Людмила Егорова

В.Т. Шаламов: «Нет конца моему житию…»

Рецензия на книгу: Шаламов В.Т. Стихотворения и поэмы: в 2 т. / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. В.В. Есипова. СПб.: Издательство Пушкинского Дома: Вита Нова, 2020 (Новая Библиотека поэта).

Варлам Шаламов считал себя прежде всего поэтом, но при жизни в свет вышла малая часть урезанных цензурой стихотворений (1957–1970-е гг.). Данное академическое издание впервые в максимально возможной полноте представило Шаламова-поэта. В двухтомнике — 1280 стихотворений и поэм, при этом около 450 опубликованы не были. Издание подготовлено В.В. Есиповым, автором многочисленных статей, книг, в том числе «Варлам Шаламов и его современники» (2007), «Шаламов» в серии «Жизнь замечательных людей» (2012, 2019), «О Шаламове и не только: статьи и исследования» (2020).

Трагизм жизненной и литературной судьбы Варлама Тихоновича Шаламова (5 (18) июня 1907 г., Вологда — 17 января 1982 г., Москва) не может не вызывать чувства глубокого сопереживания. С другой стороны, научное исследование требует контролирования эмоций и воссоздания объективной картины творческого пути художника во всех его трудностях и противоречиях. Тем более когда речь идет об академическом издании в серии «Новая Библиотека поэта», важнейшими качествами которого являются скрупулезная выверенность авторских текстов, предельная точность комментариев и примечаний, методологическая и историко-литературная основательность концептуальных выводов. В рецензируемом издании найденный вариант сочетания этих начал представляется мне оптимальным.

Для многих представителей молодого поколения, привыкших видеть в Шаламове прозаика, автора всемирно известных «Колымских рассказов», его существование в ипостаси поэта может стать открытием. Однако сам Шаламов считал себя прежде всего поэтом, и в этом, по мнению В.В. Есипова, заключается особый драматизм литературной судьбы писателя и ее восприятия. О начале творчества в «Четвертой Вологде» Шаламов вспоминал так: «Я начинал со стихов: с мычанья ритмического, шаманского покачивания»[1] [1. Т. 1. С. 7]. И со стихами он уходил из жизни. И.П. Сиротинская фиксировала с трудом им произносимое в Доме инвалидов: «Я на бреющем полете / Землю облетаю, / И тщеты земной заботы / Я теперь не знаю». Последняя запись была сделана ею 30 декабря 1981 г.: «Вкруг дома ходят голуби, / Не птицы — пешеходы, / Уставшие от голода, / От пасмурной погоды. // И все же в миг опасности / Они взлетают в небо, / Где много больше ясности / И много меньше хлеба» (вариация стихотворения «Голуби» 1957 г.) [1. Т. 2. С. 550]. К этой своеобразной поэтической «закольцованности» жизни автора привлек внимание во вступительной статье В.В. Есипов, и она символична.

Ранние архивы Шаламова были уничтожены. Первый, сложившийся до ареста в 1929 г., — сестрой Г.Т. Шаламовой-Сорохтиной. Второй — до ареста в 1937 г. — женой Г.И. Гудзь: в огонь пошли три тетради — более сотни стихотворений, предназначенных для подготовленного сборника. Утрата стихотворений 1920–1930-х гг. не позволяет проследить процесс поэтического становления Шаламова, но исследователь сделал все возможное для воссоздания максимально полной картины.

Главным своим поэтическим трудом Шаламов считал «Колымские тетради» — шесть сборников, созданных частично во время пребывания на Дальнем Севере, частично — после него. Данное издание впервые предоставляет возможность увидеть творческий путь Шаламова не только с этой вершины («Колымские тетради» закономерно открывают первый том), а начиная с более раннего времени. Во втором томе приведена пара сохранившихся юношеских стихотворений (в первом — явное подражание С. Есенину). Там же помещен первый сборник послелагерных стихов «Ключ Дусканья» (1949–1950). Стихи создавались во время работы Шаламова фельдшером лесозаготовительного участка на ключе (речке) Дусканья. В феврале 1952 г. тетради с секретной оказией были посланы Б. Пастернаку, и в декабре Шаламов получил строгий разбор стихов. В.В. Есипов произвел бережный отбор (115 стихотворений из 169)

«с целью представить наиболее полную картину первого послелагерного лирического “всплеска” Шаламова со всеми его достоинствами и слабостями, во всем его тематическом многообразии и с начальными трудностями в поиске формы» [1. Т. 1. С. 467].

