Варлам Шаламов

Фолькер Вайхзель, Манфред Заппер, Андреа Хутерер

Оплот ада

Манфред Заппер, Фолькер Вайхзель, Андреа Хутерер

Колыма лежит во тьме, на краю мира. Колыма — это не просто регион с суровым климатом для эксплуатации каторжников и добычи природного сырья. Это своего рода полюс человеческой жестокости. «В лабиринте лагерей, — по словам Андрея Синявского, — Колыма последний, самый нижний оплот преисподней».

Из этого ада доносится голос Варлама Шаламова. Восемнадцать лет своей жизни он провел в тюрьмах и лагерях СССР, из них четырнадцать — на Колыме. Творчество Варлама Шаламова — это обвинение. Он обвиняет как себя, так и своих читателей в том разрушающем действии, который оказывает лагерь на человека. Своей безжалостной взыскательной поэтикой он добивается достоверности своих рассказов. В его документальной прозе показывается дно человеческой природы, хрупкость норм гуманности и цивилизации. Шаламов рассматривает свои произведения как акт протеста против мира, в котором человек низводится до человеческого материала.

Варлам Шаламов относится к ряду, в котором стоят Хорхе Семпрун, Примо Леви и Имре Кертеш, — все они описали свой опыт выживания в концентрационных лагерях в литературных произведениях, ставших знаковыми для XX века. В то время как имена и тексты Семпруна, Леви и Кертеша по всему миру получают все большее признание и известность, имя Варлама Шаламова (чье столетие отмечалось 1 июля 2007 года) — забывается.

Между тем, произведения Шаламова, особенно его «Колымские рассказы», это одно из лучших и самых выразительных произведений, в которых раскрывается тема разрушения человека человеком именем государства. Малоизвестность же Шаламова объясняется отчасти тем, что «Колымские рассказы» так и не смогли выйти из тени «Архипелага ГУЛАГ». Еще во время «холодной войны» произведения Александра Солженицына с их ясным моральным и политическим приговором западная общественность воспринимала гораздо легче, чем тексты Шаламова.

Кроме того, историческая память о жертвах массовых уничтожений в XX веке на Западе и Востоке Европы до сих пор расколота, темы Холокоста и ГУЛАГа имеют разный общественный резонанс. В то время как память о жертвах Холокоста становится глобальной и входит в массовую культуру, память о жертвах массовых уничтожений сталинских времен регионально ограничена. Свидетельства о Холокосте оставляют большее эхо, чем свидетельства о ГУЛАГе. В то время как об Аушвице мы знаем почти все, о Колыме мы не знаем ничего.

Шаламов поставил решающий вопрос: «Разве уничтожение людей с помощью государства не основной вопрос нашего времени, нашей морали, оставивший следы в психологической атмосфере каждой семьи?».

Тот, кто хочет по-настоящему понять безжалостные произведения Шаламова, должен разобраться в том, в каком историческом и политическом контексте возникла лагерная система СССР. Это позволяет раскрыть ментальные последствия репрессий, каторжного труда политзаключенных и «большого террора» в современной России. Репрессии и лагеря вошли в индивидуальное и коллективное подсознание миллионов людей. Они влияют на систему государственного управления и общественное сознание. Распространенное в России циничное пренебрежение частной, индивидуальной человеческой жизнью питается не в последнюю очередь до сих пор не осмысленным прошлым.

Материальное наследие, которое было создано путем эксплуатации миллионов каторжников, образует сегодня основу хозяйственной инфраструктуры России. Это каналы, плотины, электростанции, а также часть сырьевого сектора. Показателен в этом смысле пример Норильска. С 1935 года на костях каторжников происходило здесь, на Крайнем Севере, зарождение, развитие месторождений руды и производства никеля от социалистических образцовых предприятий до капиталистического холдинга — ведущего на современном мировом рынке цветных металлов. Однако в забывшей свою историю России эта преемственность не замечается, прошлое здесь не отбрасывает никакой тени.

В современной России память о жертвах репрессий и ГУЛАГе оказалась в своеобразной обороне. После стремительного пробуждения конца 1980-ых годов, — когда цензура и ложь исчезли, архивы были открыты и общество начало усваивать истину о той истории, которая на протяжении многих десятилетий вытеснялась из общественного сознания, — сейчас наступило затишье. Конечно, с того момента как источники сведений о лагерной бюрократии стали открытыми, знания о репрессиях и ГУЛАГе значительно выросли. Однако оставшиеся лакуны поражают. Мы ничего не знаем о преступниках ГУЛАГа. Речь идет не о Сталине и его узком круге. Речь идет о сотнях тысяч сотрудников администрации ГУЛАГа, руководителе лагеря, охране, судебных исполнителях. До сих пор личные дела Министерства внутренних дел и секретной службы закрыты. Из тех, кто пережил «большой террор» 1936 — 1939 годов, никто не был привлечен к правовой ответственности за свои действия. Широкое общественное и политическое осмысление прошлого отсутствует. Осмысление истории больше не отвечает духу времени. «Колымские рассказы» были вычеркнуты из учебных планов российских школ. Вместо них опять стал обязательным для прочтения Николай Островский с образцовым произведением социалистического реализма «Как закалялась сталь». Чистая случайность? Совсем нет. Правовая оценка преступлений сталинизма, которую требует общество «Мемориал» в своем тезисе «1937 год и современность», сейчас не интересна. В России Путина распространяется общественная амнезия: «Вытеснить, отставить, забыть», — так звучит девиз. Не случайно до сих пор нет центрального памятника, который бы сохранял память о жертвах «большого террора» и сталинизма.

И тем важнее противодействовать потере исторической памяти и с помощью Варлама Шаламова узнавать, «прочитывать» лагерь, заново открывать произведения Шаламова и поднимать вопрос, который он сделал главным вопросом своей жизни: Как это возможно, что люди, воспитанные в гуманистической традиции, были способны к Аушвицу и Колыме?

Перевод с немецкого Татьяны Пушкаревой.
Перевод выполнен при поддержке РГНФ, грант №08-03-12112в.

Журнал «Восточная Европа» («Osteuropa»), 57-й год издания, выпуск 6, июнь 2007, с. 5-6