Ирина Сиротинская

Ответственность, этика и слово В.Т. Шаламова

Варлам Тихонович Шаламов один из тех редких людей, а тем более — писателей, упомянутые качества которых существуют не в декларативной, а в действенной форме. Ответственностью писателя он считал именно художественную правду описываемого.

Часто говорил он: «Писатель — судья времени». Но судья, не произносящий слова с трибун (как обесценились теперь слова!). Писатель пропускает через свою душу, сердце, разум, через всего себя — через память души и память тела, как через горнило, и правда в огне таланта выходит, чтобы произнести свое слово о действительности.

Слово правды-памяти, правды-истины, правды-справедливости.

В письме к своему другу Якову Гродзенскому 12 декабря 1964 г. он пишет:

«Совершив столетний оборот, русское время подходит в своей шкале к нравственному нулю, как накануне 60-х годов XIX века. И возможно, что нужно начать с личного примера, с оценки совестью каждого своего поступка, а в нравственном совершенствовании видеть единственный рецепт выбора — чтобы никогда не повторялось то, что было с нами».

12 января 1965 г. (ему же):

«Главное в человеке, редчайшее и наиболее важное — это его нравственные качества, и роль морального примера в живой жизни необычайно велика».

Я занимаюсь текстами Шаламова, а до этого 16 лет знала его и была его другом. Мне совершенно ясно, что Варлам Тихонович был именно таким моральным примером и как человек, и как писатель.

Мальчиком 21 года он вступил на путь борьбы за справедливость, участвуя в антисталинских демонстрациях. Нет, не контрреволюционных. Он считал, что это Сталин разрушает партию и нарушает принципы социализма. Получив для вразумления 3 года концлагерей на Вишере (Северный Урал), он считает, что жизнь его началась удачно: отказавшись отвечать на вопросы следователя, посаженный в одиночку Бутырской тюрьмы, он счастлив, что не изменил ни на йоту ни себе, ни товарищам.

Едва вступив в ворота лагеря, он пишет письмо в ЦК ВКП(б) и ОГПУ о том, что репрессии отрывают партию от народа, что она становится партией бюрократии. Поступает так, как должен поступить, хотя в лагере он — один, окружен уголовниками, белогвардейцами. Но этот мальчик и без опоры на единомышленников действует так, как считает должным.

За письмо ему добавляют 5 лет ссылки, но самое забавное, что пока длилась эта переписка, его срок кончился (3 года), и он уехал в Москву, а по всему Северному краю еще долго шли поиски «скрывшегося с места ссылки», а он жил под носом у ОГПУ, писал в журналах, женился…

Только в 1937 году ему припомнят эту несостоявшуюся ссылку.

Этот первый лагерь был суровым уроком для юноши.

«Что мне дала Вишера? Необычайную уверенность в своей жизненной силе. Испытанный тяжелой пробой, один, без друзей и единомышленников, я выдержал пробу — физическую и моральную. Я крепко стоял на ногах и не боялся жизни».

Так выковывался характер человека и будущего писателя.

А впереди его ждала Колыма, всего пять лет вольной жизни отпустило ему ОГПУ.

Глубоко чувствующий, сострадающий людям и сопротивляющийся миру, где пришлось увидеть высоты души человеческой и бездны людских пороков — таким он ступил на смертные тропы Колымы.

В заметках «Что я видел и понял в лагере» он пишет: «Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях…» (А может быть он становится зверем, когда ему дают оружие и разрешают убивать невинных).

«Горжусь, что я решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека, если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей — таких же арестантов, как я…
И физические и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал — в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса…»

В рассказах «Бесстрашие», «Тачка» он называет силу, давшую ему волю к сопротивлению.

«Государство и человек встречаются лицом к лицу на дорожке золотого забоя в наиболее яркой, открытой форме, без художников, литераторов, философов, экономистов, без историков. Арестант на предложение “давай” отвечает всеми мускулами — нет. Это есть и физическое, и духовное сопротивление… На государство, которое безвинно посадило меня в лагерь и убивает холодом, голодом, побоями, — на такое государство я стараться работать не буду. Я буду выходить на работу (отказчиков от работы расстреливали), но работать буду плохо. Это и есть “лично мое собственное сопротивление”».

Оно дало опору и сопротивлению духовному — он сберег в себе человека, сберег себя от растления духовного.

