами, идиолектами. Жизнь существует потому, что есть разнообразие, именно из различий возникает смысл. В качестве примера скажу, что, изучая русский язык, я неожиданно обнаружил интересные для меня слова. В русском языке значение слова «иностранец» — человек из другой страны — не воспринимается негативно, как тот, который «за пределами, вне» того места, что мы называем «нашим», но как тот, у которого есть «свой» дом; он не у себя, он находится в другом месте, но это другое место для него тоже «свое». Я считаю, что это интересно. Второе слово — это слово «мир», которое означает одновременно и «спокойствие, отсутствие войны», и «человеческое общество». Это тоже что-то значительное.

И последний пример взят у психоаналитика из Санкт-Петербурга Виктора Мазина. В предисловии /74/ книги об искусстве, которая представляет театр современных артистов Петербурга[33], появившихся в 80-х, он говорит: «Alter — это другой. В русском языке это слово объединяет несколько значений. Это может означать изменившийся, другой, иностранный, отдаленный, второй, так и еще один, похожий, близкий, дружелюбный»[34].

Другой — значит, друг[35]. То есть «друг/другой», эти два слова имеют общую этимологию, что также очень интересно. Если говорить о личных ощущениях, я хочу сказать, что все это отражает то, что я сильно чувствую в России, и то, что мне очень нравится — это что-то, идет из гармонии и уважения другого. Это могло бы быть определением жизни, и мы считаем, что артисты — это хранители этой гармонии и различия, которое в то же время должно всегда оставаться открытым. Любовь и дружба существуют, потому что есть различие. Это и есть жизнь.

Язык может помочь нам понимать способ чтения мира. В масштабах человека он был бы символическим пространством потока жизненных сил, идущих от элементарных частиц до галактик — от бесконечно малого до бесконечно большого. Язык может быть специфической локальной формой организации тех же самых исходных частиц звездной пыли, из которых создано и наше тело. И идея Хаосмоса — это идея гармонии за пределами хаоса, по ту сторону хаоса, и даже в хаосе.

С этой точки зрения Мир одновременно означает мир как спокойствие, что-то в роде «принципа», очень близкого философии Делёза, а также Лао-цзы[36] (что-то сходное мы могли испытать на концерте музыки к фильмам Хаяо Миядзаки, который проходил в ТГУ в начале 2017/18 учебного года). Здесь есть что-то, что выражает симбиоз, эту экософию: идею о том, что «мы» (растения, животные, люди... и минералы) связаны между собой и живем вместе на маленькой планете, которая называется Земля, — и что необдуманное, непоследовательное и чрезмерное развитие технологической промышленности, вызванное мужчинами и женщинами, эгоистически проживающих на той же самой планете, должно остановиться, если мы не хотим, чтобы черная дыра как токсичное облако поглотила все на своем пути, уничтожило столь драгоценную и великолепную красоту нашей Земли — единственную в своем роде красоту и, несомненно, уникальную в истории Космоса.

«Ничто ему не противостоит [развитию науки и технологий]. Его влияние значительно ускорено появлением западной цивилизации, у которой нет больше уважения к природе, как у традиционных культур. Множество биотопов и живущих видов исчезают. Количество лесов сокращается, а подлески превращаются в автостоянки. Асфальт и бетон — демонстрация нового угрожающего однообразия»,

— пишет Хьюберт Ривз[37].

Ничего нам не говорит о том, что технико-экономическое развитие в действительности не является новой формой, изоморфной энтропии, идущей от возникшего в период Славного тридцатилетия в 60–80-е годы на Западе «неолиберализма»: организованный хаос, который заключает, задерживает и разрушает жизнь и новые возможности становления.

Поэтика языков, их богатство, их разнообразие — это то, что создает наш мир, какой-либо мир, миры. Она основана на космических силах, которые не являются статичными, а наоборот, через тонкие различия они безостановочно создают новые связи. Жизнь представляет собой эту изобретательскую способность, которая называется поэзией, каков бы ни был ее масштаб: в масштабах частиц, человека, космоса. Она всегда являет собой возобновляющуюся, пересекающую бесконечное пространство способность создавать новые связи, новые события-встречи.

Поэтому жизнь противостоит смерти. Этот феномен записан в безграничном движении космического становления Вселенной, существ, идей, вещей.

Научная редакция: Светлана Костина.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.