Сергей Гродзенский

Об отце, шахматах и авторе «Колымских рассказов»

В обычном почтовом конверте этой почти миниатюрной книжечке было бы просторно. Это «Огниво» — первый сборник стихов Варлама Шаламова, авторы ныне знаменитых «Колымских рассказов». На титульном листе – дарственная надпись: «Якову Гродзенскому на память о чердаке на улице Баумана и всём, что было после. В. Шаламов».

Варлам Тихонович Шаламов был другом моего отца, вместе с ним одно время учился на юрфаке Московского университета. Чердак, упомянутый В. Шаламовым, был «студенческим общежитием». Он располагался в одном из домов на Старо-Басманной улице (ныне улица К.Маркса), рядом с садом Баумана. Потому-то Шаламов и спутал название улицы.

Жизненные пути отца и В. Шаламова разошлись в студенческие годы. Варлам Шаламов стал жертвой первой полосы массовых арестов. 13 апреля 1929 года он впервые вошел в тюремные ворота. Ровно через шесть лет, день в день, первый раз «взяли» моего отца. Обоим вменялась в вину «КРТД» — контрреволюционная троцкистская деятельность.

Отец вернулся в середине пятидесятых годов, после двадцати лет тюрем, «истребительно-трудовых» лагерей (Воркутлаг), «вечной» ссылки («Кенгир-Рудник»). Первое время после возвращений в Москву он любил ходить по центральным улицам и говорил, что стоит ему пройти всю «Тверскую» (название «улица Горького» он не употреблял) и он обязательно встретит кого-нибудь из старых знакомых.

Однажды, прогуливаясь «по Тверской», отец увидел мужчину с острым, пронзительным взглядом, идущего слегка покачиваясь. В лице странного пешехода было что-то «разбойничье», заставлявшее некоторых прохожих боязливо озираться. Не без труда отец узнал в нем приятеля давно прошедших студенческих лет Варлама Шаламова. Он вернулся в Москву, пережив Колыму, символизирующую для любого ветерана-зэка предел человеческих страданий. (Покачивание при ходьбе – это следствие побоев, нарушивших вестибулярных аппарат, а также слух.)

Писатель Олег Волков, много повидавший на Соловках, свидетельствует:

«Перед тем, что перенес колымчанин Шаламов за проведенные на Колыме СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ (выделено О.Волковым. – С.Г.), меркнут испытания на прочих островах Архипелага…»

А в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына читаем:

«Лагерный быт Шаламова был горше моего и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения и отчаяния, к которому тянул нас весь лагерный быт».

Помню, отец рассказывал, что в ответ на его восторженный отзыв о только что вышедшей повести «Один день Ивана Денисовича» Шаламов сдержанно оценил Солженицына, охарактеризовав его как «очередного лакировщика» в литературе.

У моего отца установились с Шаламовым дружеские отношения. Сохранились десятки писем, открыток и телеграмм Шаламова. (Были и такие: «Яков, Христом Богом молю, приезжай скорей!») Отец приложил усилия к тому, чтобы выхлопотать Шаламову пособие, и очень обрадовался, когда бывший зэк стал получать пенсию 72 рубля.

В быту Шаламов был человеком непростым. Одна из его особенностей: он кошек любил гораздо больше, чем собак. «Кошка – гордое, красивое животное. Намного лучше собаки, имеющей человеческие недостатки и готовой подхалимисто вставать на задние лапы перед хозяином», — говорил он как-то отцу. Рядом с Варламом Тихоновичем, когда он работал, была кошка по кличке Муха. Чья-то злая рука погубила Муху. Шаламов прислал отцу последнюю фотографию своей любимицы с надписью: «Якову от меня и Мухи. Муха – на другой день после смерти, а я?» 29 июля 1965 г. Москва. В. Шаламов». И приписка: «Муха тебя знала много лет и очень любила. В. Ш.»

Шаламов был страстным футбольным болельшиком, ходил на «Динамо», но болел за «Спартак». Думаю, симпатии к этому клубу отражали неприязнь к ведомствам, которые представляли соперники «Спартака» — «Динамо»и ЦДСА. Узнав, что по телевизору ожидается трансляция футбольного матча, Варлам Тихонович оживлялся и радостно потирал руки: «Сейчас футбольчик посмотрим». Это не вызывало энтузиазма у домашних, ведь предстояли полтора часа громогласных выкриков и прыжков, небезопасных для мебели.

