Францишек Апанович

Великий гнев – биография Варлама Шаламова в перспективе созданного автором мифа

В этом очерке я хочу приблизить фигуру автора Колымских рассказов не только через освещение некоторых фактов из жизни писателя и анализ основных образов его творчества (на эту тему уже и так немало написано), но также и через попытку реконструкции его собственного видения своей судьбы и творческого пути, оставленного в его текстах.

Биография Варлама Шаламова, конечно, вызывает интерес у читателей – как отображение жизни человека, который вернулся «из самого дна ада», и одновременно как информация о жизни писателя, творца как такового, позволяющая заглянуть за кулисы, прикоснуться к лаборатории писателя, приоткрыть завесу тайны творчества, которая так привлекательна всегда для публики. И, наконец, это особым образом связано с творчеством писателя: немалая часть его достояния имеет выраженный автобиографический характер и множество фактов из жизни автора колымского цикла играют роль материала, из которого был построен мир его произведений, причём крайне важно создание у читателя уверенности в достоверности рассказа.

Нашей целью не будет выяснение «тайн творчества» посредством биографических данных и не поиск в жизни прототипов героев или эквивалентов ситуаций, представленных в рассказах. Возвращаясь к биографии Варлама Шаламова, мы стремимся к реконструкции посредством его работ «внутреннего» автора, отличающегося от реально существующего писателя своим онтологическим статусом, но тесно с ним связанного на почве писательской деятельности. Поэтому нас будут интересовать, в первую очередь, только определённые моменты его жизненной летописи, прямо или косвенно связанные с проявлениями творческой активности, которые Януш Славински определяет как «биографию в уменьшении». Рассматривать так называемую биографию мы будем одновременно в двух ракурсах, взаимодействующих между собой и в то же время не мешающих друг другу. С одной стороны, это авторский взгляд на самого себя, эксплицированный в его работах либо оставленный в них имплицитно, с целью реконструкции образа автора как конкретной творческой личности. С этой точки зрения, следующий текст будет попыткой прочтения биографии, созданной самим писателем, представленной в его произведениях и являющейся носителем авторского мифа. Реконструкция данного мифа как выражения самосознания творца, а также взгляда на его жизненную позицию будет основной целью этого текста. Однако это требует выхода за авторскую точку зрения с целью отражения участия писателя в литературной жизни или попыток внедрения в её течение, а также выявления – в наиболее общих чертах – процесса формирования его творческого достояния и обстоятельств, связанных с этим процессом. Варлам Шаламов родился 1 июля (18 июня по старому стилю) 1907 года, сразу после подавления первой русской революции, в Вологде, одном из ключевых городов российского Севера, через который проходили колонны политических заключённых. Уже этот факт писатель использовал как важный элемент в создании собственного мифа. В биографическом очерке «Четвёртая Вологда» находим следующую характеристику этого города:

«Вологда — не просто город (…) Севера с большой буквы, не просто архитектурная летопись церковной старины. Много столетий этот город - место ссылки или кандальный транзит для многих деятелей Сопротивления — от Аввакума до Савинкова, от Сильвестра до Бердяева, от дочери фельдмаршала Шереметева до Марии Ульяновой, от Надеждина до Лаврова, от Луначарского до Германа Лопатина. Нет в русском освободительном движении сколько-нибудь значительного деятеля, который не побывал бы в Вологде (…) и либо увязал обеими ногами в жирную унавоженную кровью вологодскую почву, либо (…) бежал.

Вот этот классический круговорот русского освободительного движения — Петербург — тюрьма — Вологда — заграница, Петербург — тюрьма — Вологда, и создал за несколько веков особенный климат города, и нравственный, и культурный. Требования к личной жизни, к личному поведению были в Вологде выше, чем в любом другом русском городе».