В лагере встречались праведники: Федор Лоскутов, врач, его заступничество (о котором не знал Шаламов) перед воровским «авторитетом» спасло жизнь приговоренному ворами Шаламову: он возвращал симулянтов-блатарей обратно на этап, работая в приемном отделении больницы (уже после 1949 года); Георгий Демидов, который ясно понимал, что делают с ними и твердо держался в лагере.

Шаламов часто говорил: «Богу не нужны праведники — они проживут и без Бога. Богу нужны раскаявшиеся грешники».

Но людям, людям нужны праведники, нравственный пример, на который можно опереться. Именно потому считал обязательным Шаламов соответствие слова и дела.

Жестокий путь посылал Бог праведникам: один срок сменялся другим, один забой другим. Вольготно жили в лагере только воровские авторитеты, отнюдь не раскаявшиеся. Но праведники и на них имели влияние. Врач Федор Лоскутов, считавший всех заключенных «несчастными», умел пробудить в воровской душе то ли память о родном деревенском доме, о детстве, о матери. Ему и самому издали светило детство деревенское, голодное, босоногое, но в кругу односельчан, которые не дадут пропасть, накормя, научат ремеслу — поставят на дорогу...

«Я не верю в литературу, не верю в ее возможности по исправлению человека, опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням XX столетия перед моими глазами. Я не верю в возможности кого-либо предупредить, избавить от повторения. История повторяется, и любой расстрел 37 года может быть повторен.
Почему же я все-таки пишу?
Я пишу для того, чтобы кто-то в моей, очень далекой от лжи прозе, читая мои рассказы, всякий смог сделать свою жизнь такой, чтобы доброе что-то сделать хоть в малом плюсе. Человек должен что-то сделать» («Из записных книжек»).

«Рак равнодушия» (из письма А. Кременскому) надо вырезать скальпелем хирурга-писателя.

Своим делом он считал искусство.

«Искусство требует соответствия действия и сказанного слова, и живой пример может убедить живых к повторению — не в области искусства, а в любом деле. Вот какие нравственные задачи ставить — не более.
Учить людей нельзя» («Из записных книжек»).

Я хорошо знала Варлама Тихоновича, могу сказать с полной ответственностью: он был таков, что стыдно при нем было бы жить недостойно, невозможно быть жестоким и злым, и лживым. Не зря Солженицын называл его своей совестью[1].

К тому же Варлам Тихонович обладал редкой проницательностью, видя людей насквозь, их себялюбие, хитрость, стремление «ловчить на чужой крови», делая карьеру.

Праведники делают атмосферу жизни чище, словно озонируют ее. Пусть немногих они вдохновляют, но те немногие передадут свое знание и ощущение другим. Праведники необходимы на земле сейчас тем более, чем более жестоким, безжалостным становится мир, а понятие греха уходит из жизни. О нем и не думает никто, убивая детей и стариков во имя корыстных целей.

Вот строки его письма Б. Пастернаку 1953 года, еще с Колымы, 18 марта 1953 года:

«Корень поэзии в этике, и мне подчас кажется, что только хорошие люди могут писать настоящие большие стихи…»

28 марта 1953 года:

«Задача поэзии — нравственное совершенствование человека — та, та самая задача, которая стоит в программе всех социальных учений, спокон веков лежит в основе всех наук и всех религий».

Еще не освобожденный, еще из мира мороза, бесправия и зла он пишет 24 декабря 1952 года:

«Ведь с юности думалось, как бы принести хоть какую-нибудь пользу, недаром прожить жизнь, сделать что-то, чтобы люди были лучше, чтобы жизнь была теплей и человечней».

Он находит свой путь в жизни — в бескомпромиссной, неприкрашенной правде «Колымских рассказов», которую люди должны знать, чтобы попытаться жить по законам справедливости и добра. Надо предупредить людей — повторение террора возможно, уничтожение невиновных, мирных людей возможно. (Это мы видим и в наши дни.)

«Но уж если ты видел — надо сказать правду, как бы она ни была страшна» (А. Солженицыну, ноябрь 1962 года, по поводу его «облегчения» изображения лагерей)

Как писатель он полагает необходимым писать только правду, не смягчая ее ни в каких целях — ни чтобы проскочить цензуру, ни чтобы угодить «правозащитникам» на Западе. Миллионы мертвецов требуют только правды.