Справедливо отмечена характерная для Шаламова философичность, опирающаяся «на предметную реальность — прежде всего на суровую северную природу и постоянный поиск в природе, в каждом ее проявлении, аналогий со своей судьбой и человеческой судьбой в целом» [1. Т. 2. С. 558].

Следующее большое открытие второго тома — произведения 1952–1953 гг. из так называемых «якутских тетрадей», относящихся к периоду жизни близ Оймякона. Именно здесь были написаны стихи «синей тетрадки», врученные Пастернаку при встрече в Москве 13 ноября 1953 г. и высоко им оцененные: «Я никогда не верну Вам синей тетрадки... Пусть лежит у меня рядом со вторым томиком алконостовского Блока» (цит. по: [1. Т. 1. С. 468]).

Из не вошедшего в «Колымские тетради» В. Есипов отобрал более 40 стихотворений, в том числе посвященные И. Анненскому, Б. Пастернаку, поэму «Вагонные стихи», написанную на пути из Иркутска в Москву в ноябре 1953 г. Удивительно, что столь глубокие стихи так долго оставались в рукописях. Например, это: У меня судьба одна, / Знаю сам, / Что возьмет меня со дна / К небесам. // Если были бы пути / Не во мгле, / Не пришлось бы мне пройти / По земле (№ 1206). Большой внутренней драмой поэта было ощущение себя, великана, в историческом времени: …И потолки все низки, и тесны башмаки, / И душу ты не втиснешь / В журнальные стихи (из № 1252). В рукописях остались не только «крамольные» с точки зрения цензуры стихи с лагерными мотивами, но и пронзительные лирические строки: Нам лжет весенняя трава / И лжет апрельский лед. / И лгут мечты, и лгут слова, / И лжет любимый рот (№ 1216).

Таким образом, мощные пласты вновь открытого поэтического дневника Шаламова представили предшествующий «Колымским тетрадям» этап его творчества.

О колымском периоде творчества было известно, но и здесь мы испытываем благодарность В. Есипову за описание архива Шаламова в ЦГАЛИ (РГАЛИ), приведенную хронологию публикаций. Первые стихи напечатали в 1957 г., когда Шаламову было 50 лет. При жизни вышло около 300 стихотворений — в периодике (прежде всего, в журнале «Юность») и в пяти книгах: «Огниво», 1961; «Шелест листьев», 1964; «Дорога и судьба», 1967; «Московские облака», 1972; «Точка кипения», 1977. Посмертно «Советский писатель» выпустил сборник «Стихотворения» (1988), куда вошел ряд стихов, отвергнутых в свое время издательством (В. Фогельсон, редактор-составитель, с 1961 г. занимался подготовкой всех сборников Шаламова). Тогда же, во второй половине 1980-х гг., стали печататься произведения Шаламова, хранившиеся в РГАЛИ (правонаследница Шаламова Сиротинская опубликовала ряд подборок стихов в «Новом мире», «Знамени», «Юности»), а также у частных владельцев рукописей и машинописных копий (библиография первопубликаций включена в состав примечаний).

В 1994 г. Сиротинская опубликовала полный текст «Колымских тетрадей» (465 стихотворений), включив в состав примечаний авторский комментарий. В 1998 г. ею подготовлен четырехтомное собрание сочинений Шаламова, где третий том — поэтический (683 стихотворения). Содержание третьего тома было сохранено в шеститомном (2006) и семитомном (2013) собраниях сочинений Шаламова. В дополнительный седьмой том (составители И. Сиротинская, В. Есипов, С. Соловьев) вошли еще 160 стихотворений. Тем не менее массив неопубликованных поэтических произведений в фонде Шаламова в РГАЛИ продолжал оставаться обширным.

Проделав колоссальный труд, В. Есипов представил в двухтомнике 1280 стихотворений.

Работал исследователь и с магнитофонными записями авторского чтения стихов. Первая, от 16 июля 1961 г., была сделана на квартире друга детства Е.А. Алова в Ленинграде (7 стихотворений). Вторая записана в 1967 г. в Москве на квартире подруги Н.Я. Мандельштам Н.В. Кинд-Рожанской (около 100 стихотворений). Эта запись хранилась в Государственном литературном музее и была скопирована для музея Шаламова в Вологде. Среди сотни стихотворений, прочитанных поэтом, В. Есипов обнаружил 27 сочинений, рукописи которых не сохранились, а сами они ранее не публиковались.