Значение представленной характеристики однозначно: она внушает, что уже само происхождение из такого города в каком-то смысле благородно, но в то же время оно накладывает определённые обязательства. Показанный здесь genius loci этого города, определяет как характер происходящих в нём событий, так и тип человека, который принимает в них участие. Это дало возможность зачеркнуть аксиологическое поле прошлого автора, находящегося между двумя полюсами - бунта и жертвы. Перечисление длинного списка ярких имён бунтовщиков (не только политических, но и в целом непокорных, противящихся власти и репрессированных по доносам) в некоторой степени характеризовало героя (а в то же время и автора) как их духовного преемника: они представляют собой модель личностного отношения и судьбы, которая станет его уделом. Следующим элементом авторского мифа стали отношения с отцом, которому Шаламов отводит много места в своей автобиографической прозе и воспоминаниях. Он показывает отца как прогрессивного, духовного, православного сторонника социальных реформ и участника движения за обновление церкви – с одной стороны как выдающуюся личность, человека независимых взглядов, которые он защищал, не думая о последствиях (часто высказывал мысли, противоречащие ортодоксальному православию, и принимал участие в мероприятиях, которые не поддерживали иерархи, что влекло за собой напряжение в отношениях с церковными властями и даже угрожало наказанием); с другой же стороны Шаламов показывал отца как категоричного тирана, безоговорочно подчиняющего своей власти всю семью и не считающегося ни с чьим мнением. «Позитивист из крови и костей» - по определению писателя – руководствовался в жизни правилами здравого рассудка и не допускал мысли о том, что вообще может ошибиться.

Тихий и особенно ранимый, это чувствовал маленький Варлам. Отец – как мы узнаём из «Четвёртой Вологды» - имел отчётливо обозначенные воспитательные цели, вершинные и прогрессивные ( всестороннее физическое и интеллектуальное развитие, а также воспитание способности самостоятельного руководства этим развитием, и главное – жажды успеха), и он дожил до результата их реализации. К арсеналу его педагогических методов принадлежала, среди прочего, организация разного рода представлений, дискуссий на разные темы и совместного участия в охоте, стрельбе, плавании, гребле, ловле рыбы и т.п. При этом он не считался с индивидуальностью каждого ребёнка – ко всем применял одни и те же методы и всем предъявлял одинаковые требования: Те железные рамки нарочитой духовной свободы, в которые втискивал отец юные души своих сыновей, не имели ни единого исключения.(…)Жизнь каждого была запрограммирована от рождения, и неудачи были лишь неполадками из-за внешних причин, нарушивших внутреннюю гармонию отцовского замысла. Мальчик не вписывался в такую воспитательную систему, не мог и не хотел оправдать ожидания отца. Он внутренне восставал против убийства животных, поэтому он отказывался от участия в охоте. Он также не любил разного рода представлений и вообще всего показного. В целом сторонился шума и не принимал участия в популярных играх и забавах, которым с такой страстью отдавались его ровесники. Вместо этого он тянулся к книжкам и «глотал» их в огромном количестве – по определению самого автора – «благодаря самостоятельному овладению техникой скорочтения». Создал себе из них свой собственный мир, забавляясь играми в театре различных фабул из прочитанных произведений и вживаясь в образы литературных героев. К разыгранным историям добавлял свои стихи, писавшиеся в тайне от всех. Это было его духовным убежищем, где он ощущал себя лучше всего.

Отец не был любителем литературы, не знал поэзии и не ценил её, поэтому не понимал интересов сына и не поддерживал их – рассматривал мальчика как прокол в системе воспитания. Зато мама, учительница по профессии, человек глубокой и тонкой культуры, любительница и знаток поэзии, но она не могла быть поддержкой сыну, т.к. отец отправил её на кухню, полностью захватив духовную сферу в свою власть.

В показе детства писателя обнаружились – независимо от степени правдивости самого описания – элементы возникшего ещё в романтизме, но живущего также и в сознании ХХ века стереотипа о поэте (исключительная впечатлительность, непонимание окружающих, удаление от игр ровесников и одиночество, «книжная» жизнь). Этот архетип поэта - ещё одна составляющая авторского мифа: в герое мы без труда распознаём поэта, в лучших традициях романтизма находящегося в конфликте с окружением.

