Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Михаил Выгон

Части 19 — 21

Часть 19

Итак, мы прибыли в столицу колымского края в конце июня 1937 года. Внутри лагеря мы пользовались относительной свободой, бараки не закрывались, всем выдали хлопчатобумажные робы, телогрейки, солдатские ботинки, кормили три раза в сутки. Здесь работала комиссия по распределению на прииски. Уголовников с бытовыми статьями оставляли в Магадане и назначали на командные должности. Как помню, стояла хорошая погода, почти круглые сутки дневной свет — полярный день. Началось общение. Здесь я встретился с главой новообъявленной церкви Александром Ивановичем Введенским (После революции появилась «обновленческая церковь», активно боровшаяся с традиционной Русской православной церковью. Возглавлял это движение митрополит А. И. Введенский (1888–1946). Подробностей его учения я не знал, но читал в газетах о его публичных диспутах с Луначарским. Арестован он был в 1937 году и погиб в лагерях). Брат Введенского — академик, крупнейший ученый, — тоже был арестован, мне и с ним позднее также довелось встретиться.

Рядом на нарах оказался один из секретарей Винницкого обкома партии — издерганный человек, из которого высосали все силы и энергию. Как-то за обедом он меня спросил:

«Вы не помните, в какой руке нужно держать нож — в правой или в левой?» (при том, что никаких ножей у нас, конечно, не было). Этот рыхлый человек часами сидел и смотрел на солнце, а когда тучи заслоняли светило, недоуменно спрашивал, куда оно делось. Профессора, доценты, литераторы, критики кучковались и яростно спорили об учениях Маркса, Ленина. В их головах не укладывалось, где великие учителя предсказывали массовый террор после победы социалистической революции, направленный против участников этой революции. Никто, абсолютно никто из тех, с кем я встречался в лагере, не были противниками советской власти. Как это ни выспренно сегодня звучит, они были патриотами, всегда и везде честно трудились и пропагандировали учение Ленина. Ни у кого и в помыслах, даже во сне, не было намерения бороться против коммунистической партии. Все искренне верили «великому Сталину» , который гениально сумел загипнотизировать всех и вся. Такова сила великой утопии.

Ну а я? Должен признаться, что был приверженцем всего, что говорил и делал Сталин, был согласен с Анри Барбюсом в том, что Сталин — это Ленин сегодня. Я написал Сталину десятки писем, где клялся в верности коммунистической партии и ему лично, как вождю этой партии. Я, по юношеской наивности, умолял его разобраться в совершившейся трагедии. Не мог представить, что именно он и есть организатор зверского истребления миллионов безвинных людей. Во всей истории не было таких злодейств, какие творили Гитлер со своей человеконенавистнической идеологией и Сталин, действия которого преступны и страшны еще и потому, что он творил их под флагом социализма, обагрил кровью великое знамя свободы, уничтожив ленинскую гвардию и сотни тысяч лучших сынов и дочерей партии.

Но тогда, много лет тому назад, мы всем сердцем верили, что наш лидер честен и велик, и само его имя являлось символом могущества нашего советского государства. Так, к сожалению, было. Сегодня мои мысли покажутся наивными, но тогда, учитывая, что крепить советское государство можно и нужно только самоотверженным трудом, я решил для себя работать честно и хорошо, куда бы ни попал, и побуждать к добросовестному труду всех, кто будет рядом.

Часть 20

В первых числах августа началась отправка вглубь Колымского края. Гражданских административных органов советской власти там, по существу, не было. Над площадью в 1 200 000 квадратных километров властвовал «Дальстрой» НКВД СССР. При нем был мощный концентрационный лагерь «Севвостоклаг», заполненный сотнями тысяч заключенных, в основном, по ставшей знаменитой 58-й статье (к этой статье причислялись и все незаконно осужденные тройками особого совещания). Вольнонаемного состава был незначительный процент. Хозяйственные руководители подбирались из осужденных по бытовым статьям, а также из попавших под опалу работников НКВД. Например, начальником управления строительства дороги назначили Запорожца, бывшего заместителя начальника НКВД Ленинграда, по одной из версий, причастного к убийству Кирова. Медведев — руководитель НКВД Ленинграда — был начальником горного управления. Часто руководство лагерей комплектовалось из сосланных, но пока еще не осужденных работников НКВД.