В письме Ф. Вигдоровой 16 июля 1964 года на ее восхищенное письмо он отвечает:

«Вы хотите знать, почему Колымские рассказы не давят, не производят гнетущего впечатления, несмотря на их материал… Мне кажется, дело тут в силе душевного сопротивления началам зла, в той великой нравственной пробе, которая неожиданно, случайно для автора и его героев, оказывается положительной пробой».

Себя он не называл праведником (хотя был им, конечно), говорил только:

«Я никогда не был вольным, я был свободным во все взрослые годы моей жизни»(рассказ «Необращенный»).

Эта внутренняя свобода, сохраненная в ледяном аду, позволила ему сохранить верность правде — истине и стать писателем — свидетелем и судьей времени.

Варлам Тихонович не принимал позы пророка, считал, что поучать людей словами нельзя, не подтверждая слов поступками, личным примером.

В будущем он не видит чистого неба. В письме А. Кременскому (1972 год) он пишет: «И не будет никакого сопротивления — только удар вооруженного противника…» (вспомним Сербию, Афганистан и Ирак).

Предупреждает он и об опасности «блатарской инфекции», которая может охватить мир, как чума: забвение христианских заповедей, гуманной морали, право сильного и жестокого, преступно попирающего заповеди Христа и законы человеческие. Чудовищная криминализация России подтверждает его предвидение.

Но эти мысли не высказываются им «сверху вниз», как мысли непогрешимого человека. Суждение о жизни возникает из художественного ее изображения. Именно искусство, талант делает неопровержимым слово писателя, одушевляемого своей совестью, которую он называет «адептом Бога». И Иисус Христос говорил: «Царство Божие внутри нас».

Готовится к выходу в свет книга «Новое о Шаламове»[2] — его воспоминания, записные книжки, переписка. Она многое откроет читателю. Нет, он не «каменный Варлам», как называл его один поэт…Человек, глубоко сострадающий людям.

Террор ХХI века, превращающий в мишени города и страны, мирных людей, детей, рожающих женщин и стариков подтверждает трагическое предвидение Шаламова. 22 января 1954 г. он пишет Пастернаку:

«Когда солдатчина, военщина начинает править миром, мне кажется до боли, что если это пойдет так дальше — то будет Третье пришествие и начнется история нового, второго христианства. В самом христианстве все дело в пришествии, в явлении Бога в быт….
Поэт... — совесть времени, его неподкупный судия».

Варлам Тихонович, кажется, познал все виды насилия государства над человеком и бесправие — ему отказывают в 1923 г. в путевке в ВУЗ, а когда он поступает в МГУ, то в 1928 г. его все-таки исключают из университета как сына священника.

1929–1931 г.г. — первый арест и лагерь на Северном Урале.

1937–1951 г.г. — лагерь. 5 лет КРТД. Колыма. Золотые забои, угольные шахты. Спасает поступление на фельдшерские курсы в 1946 г. Смерть пощадила его ради памяти о тысячах погибших.

1943 г. — суд, 10 лет за антисоветскую агитацию.

1953 г. — выезд на материк без права жить в больших городах.

1956 г. — реабилитация по делам 1937 и 1943 гг. Но он под жесточайшей цензурой до смерти. Вышло пять крохотных бумажных книжечек, «стихов — инвалидов»:

Итак, сколько же лет он прожил, не зная притеснений, насилия в любом виде.

Только детство — до 1918 года. 18-й год — уже еженощные обыски, «уплотнения», выселения. 10 лет из 75 — свободной жизни. И этот человек написал, что «был свободен все взрослые годы своей жизни». И он не ощущал себя мучеником. Больной, слепой, он чувствовал себя Победителем!

— в одной из последних тетрадей написал он. Сильнее было ощущение победительности таланта — силы и правды написанного, превосходство над эпохой, которой не удалось сделать из него ни игрушку в политических целях, ни раба — в экономических.

И сейчас, как подумаю о нем, поднимается передо мной исполин — великий писатель, великий человек, сохранивший нравственные принципы юности до последних дней в доме-интернате для престарелых.

В своем предисловии к «Воспоминаниям о Колыме» он пишет о своей прозе: «Будет ли она утверждением добра, все же добра, ибо в этической ценности вижу я единственный подлинный критерий искусства».

Одно из последних предсмертных стихов:

Умереть, чтобы жить вечно…

Слова, оплаченные кровью сердца, страданиями души, всей жизнью и верностью должны быть бессмертными.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.