Представленный пример также говорит о глубоком конфликте между отцом и сыном, ведущим к полному отчуждению сына от всего, что отстаивал его отец. В «Четвёртой Вологде» читаем следующее признание, вложенное в уста мальчика:

«Да, я буду жить, но только не так, как жил ты, а прямо противоположно твоему совету. Ты верил в бога — я в него верить не буду, давно не верю и никогда не научусь. Ты любишь общественную деятельность, я ею заниматься не буду, а если и буду, то совсем в другой форме. Ты веришь в успех, в карьеру — я карьеру делать не буду — безымянным умру где-нибудь в Восточной Сибири. (…) Ты хотел, чтобы я сделался общественным деятелем, я буду только опровергателем. (…)Ты ненавидел стихи, я их буду любить».

Представленный здесь конфликт с отцом рассматривается как основное проявление мировоззренческого и этического противостояния, столкновение противоположных понятий: практицизма и бескорыстия, приземлённого рационализма и воображения творца, авторитаризма и свободолюбия, тупой физической силы душевной ранимости. Первый член оппозиции идентифицирован здесь с отцом, а второй с матерью, которую рассказчик показывает как жертву и с которой полностью себя отождествляет.

Образ отца становится здесь синонимом беспощадной силы и несправедливости, которой сын решил противиться на протяжении всей своей жизни. Более поздний образ писателя в лагерях можно рассматривать как консеквецию этого постановления: там он также столкнулся, в несравнимо большем масштабе, с примитивной силой, брутальной властью и элементарной несправедливостью, которым он так же противиться, как жертва, своим творчеством. Такую схему интерпретации удаётся вычитать в его автобиографических письмах, появившихся после лагерного опыта и ставших попыткой интерпретации собственной судьбы, попыткой найти в нём скорее исходный, нежели универсальный или метафизический смысл.

Согласно с оставленной в них интерпретацией, будущее уже вкратце подтвердило справедливость сделанного мальчиком выбора. Провозглашённые отцом прагматичные принципы жизни привели к новой, неограниченной вещественности. Вскоре после после прихода к власти большевиков семью Шаламовых постигли невиданные до тех пор несчастья: голод, еженощные «профилактические» ревизии и реквизиции, и, конечно, самые натуральные грабежи, происходившие на глазах бессильных хозяев. Десятилетний Варлам вынужден был смотреть на своего мудрого, всемогущего отца, как должное снося наказания. Как назло, любимец отца Сергей, служивший в Красной Армии, погиб на одном из фронтов, и отец, которому и так уже стало изменять зрение, полностью ослеп, узнав о смерти сына. В свою очередь, второй сын, Валерий, привлечённый следственными органами, отрёкся от отца, чтобы избежать опасности. Это было полное поражение рационалистической жизненной программы прошлого века. Более функциональной в новых условиях – подчёркивает писатель – оказалась позиция иррационального противостояния власти.

Все эти удары, однако, не сломали отца. Как только ослаб террор в года нэпа, он стал принимать активное участие в общественной жизни. Очень модны были в то время антирелигийные дискуссии. Отец регулярно их посещал, чтобы «вести споры о Боге», а Варлам, вопреки своим убеждениям, должен был его поддерживать.

После окончания гимназии Варлам хотел учиться дальше, но, будучи сыном духовного лица, не получил направления от местной власти. Отец не хотел с этим согласиться и пробовол уладить всё сам, говорил об исключительных способностях сына, но чиновник ясно им отказал.

В 1924 году Шаламов поехал в город Сетунь, под Москвой, где стал жить самостоятельно, работая на кожевенном заводе. Кроме того, принимал участие в проводившейся в то время массовой акции ликвидации неграмотности. Лишь через два, когда вместо направлений на получение высшего образования года стали проводить экзамены, отправил документы в Московский университет и после подготовки в течение нескольких месяцев, находясь в очень трудных материальных условиях, без постоянного ночлега, сдал вступительные экзамены и стал студентом юридического факультета. В сознании писателя чётко засел тот факт, что он ни перед кем за это не остался в долгу, и в первую очередь, он не должен был отцу, - а только своей работе и упрямству.