Порой в высказываниях моего отца о Шаламове проскальзывала мысль об интересе Варлама Тихоновича к шахматам. Шахматный мотив иной раз всплывает и в его рассказах. В «Бутырской тюрьме (1937 год)» говорится: «Кормили в Бутырках отлично. “Просто, но убедительно”, по терминологии шазматных комментаторов».

А в рассказе «Русалка» Варлам Шаламов посвящает шахматам целый абзац:

«Я выиграл шахматный турнир – первое место занял, получил приз – шахматы, которые хранятся у меня до сих пор, уничтожена, сожжена была только наклейка, хотя для меня эти шахматы без наклейки – и приз и не приз. Но разумением жены стерта с шахмат эта улика».

По признанию В. Шаламова, каждый его рассказ – «это абсолютная достоверность. Это достоверность документа». Интерес его к шахматам был подлинным. Предполагаю, Варлам Тихонович участвовал в шахматных турнирах. Смутно припоминаю, что он рассказывал о выигрыше шахматного турнира в лагере. Но приз был вручен не ему, а другому, более «благонадежному» зэку.

Мои воспоминания о Шаламове-шахматисте очень скудны. Да и виделся я с ним всего несколько раз. Обычно отец сам ходил в гости к Шаламову. У нас Варлам Тихонович появлялся изредка. Тема шахмат в разговоре не развивалась, поскольку моего увлечения этим делом отец не одобрял.

Как-то, возвращаясь домой, я столкнулся в дверях с выходившими отцом и Шаламовым. Варлам Тихонович поздоровался со мной, а отец спросил:

— Варлам говорит, что видел какую-то твою статью о шахматах. Что это за графомания?

Лицо родителя выражало изумление и иронию, поскольку в мои шахматно-журналистские дела он не был посвящен и, видимо, полагал, что сын не способен написать что-либо более содержательное, чем заявление в профком. Я притворно-вопросительно посмотрел на Шаламова, а тот глухо произнес:

— В газете «Шахматная Москва». Мне понравился заголовок «Шахматные Андерсены». Еще видел вашу заметку по композиции в «64».

— Вы читаете эти газеты? – осведомился я.

— Регулярно просматриваю «Футбол» и «64».

При другой такой же встрече Варлам Тихонович спросил меня:

— Вы знали шахматного мастера Блюменфельда? Я ответил, что слышал о нем – известном теоретике и психологе. Шаламов сказал: «Я знал его племянника Марка Абрамовича Блюменфельда. Мы были с ним в Вишерском лагере. Он имел кличку Макс».

Как раз тогда, в конце 60-х годов, Варлам Тихонович работал надл циклом автобиографических рассказов и очерков, получившем название «Вишера. Антироман». В цикле «Вишера», недавно увидевшем свет, находим рассказ «М.А. Блюменфельд».

А тогда я, полагая, что говорю Варламу Тихоновичу приятное, произнес:

— В 38 году стал жертвой репрессий и погиб председатель шахматной федерации Николай Васильевич Крыленко. Прекрасный был организатор. Благодаря его энтузиазму удалось в 30-е годы проветси знаменитые московские шахматные турниры.

Лицо Шаламова окаменело. «Крыленко!.. Председатель шахматной федерации!.. Прекрасный организатор!.. – глухо произносил он, отделяя одно слово от другого тяжелой длинной паузой, — А вы знаете, кто был этот Крыленко? О “крыленковской резинке” слышали?!» И он стал объяснять мне суть «крыленковской резинки».

Я не запомнил всех его слов и потому приведу две цитаты из опубликованного рассказа «В лагере нет виноватых»:

«В двадцатые же годы действовала знаменитая “резинка” Крыленко, суть которой в следующем. Всякий приговор условен, приблизителен: в зависимости от поведения, от прилежания в труде, от исправления, от честного труда на благо государства. Этот приговор может быть сокращен до эффективного минимума – год-два вместо десяти лет, либо бесконечные продления: посадили на год, а держат целую жизнь, продлевая срок официальный, не позволяя копиться “безучетным”. Я сам – студент, слушавший лекции Крыленко. К праву они имели мало отношения и не правовыми идеями вдохновлялись».