Именно в звуковых версиях 1967 г. оказались последние авторские редакции стихов. Изменений в записанные автором тексты Есипов не вносил — зафиксировал их в качестве вариантов. Шаламов считал,

«что первый вариант самый лучший <…> Как бы квалифицированно ни отделывалось стихотворение — первый вариант всегда остается самым искренним — и притом единственной формулой автора для времени создания стихотворения, отвечающей его настроению, миропониманию, философии…» [1. Т. 1. С. 459].

На практике мы видим множество примеров кардинальной переделки, отсюда и указания на двойные даты: год начала работы над стихотворением и год завершения.

Характеризует исследователь и машинописные копии стихов (содержащие иногда небольшую правку): наряду с беловыми автографами они являются источниками авторского текста. Именно так представлены в архиве «Колымские тетради». Исследователь обнажает символизм датировки подзаголовка книги «(Стихи 1937–1956 гг.)»: 1937-й — год «большого террора» в личной шаламовской и общей исторической памяти; 1956-й — год ХХ съезда и реабилитации Шаламова. Реальной начальной датой создания книги является 1949 г. Финал следует отодвинуть на 10 лет. В 1956 г. в рукописях были сформированы три первых сборника («Синяя тетрадь», «Сумка почтальона», «Лично и доверительно»), три следующих («Златые горы», «Кипрей», «Высокие широты») оставались в набросках, с другими вариантами названий (см. [1. Т. 1. С. 460]). Окончательное завершение, учитывая текстуальные правки, перепечатку шести сборников в единую машинопись и ее сверку, приходится на 1965–1966 гг. [1. Т. 1. С. 461]. Исследователь напоминает, что в августе 1966 г. Шаламов пишет Вяч.Вс. Иванову о «приготовленном небольшом подарке» («Я переплел свои колымские стихи…») и подписывает переплетенный экземпляр машинописи Л.Е. Пинскому («Дорогому Леониду Ефимовичу с глубокой симпатией — эти колымские стихи, шесть тетрадей…» [1. Т. 1. С. 463].

С датировкой стихотворений Шаламов помог сам, когда летом 1969 г. приводил в порядок свое огромное поэтическое «хозяйство» [1. Т. 1. С. 463]. Осмысляя поэтический опыт в цикле эссе, важнейшее из которых — «Кое-что о моих стихах», он оставил авторский комментарий к стихам — опубликованным или предполагавшимся к публикации: даты, обстоятельства сочинения, пояснения о редакционно-цензурных изъятиях, размышления о поэтическом искусстве. Принципы и сложности датировки не охваченных автокомментарием стихотворений сформулированы В. Есиповым в примечаниях.

В первом томе рецензируемого издания кроме «Колымских тетрадей» представлены стихотворения 1940–1956 гг., туда не вошедшие. Второй том следует хронологии: стихотворения 1957–1959, 1960-х, 1970-х гг. и последние стихи (1980–1981). Кроме уже упомянутых юношеских стихотворений во второй том включены шуточные стихи и эпиграммы, переводы из Хаима Мальтинского, сделанные по подстрочнику с идиш.

«Другие редакции и варианты» сопровождают оба тома, при этом небольшие варианты отражены непосредственно в примечаниях к каждому стихотворению. Примечания начинаются с текстологических и библиографических пояснений (указание первой публикации с фиксацией редакционных изменений текста, архивного источника текста, беловых автографов). Дан реальный комментарий, пояснены реминисценции; например, у опубликованного впервые стихотворения под № 869 воспроизведены вычеркнутые Шаламовым первые две строфы: Державинским примером / Когда-то увлечен, / Я был горяч не в меру / Все было нипочем. // Но я не пел Фелицу, / Не пел ее, зане, / Другие были лица / В ужасном этом сне [1. Т. 2. С. 514]. Стихотворение началось традиционной для исторической поэтики метафорой переплетения, при этом она и индивидуально-авторская, новаторская: характерно северная, интертекстуальная: Поток словесной ткани, / Уток для прялки — льды, / Державинских исканий / Забытые следы…

Указано, что в шаламовском списке стихотворение с заглавием «Державинским примером» отнесено к 1968 г. Дана смелая мысль из записной книжки 1966 г.: «Державин — отец акмеизма». Пояснены строки:

«Он в пугачевском бунте / Судьбу свою искал… – В 1773–1774 гг. Державин принимал участие в подавлении пугачевского восстания, карательных экспедициях и дознании по делу бунтовщиков. Урал-река — Шаламов имеет в виду свое пребывание на северном Урале, в Вишерском лагере. Пушкинские были. – Упоминание Пушкина связано с поездкой последнего по местам пугачевского восстания в 1833 г. для сбора материалов к “Истории Пугачева”» [1. Т. 2. С. 514–515].

