Предисловие

Публикуя «Вишерский антироман», И.П. Сиротинская оговаривала, что это незавершенное произведение, и даже состав его не был окончательно определен автором[1]. То, что было начато В.Т. Шаламовым в начале 1960-х гг., значительно расширено в 1970 г. и впервые увидело свет в 1989 г., представляло собой основной корпус глав, доведенных до стадии беловой рукописи. Черновых вариантов в архиве было немного, и И.П. Сиротинская сочла необходимым включить в первую публикацию два из них — «Поездка в Вижаиху» и «Голубые штаны» (последнее являлось сильно сокращенным, сжатым в короткую новеллу, вариантом главы «М. А. Блюменфельд»). При этом она замечала:

«Каждое свидетельство о лагере, тем более о лагере 20-х годов, ценно не только с точки зрени его художественности, но и как исторический источник. Поэтому представляется полезной публикация некоторых вариантов текста, содержащих какие-то новые факты, мысли автора, черточки лагерного быта»[2]. /57/

Такой подход являлся абсолютно верным и с позиции литературоведения, и с позиции читательских интересов. Хотя черновые варианты произведений любого автора обычно публикуются лишь в академических изданиях, случай с «Вишерским антироманом» Шаламова во всех отношениях исключителен. Разумеется, присваивать черновым вариантам значение, равное «каноническому» тексту, нельзя, ибо их содержание не отвечает последней воле писателя, а отражает промежуточный этап работы.

Это хорошо понимал и Ю.А. Шрейдер, в руки которого в сентябре 1978 г. при экстраординарных обстоятельствах[3] попали, в числе других важных материалов, черновые машинописи «Вишерского антиромана». Они были весьма объемны — около /58/ 120 страниц, содержали множество опечаток и пустых мест, оставленных машинисткой (из-за неразборчивости почерка писателя), и при этом не имели каких-либо следов авторской правки. Что делать с этим, несомненно, очень важным, но явно проблемным материалом, Ю.А. Шрейдер не знал — по крайней мере, он вполне разумно не стал передавать эти тексты через посредников на Запад, в противоположность тому, как это было сделано им в ситуации с машинописью «Четвертой Вологды» (тоже не правленой автором, но напечатанной в Париже, в издательстве «ИМКА-Пресс» в 1985 г.)[4].

Острые коллизии этой истории во многом объяснялись тем, что Шрейдеру, знакомому с Шаламовым с 1968 г., в тот момент не был известен вопрос о правонаследовании писателя. О том, что Шаламов завещал свои авторские права И.П. Сиротинской, он узнал лишь в начале 1990-х годов, и после этого передал машинопись в РГАЛИ, где она была приобщена к личному фонду Шаламова (ф. 2596, оп. 2, ед. хр. 71). И.П. Сиротинская оценила поступившие материалы как черновые, требующие дополнительного изучения, и не стала их присоединять к уже апробированному в разных изданиях тексту «Вишеры». Вероятно, она рассчитывала, что в перспективе эти материалы можно будет напечатать в одном из «Шаламовских сборников», что и осуществляется ныне.

Публикуемые главы «Вишерского антиромана» подтверждают, что работа над этой книгой складывалась у писателя очень непросто. Сама задача оживления в памяти и воссоздания картины более отдаленного и в определенной мере более важного, чем Колыма, периода истории лагерей — их зарождения на рубеже 1920–1930-х годов — требовала от него (в возрасте 63 лет и при его болезнях) особого напряжения. С другой стороны, Шаламов хорошо осознавал уникальность своего опыта /59/ и знаний об этой эпохе, как осознавал и острую общественную востребованность правдивого описания «детства» лагерной системы[5].

Очевидно, что прежде всего перед писателем стояла проблема выбора формы повествования. Нетрудно предположить, что «Вишерские рассказы» как продолжение «Колымских рассказов» заведомо отвергались. Логика, вытекающая из провозглашенных Шаламовым принципов «новой прозы» в ситуации с установкой на максимальную достоверность своего свидетельства могла диктовать лишь одно — усиление документального начала с полным отказом от художественного вымысла (который в той или иной мере присущ «Колымским рассказам»). В связи с этим неожиданное название «Вишерский антироман»[6] — /60/ вполне объяснимо, т.к. роман для Шаламова — символ «выдуманности», он «умер», и в его отрицании необходимо опираться на некую противоположную жанровую форму. В литературе есть только одна такая форма — очерк во всех его модификациях, хорошо знакомых Шаламову[7].