Время своей учёбы Шаламов описывает как великолепнейший период в жизни, годы неограниченной свободы полных надежды поисков своего места на земле. Москва в его воспоминаниях пульсировала жизнью, прямо захлёбывалось множеством политическиз и мировоззренческих дискуссий, эстетических и литературных полемик, противоречыщих друг другу полемик и программ. Новоиспечённый студент не мог остаться безразличным ко всему этому и с головой нырнул в этот бурлящий круговорот: принимал активное участие в полемиках и политических манифестациях и особенно в творческих и поэтических вечерах.

В политике, меду тем, не принадлежал ни к одной из партий, симпатизировал оппозиции по отношению к Сталину, а в литературе искал лишь своё место. Ходил на разные творческие представления, между прочих на выступления театра-газеты «Синяя блуза», или поэтические вечера, где слушал в исполнении самих авторов стихи Владимира Маяковского, Семёна Кирсанова, Ильи Сельвинского и многих других признанных тогда мастеров, либо ещё начинающих, но уже громких поэтов. Внимательно прислушивался к жарким спорам, проводимых публично сторонниками разных литературных направлений, пробовал сблизиться с некоторыми из них, познакомился с их программными установками, пониманием поэзии, творчества. Какое-то время принадлежал группе под руководством Осипа Брика «Молодой ЛЕФ», встречался с тогдашним лидером ЛЕФа Сергеем Третьяковым. Однако приверженность доктрине отвернуло его от группы, а также нелюбовь руководителя к поэзии (Шаламов неоднократно подчёркивал, что отношение к поэзии было для него испытанием на человечность). Был участником нескольких собраниях литературного кружка, действовавшего при редакции журнала «Красное студенчество», под руководством конструктивиста Ильи Сельвинского, но там уже творилась по определению автора «полнейшая абракадабра». Один раз попал даже на открытое заседание редакции одного из известнейших литературных ежемесячников двадцатых лет «Красная Новь», с участием писателей и критиков, принадлежащих к литературной группе «Перевал».

Уже тогда начал писать собственные стихи, но не решался ещё отдать их в печать. Однако прельщённый призывом редакции «Нового ЛЕФа», которая просила о том, чтобы присылали «новые и не встречавшихся ранее рифм», выслал несколько десятков опытов, добавив к ним некоторые стихи. Ответил ему сам Николай Асеев, который похвалил и рифмы, и стихи, но не напечатал ни одного произведения.

Начинающий поэт искал союзников в своих литературных пристрастиях, пытался научиться чему-нибудь у известных мастеров, но нигде не встретил понимания: и в ЛЕФе, и у конструктивистов разговор идёт только о технической стороне стихотворения и о приёмах, которые он всегда рассматривал как второстепенные или вообще незначительные. «Хочу узнать, где живёт настоящая поэзия, живое искусство» - так он комментировал позже свои поиски. Эти взгляды решительно отличались, от положений ЛЕФа и были ближе «Перевалу». Зато поиски своего пути в поэзии, настоящей поэзии, неподчинённой никаким другим целям, кроме понимания искусства как творчества стало очередной составляющей созданного автором мифа, где он определил себе роль правдивого творца.

Поиски эти были брутально прерваны: 19 февраля 1929 года Шаламова арестовали за распространение послания Ленина к съезду, известного под названием «Завещание Ленина», и осуждён по криминальной статье как «социально опасный элемент» на три года лагерей. Провёл в них в сумме, с перерывом в несколько лет, без малого двадцать лет, самых важных, наверное, лет в жизни человека – в момент ареста ему было неполных двадцать два года, он был на третьем курсе, а вернулся сорокапятилетним мужчиной, с уничтоженным голодом и каторжными работами организмом и полностью разрушенным испорченным здоровьем. Лагеря прервали нормальное творческое развитие писателя и оставили знак на всём его наследии, стали главной темой его произведений и фундаментальным экзистенциальным опытом, который окончательно определил его отношение к жизни, к людям и к миру в целом.