Начальником «Дальстроя» был активный участник Октябрьской революции, бывший при Ленине комендантом Кремля, — Эдуард Петрович Берзин. Это был известный тогда всей стране человек — один из командармов прославленного отряда латышских стрелков, видный чекист, комендант Кремля и, наконец, руководитель «Дальстроя» — военизированно-хозяйственной организации, под началом которой оказалась колоссальная территория: весь Дальний Восток, Колыма и Чукотка. В стране тогда создавался миф о добровольцах, покорителях суровой природы; о людях, воодушевленных коммунистическими идеалами, которые в борьбе с северными невзгодами и коварными шпионами куют счастье Родины. На самом деле сотни тысяч заключенных, начиная с 1932 года, своими костями мостили дороги в это светлое будущее. И все это был «Дальстрой», которым командовал Берзин. Фигура, безусловно, противоречивая. Я увидел его на построении на большой лагерной площади. В окружении офицеров НКВД за трибуной стоял человек среднего роста в кителе и военной фуражке. Его узкое продолговатое лицо заострялось небольшой бородкой. Он начал с необычного обращения: «Граждане рабочие!» Не заключенные, а рабочие. И дальше: «Вам предстоит тяжелый труд по разработке золотых месторождений, строительству дорог, мостов, поселков. Но ваш труд будет оценен, и ваша судьба будет зависеть от него». Казалось, он верил в то, что говорил, и тем самым вызывал доверие у меня. Как потом я понял, он в первую очередь старался быть хозяйственником, а не чекистом. И потому он не мог не понимать доказанную веками истину о крайней неэффективности рабского труда. По мере возможности, он пытался хоть как-то облегчить ужасающие условия жизни заключенных, поддерживать их работоспособное состояние. Нам, правда, тогда не приходило в голову, что может быть еще хуже — казалось, хуже некуда. Но потом, после Берзина, мы поняли, что может.

В 1938 году Эдуарда Петровича Берзина срочно вызвали в Москву к Сталину. Еще в поезде его арестовали, затем объявили японским шпионом и расстреляли. Вслед за ним — и всех его соратников. Новым начальником «Дальстроя» был назначен генерал Павлов, палач и изувер, приведший свою команду садистов, но об этом позже.

Часть 21

Во всех бараках Магаданского пересыльного лагеря я искал Хренова, но не нашел. В день отправки подошли грузовые автомобили — открытые, в кузовах закрепленные скамьи. Нас загрузили по 20 человек в машину, и 2 конвоира. Поехали по строившейся дороге. К августу 1937 года сдали только 100 километров. Лагерные пункты вдоль трассы располагались через 10-15 километров. Дорога строилась, в основном, вручную: вдоль трассы от сопок были проложены дощатые дорожки, и по ним — непрерывная вереница тачек. Тысячи единиц двухколесного ручного транспорта, нагруженного песком и гравием; и тащат их, напрягая все свои силы, мужчины — молодые, среднего возраста и пожилые, но с одинаково измученным выражением на лицах. И я ясно представляю себя, свой будущий « квалифицированный» труд.

Первая остановка — поселок Карамкен — это центр автодорожного управления. Выгрузили здесь людей из машин — значит, их удел строить трассу. На этом строительстве полегло не меньше, чем на воспетой Некрасовым железной дороге. Только косточки были всех наций и народов необъятной России.

В Карамкене простояли несколько часов, нас сносно покормили в лагерной столовой.

Тамошние старожилы жадно расспрашивали, что делается на материке. Но сведения у нас были куцые. Нам же в свою очередь рассказывали, что колонны автомашин с заключенными идут круглосуточно на вновь открываемые прииски. Смотрели на нас скорбно, так как слухи шли невеселые. После Карамкена началась дорога тракторная, с ухабами и пылью, благо дождей не было. В следующем пункте «Палатка» поселок, объясняя свое название, был обустроен десятками больших палаток, в которых жили дорожники. Палатки огорожены колючей проволокой. Вдоль дороги несколько деревянных домов для администрации. Дорога строится в два направления. Картина такая же, как в Карамкене — муравейник целенаправленно снующих людей с тачками. Работают по 12 часов в светлое время. Мы стали черными от пыли, вымыться было негде. На наше счастье стояла ясная, солнечная погода. Можно было оправиться, перевести дух от выворачивающей внутренности тряски. Здесь также осталась часть этапа.

Дальше были Атка, Оротукан — поселок у реки Колыма, давшей название всему необъятному краю. Мост через реку был деревянный. Перед въездом и выездом с моста стояла усиленная охрана, которая производила тщательную проверку всех машин. Очевидно, думали, что заключенные везли с собой взрывчатку и могли устроить диверсию.

На вторые сутки пути прибыли в Ягодное. Это оказался очень красивый поселок, окруженный сопками. В небольшой долине, поросшей стлаником и лиственными деревьями, была отстроена целая улица с бревенчатыми двухэтажными домами. В центре выделялось здание административного горного управления. Немного задержавшись у него, наши машины двинулись дальше, к месту назначения — прииску «Партизан», куда было еще километров 40 через крутой Ягоднинский перевал.

