Варлам Шаламов

Записные книжки 1961г. I

ед. хр. 29, оп. 3

Общая тетрадь в черном переплете. На обложке: «1961.1», в тетради записи стихов: «Жить вместе с деревом, как Эрьзя...», «Пусть чернолесье встанет за деревьями...», «Ипподром» и др.

С антисемитизмом я встретился только при советской власти. В детстве, в юности в городе, где я жил (в Вологде), не было и тени антисемитизма. Антисемитизм и интеллигенция — разные миры.

Первые годы революции, первые десять лет антисемитизма не было и в Москве. Но уже в тридцатых годах антисемитизм не считался позором, а после войны стал чуть ли не доктриной (вплоть до Кочетова[1] и [нрзб] редакции «Москвы»). В лагере тоже не было антисемитизма — у блатных, например.

Наш космос — точность.

О прозе будущего. Вроде Сент-Экзюпери. Проза достоверности, звучащая, как документ, ручательство знания, полного знания, авторское ручательство. В отличие от прозы прошлого и настоящего, где писатель для успеха не должен знать слишком много, слишком хорошо свой материал.

Проза будущего не техника, а душа. Экзюпери показал нам впервые воздух. А кто показал нам войну? Ремарк? Война еще не показана. Не показан лагерь, каторга, тюрьма. Не показаны больные люди.

«Техницизмов» в прозе будущего почти не будет. Душу профессии будут уметь показывать без содействия «многошпидельного»[2] стиха.

Не проза мемуара. Мемуар — это другое. Хотя место мемуара в будущем более значительно. Мемуару можно мало верить, а проза будущего достоверна.

Эта проза — не очерк, а художественное суждение о мире, данное авторитетом подлинности.

Искусство — не отражение жизни, оно — сама жизнь.

«Пушкин» — книга, которую Тынянов опоздал написать.

Таль — не Алехин. Успехи Таля — успехи скорее психологического, чем шахматного порядка.

Старая лошадь стоила во много раз дороже, чем молодая кобыла.

12 апреля. Поразительная новость, к которой, впрочем, все были готовы. Передачи телевидения начались в двенадцатом часу дня — уже после того, как космонавт вернулся из полета — и в течение двух часов на экране телевизора сообщали: «пролетел над Африкой, готовится к спуску» — в то время как все это было проделано часа два-три ранее.

14 апреля. Гагарин. Грамотный солдат. Очень уверенный, очень. Держится вовсе независимо, без тени волнения. Поздравлял весь мир, кроме Мао Цзедуна.

Это, конечно, самое сильное, самое незабываемое.

Стыд, совесть и неполноценность.

Тендряков — «Суд» («Новый мир»)[3] .

Волнения героев, составляющие суть «Суда», понятны только людям сталинского времени. Это — рассказ о бесправии, ведь нельзя судить за несчастный случай.

Труп из тряпок, брошенный ночью под фары автомашины в каком-то подмосковном городке ночью. Развлечения местных подростков.

Что знаем мы о влиянии неба.

Надо запретить авторам использовать в комедийном плане названия, значащие другое, большое, серьезное.

Фильм называется «Роман и Франческа»[4] .

А кукольная постановка театра Образцова — «Божественная комедия».

Смерть — это тихая жизнь на другом берегу, надо доплыть, додышать...

«Если парни всего мира.. .»[5] Нет слова вместо никуда не годного: «парни», вовсе не подходящего здесь.

Человеческий язык беден, а не богат. Он с трудом передает мысли и то далеко не всегда — только в идеале может передать — и не может передать сотой части чувств, их оттенков, полутонов, полунамеков.

Значительная часть выражается в интонации, в намеке, и без этого — нет языка.

Кто может описать человеческое лицо, смену выражений на нем. Разве есть такой язык. Может быть, можно описать лицо актера — оно гораздо проще лица обыкновенного человека. Оно стандартизировано, подчинено определенным законам. Складки его сдвигаются по команде в театральной школе.

