Вишерский антироман. Отдельные фрагменты рукописей

19 февраля 1929 года я был арестован. Этот день я и считаю началом своей биографии. Я был арестован в квартире, где на ротаторе мы, студенты первого МГУ, печатали Завещание Ленина... «Троцкистскую фальшивку под названием “Завещание Ленина”» – как совершенно официально в официальных документах в Сталинское время назывался этот документ, который Хрущев в 1956 году напечатал в журнале «Коммунист» и <который есть> в Полном собрании Ленина – в 45-м томе[1]. Фальшивка вдруг оказалась подлинным опасным документом, за чтение которого десятилетиями давали тюрьму и лагерь.

Мы работали в этой типографии довольно долго, несколько месяцев, и только техническая неисправность ротатора остановила работу. Наше начальство вызвало специалиста. Специалист, один из московских рабочих, пришел, ротатор нам исправил. Через день все мы были арестованы.

Хозяйка квартиры поэтесса Никольская... <нрзб>.

Из общения своего с людьми из т.н. Ленинской оппозиции я вынес крайне неприятное впечатление: карьеризм, вождизм, пустые какие-то споры.

Каждый из них написал по тысяче покаянных заявлений.

Общее состояние показывает бесплодность всех их усилий вернуться к власти.

Политики они были плохие. Рассчитывать на то, что народ может повернуть против власти – любой власти – было...<нрзб>. После двух войн, революций в 1927 году опять звали привести их к власти. Ничего нового они не предложили.

«Сталин украл наши лозунги. Это мы расстреливали классовых врагов, а он все приписал себе…»/177/

<...> Такие же догматики, кружковцы, как и те, с которыми они боролись и звали бороться. Все они погибли в кровавой чехарде тридцать седьмого года.

Сталин боялся Троцкого до смерти.

У Сталина было чисто мистическое представление о смене общественных систем. Рабовладельческий строй уступил место феодализму, а феодализм капитализму с неизбежной исторической закономерностью. Капитализм будет сменен коммунизмом с железной исторической последовательностью. Все это произойдет само собой.

[Зачеркнуто: Надо только убивать, уничтожать].

Свои должны очистить дорогу для хода истории. Поэтому ненависть и мощь Сталина была направлена против своих – вроде Троцкого и Бухарина.

Капитализм упадет сам, надо только убрать людей, которые мешают этому падению.

Демонстрация 7 ноября 1927 года, вернее, публичная апелляция к демонстрантам, была, конечно, не единственным выступлением тогдашней оппозиции.

Перевыборы в Моссовет в театре бывшем Зимина, где зал тонул в криках студентов, требовавших включить в список почетного президиума Троцкого. Дело доходило до мордобоя <... >.

7 ноября 1927 г. близ Университета была построена колонна в 400 человек. Эта колонна была рассеяна лошадьми на Воздвиженке, и я до сих пор храню в памяти запах потного зада лошади <... >.

Весь двадцать восьмой год я куда-то ездил, искал машинисток, чтобы напечатать Завещание Ленина.

В Бутырской тюрьме в 29 году я впервые попробовал одиночества, и одиночество мне понравилось.

Трудность моего положения была в том, что в лагере не было моих однодельцев, моих одномысленников, по крайней мере вся молодежь моего возраста в лагере была исключительно воры-рецидивисты.

В лагере в Вижаихе было две тысячи арестантов. Среди них примерно четверть – пятьдесят восьмая статья, сроки – пять лет, три и даже два года. Осужденных на 10 лет было два человека. На них показывали пальцем.

58-я была разобщена по группам – вроде украинских националистов во главе с Алешко-Ожевским и русских черносотенцев вроде жандармского полковника Руденко.

К группе принадлежали и эсеры – правые, и левые анархисты – была и такая, но злоба их друг к другу была так велика и нескрываема <…>.

Вишера была построена по обычной двучленной каторжной схеме: основные работы – штрафной участок. Эта схема восходит, вероятно, к Египту, а уж к Овидию Назону – наверняка. Овидий Назон был важным примером нашим эстетам на государственной службе вроде Менжинского. Овидий Назон был начальником тюрем Рима <…>.

На Вишере все было просто. Работаешь хорошо – живешь в центре, кладешь кирпичи и роешь траншеи на строительстве бумкомбината (даже можешь стирать собственное белье на речке на Вишере, как с восхищением вспоминал инженер Покровский).

Ведешь себя плохо или работаешь лениво – эти два качества в лагере всегда сливались в единый катехизис лагерной морали – тебя везут на Север, на лесозаготовительный участок: Ваю, Мику, Пелю, и там берешь двуручную пилу в руки и топор./178/

На Вишере я видел, как на суде чести, на воровской «правилке» блатные рубят голову топором по всем канонам ордалий[2]: я обвинил тебя, что ты сука, ты говорил: я лгу. Я кладу голову под топор. Вот бревно, вот острый топор. Руби! Руби! Если ты не найдешь в себе духа ударить – клади голову сам. Тебя положат на бревно десятки рук, а рубить буду я – и ты простишься с жизнью.

