Варлам Шаламов
Темы: Интервью

Валерий Есипов

«Дерево концлагерей»

Автор «Колымских рассказов» за четверть века прошел путь от самиздата до большого телеэкрана, сайта на русском и английском языках и виртуального музея. Стал ли он ближе и понятнее?

Интервью Валерия Есипова журналу «Русский мир.ru», опубликованное в №4 за апрель 2012 года.

Ценители творчества одного из самых загадочных русских писателей XX века отмечают в нынешнем году две круглые даты, связанные с именем Варлама Шаламова, — 105 лет со дня рождения и 30-летие смерти. На родине писателя, в Вологде, завершается работа над виртуальным музеем, который позволит любому пользователю Интернета прогуляться по родительскому дому Варлама Тихоновича.

На самом деле комнатки в этом доме довольно тесные. Зато окнами он выходит на главную достопримечательность Вологды — Софийский собор, в котором служил священником отец Шаламова. В углу одной из комнат, рядом с предполагаемым сундуком, на котором спал юный Варлам, мы и устроились на музейной скамеечке. Валерий Есипов — журналист, историк, автор книг и документальных фильмов о писателе. Вологодский музей Шаламова — в немалой степени результат его энтузиазма. А центральный экспонат музея — колымскую лиственницу — Есипов сам привез из мест заключения Варлама Тихоновича.

— На мемориальной доске, вывешенной у двери музея Шаламова, написано: «Здесь жил великий писатель». Гордость земляков, конечно, понятна, но…

— Думаю, доказательств права на эпитет «великий» Шаламову давно не требуется. В советское время широкому читателю он был известен мало: ни один из его «Колымских рассказов» — а это, бесспорно, главное произведение писателя — не был напечатан при жизни. А рассказов 130. Как прозаика его почти не знали, более известен был Шаламов-поэт. При жизни он напечатал пять поэтических сборников, очень тоненьких. Да и они были сильно урезаны, своих редакторов Варлам Тихонович называл лесорубами. Так вот, несмотря на это, многие, кто читал «Колымские рассказы» в самиздате, только за них называли Шаламова великим писателем. А среди первых читателей были настоящие ценители русской литературы, талантливые люди. Например, замечательный прозаик, тоже бывший лагерник Юрий Домбровский. Режиссер Андрей Тарковский считал Шаламова равным Данте. На Западе, где проза Шаламова была напечатана раньше, чем в СССР, его тоже очень высоко ценили, «Колымские рассказы» изданы в ведущих литературных сериях. Историки советской литературы часто ставят Шаламова в один ряд с Андреем Платоновым. Оба получили признание лишь после смерти.

— Но Платонов, в отличие от Шаламова, не сидел в лагерях на Урале и Колыме.

— На Урал Шаламова сослали за участие в антисталинской оппозиции. Студенты МГУ называли себя большевиками-ленинцами, но группу окрестили троцкистской. Варлам Шаламов провел в Вишерском лагере три года. Второй раз его арестовали, что называется, за старые дела. В 1937 году брали всех, кто когда-либо выступал против Сталина. Сам Варлам Тихонович подозревал, что его «сдал» старший брат жены — чекист Борис Гудзь. Обвинили снова в контрреволюционной троцкистской деятельности. Из людей с таким обвинением Сталина пережили единицы. Шаламову, если можно так выразиться, повезло. Сначала в том, что его не расстреляли, потому что практически всех его бывших товарищей по группе ждала высшая мера. А позже — в том, что удалось пережить Колыму. Его так называемая литерная статья шла со спецуказанием: использовать только на тяжелых работах. Это обрекало на гибель. Спасло Шаламова то, что он попал на курсы фельдшеров.

А шурин Борис Гудзь, кстати говоря, прожил длинную жизнь, отметил 100-летие. На центральных телеканалах лет десять назад даже показывали фильмы про подвиги старого чекиста. Но о его роли в судьбе великого родственника умалчивают до сих пор.

— О взаимоотношениях Шаламова и Солженицына написаны тома, создана целая мифология дружбы-вражды двух писателей-лагерников. А вы считаете их антиподами?

— Тема, действительно, молота-перемолота даже теми, кто далек от литературы. По моему мнению, Шаламов и Солженицын не совместимы ни по одному из параметров. У них абсолютно разный жизненный, в том числе лагерный, опыт. Кроме того, у них разное понимание нравственности, художественности в литературе и искусстве, разная философия. Они люди разных поколений. Солженицын родился в 1918 году и революции не видел, а изучал ее по книжкам. У Шаламова события 1917 года и Гражданская война совпали с детством и отрочеством. Он их кожей прочувствовал и впитал. А 20-е годы, с их борьбой и надеждами, он глубоко познал изнутри. При этом Шаламов всегда считал себя художником и сторонился политики. Его даже нельзя в полной мере назвать противником советского строя. Это кажется парадоксом после Колымы, но он подчеркивал: «Сталин и советская власть — не одно и то же». А Солженицын заявлял: «Сталин шагал в указанную ленинскую стопу». Вот основное поле их полемики, да и не только их: это две парадигмы общественного сознания, которые никак не сойдутся. Чтобы разобраться в споре писателей, надо глубже знать советскую историю, которую Солженицын стремился превратить в «черную дыру». Его успех на Западе во многом на этом и был основан.