Но лицо обыкновенного человека описать невозможно. Это— невероятный, немыслимый труд.

Я не хочу и не имею права посылать кого-нибудь на смерть. И сам не хочу умирать по чьему-то приказу.

Страшный подарок

Космонавту Гагарину московские писатели сделали страшный подарок — каждый подарил по книге с автографом и взяли с него слово все прочесть.

Деталь — это художественная подробность, ставшая символом, образом.

18 мая 1960

Маргарита Н.: А ваш портрет был на выставке[6] . Все спрашивали: Кто это? Кто это? Какое знакомое лицо.

Я: Скажите им, что я — лицо времени — потому и знаком всем.

Автор пишет: «с необъяснимым наслаждением». Писатель для того и существует, чтобы объяснить необъяснимое в поведении людей.

Ничего «необъяснимого» не должно в рассказе быть.

Наше знамя — не ясность, а точность.

Время сделало меня поэтом, а иначе чем бы защитило.

Московские валютчики держались с большим достоинством, чем троцкисты в тридцатые годы. Ян <Рокотов> подвел базу: «В советском обществе большой спрос на негодяев».

(«Литгазета», статья Славина или Розова[7] , 10 июня 1961.)

Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошел, уже нельзя ходить.

Кроме известных примеров, когда гений пожирает таланты.

Война неизмеримо проще лагеря. Это и ясно, понять не трудно.

Крещение — был великий протест. И остались людьми.

Чего нет на Севере

Что запомнилось после возвращения в Озерках — вокзальная уборная с удивительным спуском воды, а главное, с обилием надписей, похабных надписей. К такой литературе я не был приучен на Севере.

У Толстого «В<ойне и> м<ире>» вовсе нет поэтов, стихотворцев того времени, и Денисов «Войны и мира» и вовсе не Денис Давыдов.

Надо ставить «В. М.» и «А<нну> К<аренину>» в кино. Иначе не решить вопроса. Но «Козаки» и «Воскресенье» не решают.

«Кроткая»[8] поставлена очень хорошо, удачно, но это не «Братья Карамазовы», не «П<реступление> и н<аказание>», не «Идиот».

«Темное чувство собственного долга»[9] .

<Пушкин> «Арап Петра Великого».

«Евг<ений> Он<егин> — «энциклопедия русской жизни». Какая чепуха. Роман вечен из<-за> трагической судьбы Ленского, из<-за> драмы Татьяны. Решение опять только «в миноре» — ибо это высшее решение. Любовь и смерть.

22 июня 1961 г.

Вот современные стихи:

Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей.

Воздушной пленницы!

Я рощам возвратил певицу,

рощам возвратил певицу!

Я возвратил свободу ей.

Двойное возвратил!

Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня.

Точность современности!

Именно «исчезла, утопая»,

именно «в сияньи»,

именно «голубого дня»

И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.

(В. Туманский)

Поэзия это личный опыт, боль, но это боль и опыт поколения, времени.

В Эрмитаже. Выставка Гуттузо[10] .

Граница реализма проходит ныне в другом месте, чем сто и тысячу лет назад.

Импрессионистов никакие обойдешь, [нрзб].

Граница между абстракционизмом и реализмом. Поиски Пикассо с символикой идеограмм, искусством фрески — все это попытки наметить новые линии, границы, рубежи.

Орленев[11] . Шекспир

Бескультурье Орленева было бесконечным. Он даже «Гамлета» исправлял, вставляя в шекспировский текст собственные фразы:

«Все приходит вовремя

Для того, кто умеет ждать».

Не постеснялся написать об этом в мемуарах.

27 августа. «Алые паруса»[12] . Бездарная Вертинская — Ассоль. «Реализм», гнетущий гриновское начало. Ведь «Алые паруса» — феерия! феерия! а тут провинциальный спектакль драмы Островского.