«Высшим выражением крыленковской «резинки», перековки была самоохрана, когда заключенным давали в руки винтовки – приказывать, стеречь, бить своих вчерашних соседей по этапу и бараку. Самообслуга, самоохрана, следовательский аппарат из заключенных – может быть, это экономически выгодно, но начисто стирает понятие вины».

Последний раз я видел Варлама Тихоновича Шаламова в Ленинской библиотеке. Я узнал его сразу по походке. А когда мы поравнялись, то посчитал, что имею право улыбнуться знакомому. Варлам Тихонович остановился, внимательно посмотрел на меня. (О Шаламове говорили, что он в каждом встречном видел «стукача».) Я, продолжая улыбаться, назвал себя. Варлам Тихонович не расслышал, и лишь когда я снова громко повторил свою громоздкую фамилию, заулыбался:

— Вы – сын Якова, — встретив мой кивок, продолжил: — Извините, Сережа, я знаю, что со мной трудно общаться.

И заговорил о шахматах, потому, видимо, что больше ему со мной было разговаривать не о чем:

— Вы в Ленинке по шахматным делам? Яшка вас поругивает: «Балбес мой, — говорит, — тратит уйму времени на шахматы». А я ему сказал: «Не мешай сыну заниматься любимым делом». Так что будет отец пилить за шахматы, отвечайте: мне, мол, Шаламов сказал, чтобы я шахматы не забрасывал.

Говорил он, как всегда, медленно, запинаясь, но дружелюбно. Вести с ним диалог было трудно: он плохо слышал. Разговор наш проходил вскоре после «матча века» (1970 г.), Варлам Тихонович оказался в курсе результатов этого матча. На него произвел впечатление грубый зевок фигуры тогдашнего чемпиона мира Бориса Спасского в партии с Бентом Ларсеном. На прощание В.Т. Шаламов сказал, что хотел бы еще повидаться со мной и поговорить о шахматах.

«Другого раза» не случилось. В конце 1970 года отец слег с инфарктом. От Шаламова пришло письмо, начинавшееся словами: «Яков, за твои добрые дела тебя следовало бы наградить бессмертием вовсе не исключает кратковременных недомоганий, всевозможных кризов…».

В январе 1971 года отца не стало. Варлам Тихонович переживал утрату. Некоторое время мы обменивались празднично-поздравительными открытками. Затем в «Литературной газете» появилось печально известное отречение В. Шаламова от «Колымских рассказов» с упреками по адресу тех, кто способствовал появлению книги в зарубежном издательстве [1].

Помню гневную реакцию знакомых ветеранов ГУЛАГа на поступок Шаламова. Слышал, что кто-то, не ограничившись разрывом отнощений с ним, уничтожал когда-то подаренные им книги и фотографии. Думаю, будь жив отец, он, человек либеральный и сам хлебнувший горя, не осудил бы Шаламова. Постепенно, понимая, что отца Варламу Тихоновичу я не заменю, я перестал ему звонить…

В письме А. Солженицына к В. Шаламову от 21 марта 1964 года есть строки: «…И я твердо верю, что мы доживем до того дня, когда “Колымская тетрадь” и “Колымские рассказы” также будут напечатаны. Я твердо в это верю, и тогда-то узнают, кто такой есть Варлам ШАламов».

Это время пришло. Организуются шаламовские чтения, работает комиссия по литературному наследию В.Т. Шаламова.

…Недавно в Центральном доме литераторов я присутствовал на вечере, посвященном жизни и творчеству автора «Колымских рассказов». В кульминационный момент была магнитофонная запись, и в тишине зазвучал голос Шаламова. Он читал «Шахматы доктора Кузьменко»[2]. Почему именно этот рассказ был записан на пленку?..

Слушая «Шахматы доктора Кузьменко» в авторском исполнении, я вспомнил тот же голос, обращенный ко мне:

«Хорошо, что у Вас есть любимое дело. Занимайтесь шахматами, пишите на шахматные темы».

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.