— В общественном сознании Варлам Шаламов — автор одной, лагерной, темы. Вы с этим согласны?

— Очень обидно, что его сводят на лагерно-бытовой уровень. Шаламов говорил, что, если бы не лагерь, он бы все равно писал и стихи, и рассказы, затрагивая в них самые глубокие и сложные вопросы человеческого бытия. Писатель ли он одной темы? Нет, я так не считаю. Например, у Варлама Шаламова есть потрясающий рассказ «Крест», включенный в Колымский цикл. Это история о том, как ослепший отец Шаламова, священник, в начале 30-х годов топором на ощупь разрубил на кусочки наперсный золотой крест, которым он был награжден за миссионерскую службу на Аляске, чтобы продать их и кормить семью. Фактически совершил святотатство. Рассказ не о лагере, но о времени, о людях, о религии — о крахе христианства, если по большому, философскому счету.

— Но разве Колыма не дала ему необходимый материал для творчества?

— Что значит — дала? Лучше бы не давала, никому не пожелаешь такого «подарка». Но он приобрел там уникальный человеческий опыт, который дал ему новое зрение, новый взгляд на, казалось бы, незыблемые ценности. Главное художественное открытие Шаламова — в изображении зыбкости, податливости человеческой природы разного рода растлению. Он пришел на этот счет к очень пессимистическим выводам. В определенной мере он следовал за Достоевским, который писал, что «человек-подлец ко всему привыкает». Но главное — понимать, что лагерь для Шаламова — это модель мира, где тоже в разных формах совершается растление. Его «Колымские рассказы» — не традиционная реалистическо-бытовая проза, а проза философская, символическая. О Колыме, о лагерях ведь писали многие. Вся эта литература имеет большую ценность как свидетельство, но кто еще поднимался до такой силы обобщений? Есть аналоги Шаламову на Западе, причем среди писателей, прошедших Освенцим. Но в русской литературе он один такой.

— В музейной книге отзывов каждая вторая запись — от сына, дочери, внука репрессированных. Лагерная тема до сих пор жива и жгуча, и рассказы Шаламова для многих — нечто вроде писем родственников. Когда с годами она потеряет остроту, восприятие Шаламова изменится?

— Думаю, нет. Важнейшая тема творчества Варлама Тихоновича — поведение человека в нечеловеческих, экстремальных условиях. И эта проблема вечна. Как выжить в аду, как сохранить себя и свою душу. Это всегда будет волновать людей. Но Шаламов считал, что «может повториться любой ад, увы» — это буквально его слова. Разве он не прав? Пусть нет лагерей сталинского или гитлеровского типа, но войны и насилие разве прекратились?

— Шаламов — писатель-документалист. А выдуманные сюжеты и герои в его произведениях встречаются?

— «Документалист» — это слишком упрощенное определение. Конечно, у него есть очерки, воспоминания, где вымысла — ноль. Но все они в любом случае пронизаны нескрываемым авторским личностным началом. И свою художественную прозу он называл «преображенным документом», то есть, отталкиваясь от жизненных фактов, создавал свою реальность. Возьмем рассказ «Последний бой майора Пугачева», по которому сняли сериал, на мой взгляд, весьма неудачный. Там описывается побег 12 зэков, бывших военных. Такого побега не было, но целиком вымышленным рассказ назвать трудно: в нем Шаламов обобщил множество историй, которые происходили с реальными людьми. Каждый год весной на Колыме наступала череда побегов. Смертной казни после войны не было, и заключенные рассчитывали на авось. Вдруг удастся убежать, а если и поймают, то хотя бы немного подышим воздухом свободы.

— В последние годы Варлам Шаламов снова вернулся к читателю, но уже с помощью телевидения и Интернета… Пошло ли это на пользу?

— Безусловно, внимание к личности Шаламова и его произведениям увеличилось. Хорошо, что люди, узнав о существовании такого писателя, обращаются к его произведениям. Даже после выхода на экран неважных сериалов определенный рост интереса к творчеству писателя наблюдался. Но дело в том, что Варлам Шаламов, по моему убеждению, не предназначен для массового читателя. И сам он говорил об этом очень резко: «Наибольшую популярность приобретают банальные идеи, выраженные в примитивной художественной форме». Ему было важно, чтобы его (в том числе форму его рассказов) ценили думающие люди, а таких, к сожалению, меньшинство. И в сегодняшнем припадании на колени перед Шаламовым есть, на мой взгляд, доля фальши. Скажем, я резко против того, чтобы Варлама Шаламова насаждали. Помните, как Пастернак замечательно написал о Маяковском: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он не повинен». Есть тонкая грань между насаждением и просвещением. Люди сами придут к Шаламову, не нужно их подгонять. Я не раз наблюдал, как человек после прочтения трех-четырех его рассказов испытывал своего рода катарсис, потрясение, психологический шок. Как это можно пережить? Как можно так об этом написать? С этого и начинается любовь или колоссальное уважение к автору и его текстам. Он писал, что его рассказы, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе. И они помогают читателю отсекать в жизни лишнее, мишуру и видеть суть вещей.