Это – поединок духа, нервов, жажда «божьего суда».

Подобие ордалий встретил я во время тифозного карантина в Магадане. Мой сосед – временный сосед во время бесконечного кружения по баракам магаданской транзитки – оказался начальником НКВД Горьковской области. Я забыл его фамилию. В отличие от многих подобных он не скрывал своей принадлежности к карающему органу. Свой арест он считал случайным: разберутся. Мой сосед Червоньян спросил: а как насчет побоев и метода номер три на следствии. Начальник НКВД сказал, что да, в своей следственной практике он применял все это. И дело не в том, что это делалось по приказу или не по приказу.

– Клевета, фальшивые показания, оговоры и самооговоры – вот причина путаницы, из которой не может выбраться НКВД.

– Но ведь это под пытками?

– Ну и что? Если ты не можешь выдержать плюхи или там чего-то другого…

– Вроде тушения папиросы о конец или избиения или гвоздей под ногти, – сказал я.

– Хотя бы. Солгал – значит, ты клеветник, вредитель, мешаешь следствию распутать нитку. Не виноват – терпи, когда тебя бьют, не поддавайся на провокации.

– Вот я слушаю тебя, – сказал я, – и не знаю, что мне делать. То ли смеяться, то ли дать тебе по морде.

<...> Это был человек, говоривший вполне напрямик.

В лагере все, как в жизни. Кого-то преследуют, уничтожают, борются с какими-то призраками, каждый ждет ареста, провокаций. Лагерь – точная мутная копия жизни... <нрзб>.

Березниковский химкомбинат был подлинным гигантом первой пятилетки да еще опытным экспериментальным гигантом, где проверялась и способность рабочих работать учиться, а инженеров-вредителей – руководить.

Потребность в инженерных кадрах была удовлетворена таким путем.

Конечно, все это преобладало над «спросом» на самые различные политические идеи. Но если бы для пополнения лагерей достаточно было растратчиков – набрали бы инженеров из растратчиков. Тут нет ничего принципиально недопустимого. Растратчик – инженер Будзко строил на равных правах с вредителем Покровским.

[На этом же листе рукописи написано вертикально: Ибо вредители в лагере – раздавленные люди, активно помогающие власти руками и мозгом за призраки досрочного освобождения].

В лагере обсуждают не вину – это никого не интересует – ни начальство, ни самих арестантов – все понимают нелепость искупления какой-либо вины – а обсуждают способы досрочного освобождения из лагеря. И цену, которую заключенный может за это досрочное освобождение заплатить./179/

Иностранцы. 10 фирм. Поселок иностранцев.

Четыреста местных грабарей. Пески. Все «черные работы» – земляные и плотничьи. Лёнвенское отделение Вишерского лагеря.

Почти без денег ездил в Москву.

Мне очень хотелось писать. Встретился с Волковым-Ланнитом и договорился о <работе в> журнале «За ударничество». Потом я нашел в Кунцеве родную сестру, съездил в Вологду – отец и мать еще были живы – и вернулся в Москву.

Кажущаяся легкость газетчины, кажущаяся близость к литературе привлекает и обманывает многих. Меня эта легкость не обманула и не обманывает.

Мне нужен был заработок, служба, и нужно было писать вопреки службе.

Очерк давался мне легко. В рассказах я упражнялся непрерывно.

Весь тридцать четвертый год я думал, что мой скромный тюремный опыт, лагерный опыт не пригодится никогда.

Увы!

Первого декабря был убит Киров, Москва замерла в тревоге. Начались аресты.

Редакция журнала, где я работал, получала циркулярные письма: на демонстрации ваш ряд – 20, вашими соседями слева будут Иванов, справа Петров. Оружие брать с собой запрещено. Проследите, чтобы в печати не публиковались воспоминания эсеров, вообще снимайте всякий материал о терроре.

Репрессивные волны катились одна за другой. Я знал в сентябре 1936 года, что обо мне «сообщено», но полную свою невиновность наивно считал надежной гарантией от ареста. Душевная тревога все-таки таилась где-то глубоко <…>.

Из записных книжек 1968 г.

Одно из постоянных моих воспоминаний – виденное в 1930, даже в 1929 году, осенью в Березниках на содовом заводе. На выходе железной дороги поезд многовагонный гудел, шел задом. Крестьянин на пустой телеге не успел проскочить ворота и зацепил осью за буфер вагона. Поезд перевернулся. Набегали вагоны, превращая крушение в катастрофу. Машинист остановил вагоны, когда поезд, казалось, разобьет стену. И тут же – лошадь и телега – у телеги чуть поломано колесо. Вот это «чуть» катастрофы вроде того отверстия, которое в Голландии затыкают пальцем, удерживая плотину. Вроде гвоздя от подковы из английской баллады[3]/180/

Именной указатель: Будзко, Бухарин, Николай Иванович, Волков-Ланнит Л.Ф., Киров С.М., Ленин В.И., Никольская, Покровский, Троцкий, Лев Давидович, Хрущев Н.С.

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.