Варлам Шаламов
<<Назад | Содержание | Вперёд>>

Литература свидетельства как письмо свидетеля. О рискованном доверии в литературу у Варлама Шаламова. Очерк по поэтологическому мышленю

Йорг Зильберманн (Берлин)

Творчество Варлама Шаламова любопытно и провоцирующе одновременно. Экспериментальность его фигуративного формообразования и его гордое рефлексирующее самочтение вызывают интерес академического взгляда. Его вполне парадоксальные начала, его отчасти апоретические высказывания, его эстетическая и этическая бескомпромиссность, однако, затрудняют обобщенное точное описание. Но как ни многообразен плюрализм его эссе, заметок, писем, рассказов, как ни резко изменение его отношений с собеседниками, систематизирующий обзор его поэтологии и поэтики оказывается возможным.

Я предложил бы сделать синтезис его мышления в следующих шагах:

1) Для введения в мышление Шаламова предлагается рассмотреть освоение Шаламовым теории Нового ЛЕФа, Литературы факта и его истолкование главных теоретиков этих культурно–политических школ (преимущественно О.Брика, С.Третьякова, В.Шкловского). Анализ поэтологии Шаламова позволяет показать, как ключевые понятия, в особенности, Литературы факта реформулируются и подлежат концептуальному сдвигу. Они сливаются также с теоретическими фрагментами формалистской школы и с поэтическими убеждениями, например, Осипа Мандельштама. Ключевые понятия Литературы факта – документ, материал – скреплены субъектом писателя, значимость которого у Шаламова, по сравнению с Литературой факта, существенно повышается. Ведь только, из личного опыта человека, которого исторические процессы насилия постигли непосредтственно и физически, выводится, согласно Шаламову, этическая легитимация самоназначения субъекта как писателя. В конечном счете Шаламовские эссе и размышления предназначены для переописания теорий Формализма и Нового ЛЕФа в поэтику / письмо свидетеля. В отиличие от западных концепций литературы свидетельства в шаламовском варианте свидетельствовать и осуждать являются элементарно взаимосвязанными актами. При этом нужно иметь в виду, что Шаламов отделяет поиск правды от эпистемологических догм и отдает вопрос о правдивости под суд у «таланта» – конструкция довольно хрупкая, ведь суждение о таланте всегда есть и суждение вкуса, которое имеет свое социальное, интерсубъективное начало.

2) В связи с этим можно понять стремление Шаламова управлять распространением своих текстов как своего рода, конечно невозможный, контроль над дискурсом. Ввиду отсутствия открытой сферы коммуникации эпистолярное размышление о самом себе (самочтение и описание самого себя) играло для Шаламова огромнейшую роль и выполняло разные функции: Оно позволяло дискурсивно «связать концы нити» культурной эволюции ХХ века и заново истолковать остро обсуждаемые в 20–х годах вопросы искусства и общества именно с теми лицами, кто уже тогда участвовал в дискуссиях. Также Шаламов в своей переписке в некоем понимании поступал так, как он, дескать, хотел встречаться с читателем своих рассказов: «глаз на глаз». Я предлагаю понять его переписку как вид его общей поэтики свидетеля.

3) Встреча «глазом на глаз», которая появляется в шаламовских рассказах нередко как жизненно решающее мгновение конфронтации, открытого боя, сопротивления, сражения и т.п., является ключевым аспектом в разных теориях доверия. И Никлас Луман в своей теоретической социологии доверия, и французский философ Поль Рикёр в своем анализе соотношений свидетеля и публики, и Сибилла Кремер (Sibylle Krämer) в своей «малой метафизике» медиа говорят о вызове свидетелем доверия. Мне кажется справедливым говорить о шаламовской поэтике свидетеля как о находящейся под эмоциональной и социальной угрозой поэтике рискованного доверия в литературу, которая тем не менее более сильна чем его сомнения о пригодности языка для перевода его опыта в письмо.

4) Эти тезисы я хотел бы проиллюстрировать посредством анализа повествовательных приемов формирования зримости и литературного мотива «документа».

Программа конференции

<<Назад | Содержание | Вперёд>>