Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Фольклорный элемент в нарративе «Колымских рассказов»

Лариса Владимировна Жаравина ( Волгоград)

Отношение В. Шаламова к фольклору было неоднозначным. С одной стороны, творчество (особенно поэтическое) не мыслилось им вне национальной традиции, предполагающей некую степень фольклоризации. С другой – он утверждал: «Высоты искусства обходятся без фольклора». Предметом нашего рассмотрения являются фольклорные элементы в свете теории палимпсеста.

Палимпсестами, хранящими «все его тайны», назвал свои произведения сам писатель. Данное понятие в настоящее время особенно популярно в постмодернизме в связи с теории интертекстуальности. Мы же имеем в виду нечто иное: шаламовская проза – многоуровневые и многослойные тексты, способные к неисчерпаемому смыслопорождению.

В разных контекстах и с разной интонацией у Шаламова звучат слова: «Не веришь – прими за сказку». Они порождают множество эмоций – от недоумения до искреннего желания найти в текстах сказочные мотивы. Рожденные в зоне вечной мерзлоты, «Колымские рассказы» напоминают ее – многослойный «пирог» из земли и льда. Вполне возможно, что один из этих слоев поддается сказочной перекодировке. С этой целью мы обращаемся к рассказу «Сухим пайком», построенным по принципу смысловой парадигмы.

Сюжетная основа (пребывание четырех лагерников в таежной командировке и самоубийство одного из них) вполне вписывается в лагерные будни. Однако в самом процессе рассказывания акцентируются детали, позволяющие говорить об элементах сказочного нарратива.

Символично, что персонажи идут к месту расположения по «тракторным следам», которые кажутся следами «какого-то исторического зверя», А если счесть, что изба горной разведки возникает на тропе так же неожиданно, как избушка Бабы-Яги на пути какого-нибудь Иванушки, то валяющиеся внутри и вне проржавевшие консервные банки вполне можно отождествить как с «железной едой», которой обычно наделяются сказочные герои (тоже своеобразным «сухим пайком»), так и с останками неудачных искателей счастья. Но тогда и полуоткрытая дверь, болтающаяся на одной петле, символизирует равноправность входа и выхода, т.е. тождество царства живых и царства мертвых. Можно найти множество и других фольклорных аллюзий и ассоциаций, вплоть до мотива тридесятого царства.

Но в центре повествования, если подходит с критериями сказки, стоит обряд инициации, связанный с историей алтайского подростка Феди Щапова. Четыре лагерника образуют «мужской дом», «мужской союз», и писатель сохраняет наиболее значимые моменты древнейшего ритуала посвящения мальчика в мужчины. Формы обряда, предлагаемые мифом-сказкой, могли быть различны, но в основе их всегда лежала мысль о смерти-воскресении. Так и у Шаламова: умирает деревенский несмышленыш, впервые услышавший о метро (сказочном многоголовом змее), но рождается лагерник, столкнувшийся со смертью лицом к лицу, а главное, способный избежать собственной (не физической – это не в его власти), а духовной гибели, о чем свидетельствует финал рассказа.

Фразу «одет по сезону», об истинном смысле которой подросток узнает от взрослых, мальчик повторяет в письме к матери. «Мама, – писал Федя, – мама, я живу хорошо. Мама, я одет по сезону…». Во-первых, троекратное обращение к матери звучит как молитва, заклинание, мольба: она во что бы то ни стало должна поверить в благополучие сына. Познав страшную реальность, подросток милосердно переиначивает бесчеловечную формулу. Это и есть духовный итог инициации: в условиях «зачеловечности» сердце полуребенка-полувзрослого превратилось в сердце мужчины-защитника. Инициация а, значит, сказка состоялись.

Программа конференции

<<Назад | Содержание | Вперёд>>