Записные книжки 1966 г.

ед. хр. 35, оп. 3

Второго марта.

Ирина Павловна Сиротинская[1] .

Пятого марта в 10 часов утра умерла Ахматова в доме отдыха «Домодедово». Приехала туда после трех месяцев (больничной госпитализации) в Боткинской больнице.

Бездомная Ахматова. «Сто дней в больнице», «Мои сто дней».

— Я — тоже на скамье подсудимых вместе с Синявским и Даниэлем.

Похороны. 500 человек от Никулина до В. Иванова втиснуты в морговский двор.

Поднимается крышка люка, и откуда-то снизу в века... Е. А.: Вы были на улице во время прощания с Ахматовой?

— Да.

— Говорят, что сам Евтушенко приезжал. Ах, как жаль, что я не застал. Задержался внутри около тела А. А.

История сберегательной кассы А<нны> А<ндреевны> перед отъездом в Домодедово на смерть. Аничке[2] , ее любимой приемной внучке, понадобились деньги (200 рублей), и А<нна> А<ндреевна>, у которой на руках было только 100, пошла в сберкассу. Торопилась, волновалась, утомилась перед самым отъездом 3 марта.

31 марта. Трусливый болельщический вечер памяти Ахматовой в МГУ. Юдинские панихиды[3] и то стоят больше, производят более боевое впечатление, более воинствующее, Н. Я. <Мандельштам> поражает, что Копелев[4] , «величая» Ахматову, не помнит наизусть ни одного ее стихотворения.

Разговор первый: к концу жизни понимаешь, что дураки-друзья еще хуже дурных друзей.

Второй в такси: глупость — это еще не самое большое зло.

Я, как только увидел магнитофон, потерял интерес к выступлению.

Первоапрельская шутка Шолохова на съезде, 1 апреля 1966 <года>. (О речи Шолохова, в частности, о таком ее отрывке:

«Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 20-в годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием». Ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни. (Аплодисменты.)») 20-е годы в изображении Шолохова!

Надежда Яковлевна: «Но Ф<рида> А<брамовна>?»[5]

Бродский, недовольно: «Ну, что такое Фрида Абрамовна?»

Джинсы поношенные.

Единственным студентом, который знал, где Ахматовский вечер и указал Мелетинскому[6] , был негр.

Интервью в «ЛГ»[7] . Беллю надоел Достоевский. Он нашел лучшего русского писателя, которого читают всей семьей. Паустовского.

<Реплика на выступление Го Можо[8] на заседании Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей с покаянием в недостаточном овладении «Идеями председателя МАО», опубл. «ЛГ», 1966, 5 мая.>

Таких речей, как Го Можо, и Бухарин, и Троцкий, и Радек, и Рыков произнесли в своей жизни немало.

Разве бандиты умирают, как трусы? Вовсе нет. Трусами умирают трусы.

Шофер: «Все улицы на «С» в Москве будут переименованы. Серпуховская переименована в Добрынинскую. Хрущев вытравлял память о Сталине».

Рекламисты. Паустовский в 1956 году хрипел в ЦДЛ, когда обсуждался роман Дудинцева[9] :

«У меня рак горла, мне недолго осталось жить, я должен говорить правду».

В 1966 году в Тарусе Паустовский хрипел по поводу Синявского[10] : «Не знаю, какова литературная ценность романа, но обнародование романа безвредно».

На свете есть тысячи правд, а в искусстве есть только одна правда — правда таланта.

Первое, что сделал Эренбург после выступления в библиотеке о необходимости «реабилитировать совесть», — отрекся от стенограммы. «Я этого не говорил» (о Хрущеве и «Новом мире»). В жертву тактическому привычно приносится смысл [нрзб].

О. В. и В. Л.[11] — старосветские помещики в лучшем, самом лучшем гоголевском плане.

Роден. Рука бога. Рука писателя.

Мне нужно сжечь себя, чтобы привлечь внимание.

Впервые Н. Я. Три пары очков: искусство, философия, религия, просто совесть.

В сущности отречение от «Сестры моей жизни» — уход в «опрощение» — это уход от Мандельштама.

Солдат — поэт — министр.

Державин

Сломал руку (в 50 лет), играя в горелки с великими князьями.

Назначен был губернатором в Олонецкую губернию и, поехав принимать должность, в Нарве остановился на несколько дней, снял домик, заперся и написал оду «Бог».

Державин — отец акмеизма.

Два человека сошлись в ненависти к Хрущеву — Эренбург и Твардовский, два сталинских любимца, которые не простили Хрущеву своего страха — Эренбург на выставке в Манеже и последующей опале — не умел сманеврировать, устоять, а Твардовский — свое безрадостное будущее сталиниста псалмопевца — человека еще молодого и в 1953 году поставленного перед вопросом или — или.

Хрущев сломал Твардовского и заставил служить антисталинизму. Твардовский этого никогда не простил и весь «Новый мир» после 18 октября 1964:

—Только антихрущевской политики, внимания, наблюдения.

— Троепольский, чернение памяти и так далее. Стихи самого Твардовского, суть повести «Созвездие Козлотура».