Аналогичным образом многие примечания несут открытия и могут стать началом следующих исследований.

Особо оговорю, что составитель впервые восстановил стихотворные циклы Шаламова, посвященные Пастернаку («Стихи к Пастернаку. На похоронах»), Цветаевой (цикл из стихотворений разных лет), Ахматовой. Отмечено и то, что обращение к ним не ограничилось циклами. Вспомним четверостишие 1973 г. (в сентябре 1972 г. Шаламов получил комнату неподалеку от посольства Чехословакии в СССР): Чехи — колыбель славянского рода, / По-славянски мягка их природа. / Истеричный цветаевский крик / Не годится на чешский язык (комментарий к стихотворению см. [1. T. 2. C. 533]).

Вступительная статья предельно информативна, отличается ясностью в понимании творческой индивидуальности, освещении проблем поэтического творчества, эпохи. В данном издании В. Есипова закономерно интересовало «первородство» поэзии Шаламова. Здесь нет превознесения героя — есть исследование: «…стихи (пусть даже отчасти несовершенные) раскрывают внутренний мир и душевные переживания человека, художника и мыслителя — а значит, и его судьбу — с наивысшей обнаженностью» [1. Т. 1. С. 11].

Исследователем продуктивно поставлена проблема рассмотрения «природного поэтического склада личности Шаламова», «поэтической первоосновы его творчества», принадлежности его к «универсальному типу художников — поэтов-прозаиков с поэтической доминантой» [1. Т. 1. С. 8].

В эссе «Поэт и проза» на рубеже 1950–1960-х гг. Шаламов отмечал единство пути поэта и — темы его жизни, высказываемой то в стихах, то в прозе: «Это не две параллельные дороги, а один путь. К тому отрезку пути, который пройден прозой, автор уже не вернется в стихах» [1. Т. 1. С. 8].

И в обширной вступительной статье (65 страниц), и в примечаниях (около 150 страниц) приведены отзывы современников (Б. Пастернака, Б. Слуцкого, Г. Адамовича (опубликовал рецензию на стихи в парижской «Русской мысли» в 1967 г.), Вяч.Вс. Иванова, С. Лесневского, И. Ростовцевой и др.), названы исследовательские работы. Обратим внимание на точную формулировку художественной особенности стихов Шаламова — «тихое новаторство» (из рецензии ленинградской поэтессы Е. Дунаевской в журнале «Звезда» за 1979 в № 2) [1. Т. 1. С. 42]. Это подтверждает проделанный исследователем анализ особенностей формы шаламовского стиха, его излюбленных размеров и тропов, со стремлением к максимальной плотности и с обязательным присутствием «звукового прищелкивания», без которого, по Шаламову, стихи не бывают стихами.

После первого «разрешенного» вечера памяти Шаламова в 1988 г. Ф. Искандер справедливо говорил об «удивительно спокойном тоне его классических стихов»: «Все переплавилось в высокое мудрое спокойствие, в тонкий графический рисунок, в суровое жизнеприятие, я бы сказал. Не отталкивание от жизни, не проклятие ей, а жизнеприятие во всей ее суровости…» [1. Т. 1. С. 69]. Стихи Шаламова, действительно, классичны. Он ориентировался на лучшие образцы пейзажно-философской лирики XIX в., на Баратынского, Тютчева, Фета — и в то же время считал себя наследником И. Анненского, Серебряного века. Почему Шаламова обошли стороной искания, скажем, Мандельштама, раннего Заболоцкого, обэриутов — можно догадываться: с тридцати почти до пятидесяти лет он был в неволе. Шаламов признавался с жестокой откровенностью: «Дальний Север <…> изуродовал и сузил мои поэтические интересы и возможности» [1. T. 1. C. 10]. Надеюсь, мысль, что «застывшая» на колымских морозах приверженность классике, классическому стиху обернулась достоинством, не покажется кощунственной. «Художественное дитя 1920-х годов, он [Шаламов] был законсервирован почти на четверть века (с небольшим перерывом) в лагерной неволе и с новой силой восстал в другое время, где оказался не ко двору…» [2. C. 95].

Сопоставляя богатый язык Мандельштама со своим, Шаламов отмечал:

«Мой язык обеднен и <не только> на целое двадцатилетие отстранен от живой поэтической мысли, но и самый мозг иссушен голодом. Я не знаю, какой язык нужен. Я пользуюсь тем языком, которым могу, а не выбираю, не отбираю, избегая, может быть, цветистости» [1. T. 1. C. 10].