У нас даже Толстого — писателя, которого очень легко ставить в кино нашего плана — перегружают, хотя у Толстого никаких символов, никаких вторых планов, никаких подтекстов — нет.

Чехова ставить уже трудней, а Достоевский требует большой удачи.

27 августа. Прохожий иностранец. «У нас есть Могила неизвестного солдата, а у вас — неизвестного ученого».

«Друг мой Колька»[13] — нелепая необходимость героического поступка с опасностью для жизни, чтобы доказать то, чего не надо доказывать.

Концепция Космодемьянской. Юридическая основа известна.

Жизнь человека оправдывается его интересами, его устремлениями на высокое.

Толстой гораздо проще, примитивнее Чехова. У Чехова и подтексты, и вторые планы, чего у Толстого вовсе нет. И напрасно он хвалился «архитектурой» «Анны Карениной».

Там механически смешаны два романа.

Чехов же сложнее, литературнее, более писатель, чем Толстой. Притом Чехов — человек решенных вопросов, что очень важно. («Но ты, художник, твердо веруй в начала и концы...»[14] .

Почему все запоминают «Воспоминания в Царском селе», лицейскую, явно слабую вещь Пушкина? Потому что ее учат в школе вместо того, чтобы изучать на филологическом факультете.

Когда убили Войкова , из Москвы было выслано в ссылку и лагеря сто тысяч <раскольников?>.

Живость мышления — это еще не ум.

Главный врач был любитель животных. Но странное дело все, что

он собирал [нрзб], рвало на части всех входящих: кошка Мура царапалась и кусалась, а петух подпрыгивал, хлопал крыльями, и клевал, клевал. Но больше всех клевались гуси.

Стихотворение может носить не декларативный, а декоративный характер.

Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — с. 285-290

Примечания

  • 1. Кочетов Всеволод Анисимович (1912—1973) — прозаик, идеолог соцреализма. В его скандально известном романе «Чего же ты хочешь?» (1969) и более ранних работах автор — воинственно настроенный партией, антизападник, даже с душком антисемитизма.
  • 2. «Шпиндель» (нем. Spindel) букв, веретено — термин употреблен в смысле технически перегруженного стиха, особенно характерного для конструктивистов.
  • 3. Тендряков Владимир Федорович (1923—1984) — прозаик. Повесть «Суд» (1960) — о незащищенности мужественного, отважного человека.
  • 4. «Роман и Франческа» (1961) — фильм реж. Денисенко Владимира Терентьевича (1930—1984).
  • 5. «Если бы парни всей земли...» — песня на слова Е. А. Долматовского.
  • 6. Фотовыставка происходила в мае 1960 г.
  • 7. Славин Лев «Рак души», Розов Виктор «Что — истинные ценности», статьи в «ЛГ», 1961,10 июня. Ян Рокотов — крупнейший из валютчиков, утверждал, что в СССР «есть спрос на негодяев».
  • 8. «Кроткая» (1960) — фильм реж. Борисова Александра Федоровича (1905-1982).
  • 9. Пушкин А. С. «Арап Петра Великого». Поли. собр. соч. в 10-ти т. Т. VI, 1950, с. 16.
  • 10. Гуттузо Ренато (1912—1987) — итальянский живописец, график, общественный деятель. Глава социально-реалистического направления в итальянском искусстве. Международная Ленинская премия (1972).
  • 11. Орленев Павел Николаевич (1869—1932) — актер, родоначальник нового амплуа в русском театре — «неврастеник». Роли: Федор, пьеса «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, Раскольников по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».
  • 12. «Алые паруса» — фильм (1961) реж. Птушко Александра Лукича (1900-1973).
  • 13. «Друг мой Колька» (1961) — фильм реж. Митты Алексея Наумовича (р. 1933).
  • 14. «Но ты, художник, твердо веруй / в начала и концы, ты знай, / где стерегут нас ад и рай...». А. Блок из «Пролога» к поэме «Возмездие».