«Партизан» входил в созданное в 1936 году Северное горнопромышленное управление (СГПУ), которое помимо него объединяло прииски им. Водопьянова, «Верхний Ат-Урях», « Штурмовой » и « Туманный ». В одном из его поселков — «Хатынах» — и находилось самоуправление.

Начальником управления в то время был осетин Гачкаев Михаил Андреевич, недобрые слухи о котором разносились по всем лагерям. Вживую я его увидел много позже, когда и убедился в их справедливости. Полковник Гачкаев всегда появлялся только в военной форме, летом в сапогах, а зимой в фетровых бурках. Это был человек с жестоким и злобным характером, никто ни при каких обстоятельствах не видел его улыбающимся. Его боялись как ЗК, так и вольнонаемные — самодурство и непредсказуемость могли любого мгновенно привести к смерти. Как правило, в поездках по приискам его сопровождал начальник лагерей Управления капитан Селезнев, пресмыкавшийся перед Гачкаевым и исполненный величия перед другими. Я, тогда уже вольнонаемный начальник горного участка, изредка был удостоен чести поздороваться с ним за руку — когда мой участок перевыполнял ночные задания по добыче золота. Это его изобретение — при невыполнении кем-нибудь дневной нормы ночью на работу поднимались все: и заключенные, и вольнонаемные (недотянувшим до нормы был обеспечен карцер) с новым заданием. Такая система доводила до полного измождения, и я пустился на хитрость: днем, когда сил было побольше, мои бригады работали вовсю, но часть золота оставляли в забое, сдавая в кассу не больше 101% дневного плана, а ночью, особенно не упираясь, добавляли припрятанное и досрочно уходили на отдых. Так мои люди выполняли и дневную, и ночную норму и хоть как-то сберегали силы. Это продолжалось достаточно долго, но так и не вскрылось. Меня никто не выдал. Иначе я бы не писал этих строк.

Но все это было много позже, а пока наш изрядно потрепанный грузовик остановился в равнинной части у ворот большой, огражденной колючей проволокой зоны, внутри которой рядами стояли палатки. Нас принимал начальник лагеря, человек небольшого роста, круглый, толстый — лейтенант Анисимов. Под его пронзительным взглядом стало холодновато. Каждый из нас по форме произнес твердо и четко заученное: фамилия, имя и отчество, год рождения, статья и срок. После этого по одному запускали в лагерь. Всех нас привели в один барак — брезентовую палатку диной в 20 метров с двухъярусными нарами в два ряда, у входа бак с водой, посередине стол для бригадира, железная печка, обыкновенная железная бочка для сушки одежды. В бараке кроме нас жило более 100 человек. Все внимательно смотрели на новичков. Вдруг я услышал громкий голос: «Миша!» Повернулся на зов и не поверил глазам: Ян Петрович Хренов, наш староста из пересыльной Бутырской тюрьмы. Это была человеческая радость встречи с дорогим человеком — даже в нечеловеческих условиях. Я пристроился на нарах рядом с ним.

Мы проговорили до сигнала «подъем»; рассказали друг другу об этапах тяжкого пути, думали о том, как жить и вести себя дальше, вспоминали погибших в дороге людей. Он сильно похудел, вскользь упомянул сердечную слабость, но был полон желания жить и преодолеть жестокую несправедливость судьбы. Обсуждая происходящее, с горечью согласился со мной, что в стране установлен режим произвола.

Наутро мы быстро собрались и вышли на работу. Строились по бригадам отдельно от каждого барака. Командовал бригадир из заключенных по бытовым статьям. На так называемой площади собралось примерно 800 человек. На возвышении стояли начальник прииска, начальник лагеря и начальник КВЧ (культурно-воспитательной части). Напутственную речь произнес начальник прииска Рябов. Снова удивило человеческое обращение: «Рабочие нашего прииска! Вы идете добывать золото, так нужное нашей стране. Работа трудная, но честный труд будет вознагражден ». После привычного уже отношения к нам, как к животным, такое начало было неожиданным и обнадеживающим.

Период, когда прииском «Партизан» командовал Рябов, был самым лучшим в лагерной жизни. И это несмотря на тяжелый физический труд: рабочий день длился 12 часов, после чего один час выделялся на уборку камней в отдельные штабеля. Начало рабочего дня в 7 часов, окончание — в 20 часов, ужин до 21 часа, затем сон до 6 часов утра. Такой распорядок устанавливался на весь период промывочного сезона.

Впоследствии, в 1938 году, Рябов был объявлен врагом народа и, как участник троцкистской группы Берзина, арестован и расстрелян. Командовать вместо него был назначен начальник лагеря Анисимов. Это был настоящий «держиморда». Заключенных по 58-й статье ненавидел, называя их не иначе как сволочами.

<<Назад | Содержание | Вперёд>>