Его главные принципы: «Устраняется, выжигается огнем все, что может читателю напомнить стихи другого поэта»; «…я не вижу возможности усложнять свои стихи» [1. Т. 1. С. 27]. Ко второму он добавил: «Мне кажется, усложнение будет погремушкой для моей темы, слишком важной, чтобы разменять ее на украшения. Звуковая опора моих стихов надежна» [1. Т. 1. С. 27].

Он точно запечатлел собственную специфику. У меня чувствительность другая… («Осязанье», № 566). И — колоссальный объем восприятия: Чтоб сигналы всей планеты, / Все пространство, все века / Уловила рифма эта, / Зарожденная строка («Некоторые свойства рифмы», № 580). Именно укрепленная в поднебесье рифма становится инструментом его метафизического поиска (№ 580). Когда Шаламов говорит о рифме как «поисковом инструменте», обращаешь внимание на то, что он избегает этого слова — «метафизический»: «В тот неизмеримо малый миг, когда мозг поэта ищет рифмы, с помощью этого рычага в мозгу поэта пролетают миллионы сочетаний — миры исторический, физический…» [1. Т. 1. С. 457–458].

Язык стихов для него — «язык универсума, где каждое явление природы, человеческой жизни находит возможность высказаться самым убедительным образом…» [1. Т. 2. С. 459]. «Возможно, любым стихотворением, которое пишется, можно из природы и больше получить — глубже, шире, тоньше найти ответы…» [1. Т. 2. С. 459]. Он находил свои намеки грубыми, аллегории — простыми (№ 598, 606), но его образность — метафизическая. Я верю: при косноязычье природы / Обмолвками молний показаны мне / Зигзаги путей в высоту небосвода / В покойной и праздничной тишине. // И будто всегда меня уносила / В уверенный сказочный этот полет / Молений и молний взаимная сила, / Подвального свода сломав небосвод (из № 711). (Отмечу сложность шаламовского отношения к Богу на материале поэзии — тему интереснейшего и масштабного исследования).

Вслушиваясь в слова и строки, понимаешь, что их смыслы нередко начинают раздваиваться и даже утраиваться: Наш спор — о свободе, / О праве дышать, / О воле Господней / Вязать и решать (из № 263). В комментарии относительно последней пары глаголов приведен созвучный стих 18:18 из Евангелия от Матфея: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, будет разрешено на небе». Отвлекаясь от евангельского контекста, вспоминая судьбу писателя и представляя такое чтение вслух (большая буква в слове «Господней» становится неочевидной и допускается иное интонирование последней строки), осознаешь, что в глаголах «вязать и решать» проступают и другие смыслы — жаргонно-уголовные и политические. Анализируя перевод на английский Роберта Чандлера, Леона Токер расслышала в «решать» значение «порешить», связанное с убийством. Слушая ее доклад на конференции, Елена Толстая обратила внимание и на противоположное значение — решение отпустить заключенного [3. C. 375]. В переводах Роберта Чандлера на английский метафизичность Шаламова усиливается.

Читая это издание, ощущаешь большой задел для многочисленных исследований по темам: Шаламов и Библия, Шаламов и русские поэты XIX в., Шаламов и поэты Серебряного века, Шаламов и советские поэты, Шаламов и зарубежная литература (Данте, Шекспир, Андерсен, Мелвилл, Джек Лондон, Кафка). В примечаниях остались «стихи-калеки», «стихи-инвалиды», как называл Шаламов стихотворения, правленные редакторами-«лесорубами». Начинаешь надеяться, что досрочно сбудется столь понятное желание Варлама Тихоновича: «Я хотел бы даже работы по связи моих стихов с прозой, но такой работы в наших условиях придется ждать сто лет» (из письма А. Кременскому, 1971 г.) [4. С. 581]. Валерий Васильевич Есипов приблизил эту возможность.

Литература

1. Шаламов В.Т. Стихотворения и поэмы: в 2 т. / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. В.В. Есипова. СПб.: Издательство Пушкинского Дома: Вита Нова, 2020. Т. 1. 591 с. ; Т. 2. 640 с.

2. Есипов В. Шаламов. М.: Молодая гвардия, 2012. 346 с.

3. Toker Leona. On Robert Chandler’s Translation of Varlam Shalamov’s Poetry // Toronto Slavic Quarterly. 2014. № 47. P. 368–377.

4. Шаламов В.Т. Собрание сочинений: в 6 т. + 7 т. доп. М.: Терра: Книжный Клуб Книговек, 2013. Т. 6. 603 с.

Опубликовано на сайте журнала «Вестник Томского государственного университета. Филология» [Оригинал статьи]

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.