Неудивительно, что повествовательная структура этого произведения Шаламова (как в опубликованной части, так и во впервые публикуемой) имеет очерковую природу, причем это особенно наглядно видно в начальных черновых главах, которые представляют собой, в сущности, весьма пространные мемуарные очерки. Сочетание этой формы с иными, тяготеющими к рассказу-новелле, либо представляющими этот жанр в классическом виде (яркие примеры тому есть и в нашей публикации), и составляет главное своеобразие «Вишерского антиромана». Можно говорить также об общем векторе уплотнения и усиления выразительности текста, по которому двигалась работа писателя над книгой, оставшейся, повторим, незавершенной. Причем это произошло не в силу неудовлетворенности Шаламова сделанным (на этот счет никаких свидетельств нет), а в силу необходимости переключиться в тот период на другие важные темы (в 1970 г., следуя своей привычке писать несколько вещей сразу, он создавал «Четвертую Вологду», главы «Воспоминаний» и многое другое). Об этих сложностях дает представление его письмо И.П. Сиротинской 1971 г.: /61/

«Написать ли пять рассказов, отличных, которые всегда останутся, войдут в какой-то золотой фонд, или написать сто пятьдесят — из которых <каждый> важен как свидетель чего-то чрезвычайно важного, упущенного всеми, и никем, кроме меня, не восстановимого. Этот второй случай отнюдь не требует меньшей работы, чем в случае пяти рассказов. А пять рассказов не требуют большего усилия на каждый рассказ. И в том, и в другом случае количество усилий нравственных, нервных, физических, духовных примерно одинаково. Речь идет только об очередности — и те и другие требуют разного настроя, разной подготовки, разной организации. Чему отдать предпочтение...»[8]

В этом контексте звучит (там же) вопрос: «...Или закончить “Вишерский антироман” — существенную главу и в моем творческом методе, и в моем понимании жизни?»

Этот вопрос остался неразрешенным. Доработка книги была, очевидно, отложена на будущее, но огромный вал проблем, обрушившихся на Шаламова в 1972 г., привел к изменению планов, а главное — к ухудшению здоровья, и в итоге «антироман» с его так и не вычитанными главами оказался по существу брошенным на полпути к цели[9].

Стоит заметить, что достаточно традиционным являлось в замысле писателя и композиционное построение книги — ее начальные главы располагались в хронологическом порядке, что видно уже по названиям в данной публикации («Этап Москва — Вишера», «Вишера. Апрель — октбярь <1929>» и т.д.). /62/ Безыскусность композиции, совпадавшей с общим стереотипом лагерных воспоминаний, на наш взгляд, определялась тем же стремлением писателя к максимальной исторической достоверности.

Нет сомнения, что степень завершенности у публикуемых глав разная. Об этом ярче всего свидетельствуют многочисленные повторы эпизодов, вошедших в «канонический» вариант книги. По этой причине, а также ввиду слишком большого числа пропусков и опечаток, нами исключены из публикации начальные очерки «Заметы детства», «Социально-опасный», «Вишера до вредительских процессов» (из последнего взята лишь преамбула, где Шаламов объясняет общую задачу книги). Однако ряд повторов оставлен ради сохранения аутентичности текста, а также ради некоторых важных деталей исторического и биографического характера. Наиболее законченными и при этом содержащими новый, практически не известный материал, являются главы «Усть-Улс. Апрель — октябрь 1931» и «Вредители и грызуны» (разбитая на подглавы). Несомненные признаки завершенности имеют рассказы-новеллы «Мой конвоир», «Федя Андреев», «Рука всевышнего», «Покер». Заметим сразу, что рассказ «Рука всевышнего» содержит ряд новых интереснейших фактов и деталей биографического характера.

В связи с этим возникает неординарная проблема возможности и необходимости включения этих очерков и рассказов в будущие издания «Вишерского антиромана» на равных правах с печатавшимся текстом. Разумеется, разрешение этой проблемы потребует углубленных исследований и основательной аргументации. Пока же ограничимся публикацией всего этого исключительно важного материала, потребовавшего серьезной текстологической работы, поскольку с черновой машинописью (при отсутствии рукописи) иметь дело гораздо труднее, чем с рукописью...

Разумеется, машинистка, перепечатывавшая рукопись Шаламова, не могла не ошибаться: почерк писателя в это время начал /63/ ухудшаться, к тому же он явно спешил. Наши правки опирались прежде всего на контекст. Типичный пример из новеллы «Рука всевышнего», где было напечатано: «Я отрицал преступление начисто — слепили обвинение из показаний сектантов». Очевидно, что здесь должно быть не «сектантов», а «сексотов». «Черномазый матрос» (в очерке «Усть-Улс») при обращении к контексту прочитывается как «черноморский матрос», «шайтан» — как «шантан», а загадочное «Берды. Он же» (в очерке «Вредители и грызуны») — как «Берды Онже», поскольку Шаламов говорит здесь о своем рассказе с таким названием... Все случаи подобных правок нами не оговариваются. Лакуны и непонятные места в тексте (иногда с предполагаемым вариантом их прочтения) даются в угловых скобках. К сожалению, комментарий не полон, что объясняется острой нехваткой времени в условиях, когда недавно обнаруженные в архиве материалы потребовали их неотложного ввода в читательский и научный оборот в данном сборнике.

В.В. Есипов.