Язычник — по-блатному доносчик, стукач.

Нам не нужны писатели, которые приходят в мир как писатели (вроде Хемингуэя), как наблюдатели, соглядатаи. Нам нужны бойцы.

20 сентября 1966 года. «Камень» стоял очень близко к стиху Ахматовой, к «Четкам», к «Белой стае» по своей структуре, по внутренней наполненности, по словарю, по «простоте».

Но стихи «Воронежских тетрадей» очень далеки от стихов Ахматовой последних лет и тридцатых годов. Дороги художников разошлись.

Большая литература создается без болельщиков.

Я пишу не для того, что описанное — не повторилось. Так не бывает, да и опыт наш не нужен никому.

Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишутся такие рассказы, и сами решились на какой-либо достойный поступок — не в смысле рассказа, а в чем угодно, в каком-то маленьком плюсе.

Именно участие жизнью, бесконечные возможности реализовать невероятное сделали невозможным, ненужным старое описание. Толстовский стиль, значение Белинского и т. д.

Мелетинский

Схема <Четырехугольник. По сторонам четырехугольника> Пастернак, Ахматова <сверху>. <Внизу>: Мандельштам, Цветаева.

Неудовлетворительные условия.

Нельзя представить себе русскую поэзию двадцатого века без Блока, и Пастернака, и Цветаевой (особенно Цветаевой), прямой ученицы Блока. Цветаева вся в мотивах Блока исчерпывается. А Пастернак развил много дальше, больше блоковские темы, опираясь и на Анненского — Анненского тоже нельзя исключить из схемы, иначе ничего не понять в развитии поэзии, а только конструировать воздушные замки.

Время показывает, что нет никаких других решений, кроме решения Пастернака, что о нашей судьбе, о лагерной судьбе нельзя написать иначе, как только в стихах величайшей лаконичности, величайшей простоты, что любыми литературными побрякушками тема будет задавлена, искажена.

Что значит — отразить, как в зеркале? Зеркала не хранят воспоминаний.

Я не вижу возможности усложнять свои стихи. Мне кажется, усложнение будет погремушкой для моей темы, слишком важной, чтобы ее разменять на украшения. Звуковая опора моих стихов надежна.

22 октября 1966 Фальк[12] . Знакомство с Эренбургом. Банкет.

26 октября 1966 года. Толпа на выставке Фалька. Вчера я шел мимо — было лишь несколько десятков молодых людей. Оказывается, вчера был вторник, а сегодня — полно. А<нгелина> В<асильевна> <жена Р. Р. Фалька. — И. С.> оживленная, радостная. Картин здесь 160, привезут еще из Ленинграда. Всего у Фалька более 2000 картин — он мало продавал, все в России. Лучшее — начало, 10-е, 20-е годы. «Женщина в белом», «Красная мебель», но хороши и «Улицы Парижа». А. В.: «Выставка кажется мне таким чудом, что я думаю, раз уж это случилось, почему бы Фальку не воскреснуть?» А. В.: «Собираю и записываю в тетрадку всякие пустяки о Фальке, что говорит народ и не-народ. Будет особая тетрадь». Я: «Вы должны назвать эту тетрадку «Фальклор».

Эренбург. 2 ноября 1966 года.

Свободный человек. Разговор три часа. Савич[13] ? Биография. Поэзия. Проза.

Вторая глава, исключенная ранее «Новым миром». 1) о Фадееве — властный человек. Сейчас я вам почитаю настоящие стихи. И читает Пастернака.

2) Кольцов — циник, который мог бы убивать других людей, если это надо для собственной карьеры, без конца.

Эстетизация зла — это восхваление Сталина.

История, бывшая трагедией, является миру вторично как фарс. Но есть еще третье явление, третье воплощение исторического сюжета — в бессмысленном ужасе.

Эпиграф к сборнику «Дорога и судьба»: «Разве дело в звуках моего голоса? Звук моего сердца — вот что ты должна была услышать».

«Тристан и Изольда»[14] .

Гельфанд[15] и его рассказ о Дубинине[16] — герой всю жизнь потратил на борьбу с Лысенко, а для собственных научных работ не осталось времени. Мировая генетика ушла далее вперед, пока Дубинин сражался с Лысенко. /310/

Потому П<астернак> («Д<октор> Ж<иваго>») потускнел после чтения рукописи Надежды Яковлевны, — что ткань рукописи такая, что превосходит «Доктора Живаго», который был крахом художественных идей. Ткань — мемуар.

Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. Лагерная тема, это такая тема, где встанут рядом и им не будет тесно сто таких писателей, как Лев Толстой. В. Ш.[17]

Михаил Булгаков — «М<астер и Маргарита>» — среднего уровня сатирический роман, гротеск с оглядкой на Ильфа и Петрова. Помесь Ренана[18] или Штрауса с Ильфом и Петровым. Булгаков — никакой философ.

Н. Я. в вопросе о блатных проявила марксистский подход.

Два года назад я считал себя лучшим человеком России.

Почему «молоко топленое» звучит лучше, чем «молоко кипяченое»?

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.