Первый ссылку Варлам Шаламов провёл в лагерях на Урале, над рекой Вишерой, где работал на строительстве химкомбината в Березниках. И во время следствия, и в лагере старался держаться тех убеждений, которые перенял от своих давних кумиров – революционеров царских времён: во время следствия не отвечал на вопросы иили упрямо всё отрицал, защищал обиженных, что влекло за собой суровые репрессии (в том числе и стояние голым на морозе) и не приносило при этом желаемых результатов , ни даже информации о единомышленниках. Оказалось, что в новой ситуации, которая ничем не напоминала ситуацию царских времён, эти взгляды стали непродуктивными. Освобождённый досрочно в октябре 1931 года и оправданный, в скором времени направился в Москву и «без остатка посвятил себя писательству». Это была уже, конечно, другая Москва: бурлящая литературная жизнь, которую он помнил, замерла, последовала унинификация всех направлений культуры, отданных под полный контроль государства, а вся страна страна была под всеобщей индустриализацией и коллективизацией.

В целях заработка Шаламов стал сотрудничать с разными развлекательными журналами, публикуя в них статьи и очерки, наибольшее внимание уделяя, однако, литературному творчеству: тогда появилось, кроме его воспоминаний, около двухсот стихотворений, несколько рассказов, а также более ста идей для новых фабул запланированных прозаических произведений. Планировал даже подготовку к печати в скором времени тома поэзии, а также тома рассказов. Всё наследие тех лет, однако, пропало либо было уничтожено после его следующего ареста. Сохранилось только два рассказа, которые успели ещё тогда выйти в печати: «Три смерти доктора Аустино» – 1936 г. И «Пава и древо» – 1937 г.

Трудно на материале двух маленьких произведений сделать вывод о творчестве того периода. Прежде всего, в них обращаешь внимание на краткость, композиционную целостность, эмоциональность рассказчика вместе с максимально близкой точкой зрения рассказчика и самого героя, что позволяет увидеть мир его глазами и пережить всё вместе с героем. Сам писатель, характеризуя те свои произведения, говорит о влиянии Исаака Бабеля и критикует его орнаментальный стиль в «Конной Армии», а также изданного в 20 гг. в СССР американского писателя Амбросо Берца. На это может указывать как форма его рассказов, так и сильно метафоризированный стиль речи, а также интерес к необычному психическому состоянию, искусность создания атмосферы безысходности, а также чувства трагизма существования, обычной также и в его позднем творчестве. С другой стороны, уже тогда определилось умение соединять неожиданные противоположности, почти по-научному сжато, предельно самодостаточно, характерного для очерка по физиологии, с типичной для новеллы классической концентрацией действия.

Тот период Шаламов потом назвал свои рождением как писателя: именно тогда начал оформляться его собственный оригинальный творческий стиль, тогда начал исследовать свои возможности также в прозе, как и в поэзии. Спустя годы напишет об том периоде. Однако и этот период длился очень недолго – в ночь с 11 на 12 декабря 1937 года Шаламова снова арестовали по предыдущему обвинению, но в статье НКВД сказано ( контрреволюционная троцкистская деятельность), гораздо более серьёзном обвинении, чем предыдущее, он был приговорён к пяти годам лагерей на Колыме. По истечении срока заключения без подачи обоснования пришёл циркуляр с приказом задержать всех заключённых, у которых закончились сроки, до окончания войны. В связи с этой бессрочной побывкой в лагере Шаламову было навешено ещё несколько дел, одно из которых закончилось очередным, десятилетним сроком – за то, что он в повседневном разговоре назвал Ивана Бунина классиком русской литературы.

Лагеря Колымы принадлежали к самым страшным во всём ГУЛАГе, с непрерывными, изнурительными, уничтожающими работами на добыче золота. В них держалась самая высокая смертность среди заключённых, а из тех, кому удалось выйти оттуда живыми, остались только людские лохмотья, неспособные к дальнейшей жизни. Влияло на это множество факторов: климатические условия ( сильные морозы и бесконечные зимы), многочасовой рабочий день, постоянное недоедание, избиение заключённых и завышенные над человеческими возможностями нормы, что приводило к своеобразной спирали смертей, которой зек не мог избежать.