— Вы входите в редколлегию сайта, посвященного Шаламову. Какова его роль в популяризации творчества писателя?

— Как показывает практика, роль довольно существенная. Сайт не только просвещает — на нем выложены все произведения Варлама Шаламова и исследования его творчества, — но и консолидирует поклонников писателя по всему миру. В прошлом году мы провели в Москве и Вологде международную научную конференцию с участием солидных ученых.

Мы занимаем принципиальную позицию: не допускаем на сайт любителей разного рода «чернухи», представителей так называемой самодеятельности, шарлатанства, спекулирующих на имени писателя и его биографии, что, к сожалению, имеет место. В общем, мы стараемся держать марку высокого профессионализма и ответственности.

— Помог ли сайт узнать что-то новое о Шаламове?

— Благодаря сайту, мы нашли, например, дальних родственников Шаламова по линии его жены, которые рассказали очень ценные сведения об упомянутом выше Гудзе и его отношениях с писателем. Совсем недавно после одного из вечеров в Вологде подошла женщина, которая рассказала про Анатолия Владимировича Кабанова. Он когда-то отбывал срок на Колыме, и Варлам Шаламов, который после отсидки работал там фельдшером, помог ему во время тяжелой болезни. Узнав, что тот вологодский, достал для земляка пенициллин, который был в жутком дефиците. Я пытался встретиться с этим человеком, но он очень болен сейчас. Люди стареют, уходят, и факты и истории, к сожалению, уходят вместе с ними. Очень хотелось бы записать воспоминания о Шаламове тех московских писателей, кто его знал, — Евгения Евтушенко, Олега Чухонцева, Юрия Ряшенцева и других.

— Часто наведываетесь в Москву?

— К сожалению, в Москве всегда получалось быть реже, чем нужно бы. Я ведь всю жизнь был прикован к своей журналистской службе — сначала газетной, потом телевизионной. Лишь недавно, достигнув, как говорится, «свободного возраста», стал чаще ездить в столицу — в основном в архив, где хранятся рукописи и документы моего любимого писателя.

Вообще, я родом сибиряк, в Вологду попал почти случайно, а раньше, в романтической молодости, работал и в Якутии, недалеко от тех мест, где был Шаламов. По крайней мере, что такое 50—60-градусные морозы, я знаю, и это, может быть, дает некое дополнительное моральное право для исследования наследия Шаламова. Взгляд снизу, с вологодских историко-краеведческих позиций, принес большую пользу при изучении ранней биографии писателя. Всех вологжан, помнивших юного Варлама, кого застал, я опросил. К сожалению, их было немного. Будущий писатель родился в 1907 году. В 17 лет покинул родной город, который, кстати, не очень любил. Почему? Наверное, в какой-то мере из-за трагической судьбы родителей. После Колымы он ни разу сюда не приехал, это знаменательно. Провинция — не его мир, он привык к Москве еще в 20-е годы, когда был настоящий расцвет талантов.

Своей любимой темой я всегда занимался урывками, старался собирать факты. И ждал, что роль главных шаламоведов возьмет на себя столичная литературоведческая элита, которой, возможно, пригодятся и плоды моих посильных изысканий. Но почти никто так и не пришел на эту ниву. Сказать, что я пашу на этом поле один, было бы крайне нескромно. Людей, искренне увлеченных Шаламовым, немало. Причем, как ни странно, зарубежных исследователей писатель сегодня интересует больше, чем отечественных.

— Энтузиазм до Колымы доведет. Ваш документальный фильм «Колымская командировка», судя по названию, не в Вологде снимался?

— Скажем так — на областном телевидении, где я работал в середине 90-х годов, были не против моей поездки. Но средств на нее не дали: безденежье было страшное, и оператора не отпустили. Мне удалось найти спонсора на билеты в оба конца. В поездку я взял две видеокассеты, два бочонка вологодского масла и пять килограммов свежих огурцов. И, прилетев в Магадан, пришел со своими продуктовыми дарами в местную телекомпанию. С оператором мне помогли. Удалось снять свидетельства старых колымчан, а главное — природу. С Колымы привез не только кадры, но и экспонаты для музея. Например, лиственницу, занявшую центральное место в мемориальной комнате. Специально ездил в сопки, на перевал, выбирал высохшую, изломанную морозными ветрами, но живую. Шаламов считал лиственницу символом Колымы — «деревом концлагерей, деревом познания добра и зла».

Журнал «Русский мир.ru» №4, апрель 2012.