Варлам Шаламов прошёл все «ступени посвящения» узника Колымы: от работ, считавшихся там лёгкими (сбор кедровых игл для нужд витаминного производства, или приготовление воды в котле для картошки, иногда поиск новых месторождений угля на территории Чёрного Озера) до самых тяжёлых ( на добыче угля «Аркагала», на добыче золота «Партизан», а также на золотодобыче «Дзельгала»), результатом чего была дистрофия, цинга и подагра, а также полное физическое истощение и умственное отупение, то есть практически полное уничтожение. Ста уже догорающими на свалке человеческими останками, лишённым надежды выживание и желания жить, потом пришло неожиданное освобождение.

Это освобождение стало результатом чудесного совпадения обстоятельств и ряда добровольцев, во что уже едва ли верилось в тех условиях. Счастливый случай произошёл тогда, когда писатель уже догорал, объявили борьбу с дизентерией, благодаря которой он был отправлен в госпиталь, где его судьбой заинтересовался санитар Борис Лесняк главврач Нина Савоева. Благодаря её стараниям после окончания лечения (что не означало выздоровление) Шаламова оставили в госпитале для помощи при разных лёгких хозяйственных работах, а когда оказалось, что он и сними не мог справиться, ему поручили проведение среди больных культпросветработы, которая заключалась в чтении им многотиражной внутригулаговой газеты, а также в создании вместе с Лесняком стенгазеты. Позже, уже после войны его спас другой врач, преемник Савоевой, Андрей Пантюхов, который снял его с этапа и направил на фельдшерские курсы, после окончания которых писатель до конца срока работал в лагерной системе здравоохранения только благодаря этому выжил.

Вырванный из когтей смерти, практический вписанный в жизнь – после того, как он «прошёл все круги ада» - писатель не мог не увидеть в этом особый знак, подаренный ему судьбой. Знака, что на нём осталась обязанность свидетельства. Это было достаточно частое чувство среди узников, которым удалось спастись из лагерей, Шаламов, однако, не был уверен, стоит ли говорить об том, что пережил, не будет ли это знание уничтожающим, потому как касалось оно не только чудовищности лагерей, но таило в себе страшную правду о природе человека, об иллюзорности культуры и хрупкости её установок, которыми являются качества, что не могут выдержать напора силы. Из своего лагерного опыта писатель вынес уверенность в силе разложения в лагере, которого никто не смог избежать. И поэтому отказывался от этой миссии, которую, казалась, определила мне судьба, хотел уйти от «искушения Иоанна» и от этого задания. «То, что я видел, человек не должен видеть, а даже не должен ничего знать об этом», - повторял он не раз в своих письмах и ставил под сомнение необходимость и смысл самого факта спасения его жизни.

Он чувствовал в себе прежде всего поэта – даже лагерь не убил в нём до конца этого ощущения. В лагере, конечно, и речи не могло быть о сочинении стихов. Измученный голодом, смертельной усталостью и вечным холодом, он не мог даже мысленно сочинять рифмы. Однако во время нахождения в госпитале, когда уже немного набрался сил, вернулась мысль о поэзии. Именно поэзия сблизила его с Лесняком и тем самым стала предпричиной его спасения – это ещё один элемент авторского мифа. Сразу вспомнил он там свои стихи – переписал в тетрадь по памяти и подарил своей спасительнице несколько десятков произведений русских поэтов девятнадцатого и двадцатого веков, в основном, модернистов и своих товарищей двадцатых-тридцатых годов. На собственные поэтические опыты решился лишь в 1949 (наверно только тогда был в силах это сделать). Записи делал тайно на обрывках упаковочной бумаги и на использованных рецептурных бланках, этот способ любят повторять русские авангардисты, стой только разницей, что для них это элемент игры, театральной позы, а здесь просто драматичная безысходность. После освобождения из лагеря в 1951 писатель ещё на два года должен был остаться в ссылке. Поселился недалеко от города Оймякон в Якутии и работал фельдшером в местном госпитале, а каждую свободную минуту использовал для стихов. Исписал шесть собственноручно собранных тетрадей – и этот способ дал название циклу «Колымские тетради», позже счастливо дополненные.

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.