Варлам Шаламов

Валерий Есипов

«Мы море переходим вброд вдоль проволоки колючей...»

Судьба поэзии Шаламова, на мой взгляд, трагичнее судьбы его прозы. Если «Колымские рассказы» в СССР не печатались, то они по крайней мере не искажались при хождении в самиздате и потому получали адекватную — восхищенную — оценку истинных ценителей литературы (что служило писателю огромной поддержкой). Стихи же, выходившие в сборниках и журналах, как правило, подвергались цензуре, многие важнейшие строфы и строки вычеркивались, и о Шаламове-поэте создавалось искаженное или, прямо сказать, ложное представление.

От этого страдал еще больше, ведь он считал себя прежде всего поэтом. Недаром он называл многие свои стихи «инвалидами» и «калеками», а редакторов — «лесорубами». Между тем главное поэтическое произведение Шаламова — «Колымские тетради», шесть самостоятельно составленных сборников, включающих около 350 стихотворений, — не дошло и до самиздата и увидело свет лишь в 1994 году. Результатом всего этого стала вопиющая недооценка первоклассного поэта. Она воплотилась, например, даже в сравнительно недавнем (2008 год) отзыве Е. Евтушенко: «Культура стиха у него была, но своей поэтики не проглядывалось»[1]. До сих пор Шаламова многие числят неким «подражателем» Б. Пастернака — в то время как сам Пастернак называл его сильным самобытным поэтом. Еще в 1954 году он поставил «Синюю тетрадь» — первый рукописный сборник Шаламова, привезенный с Колымы, — рядом с алконостовским томиком Блока в своей личной библиотеке в Лаврушинском…

Блестящий знаток русской поэзии, строгий и педантичный критик, незаурядный теоретик-стиховед, горячо верящий в безграничные возможности классических размеров (каким он предстает в 5-м томе собрания сочинений, выпущенном к его 100-летию в 2007 году), Шаламов был убежден, что «в искусстве места хватит всем», лишь бы у поэта было свое, новое («чужое выжигается калёным железом»).

Жизнь другая, жизнь не наша —
Участь мертвеца,
Точно гречневая каша,
Оспины лица.
Синий рот полуоткрытый,
Мутные глаза.
На щеке была забыта —
Высохла слеза…

Кто этот смельчак, рискующий использовать фетовский хорей в стихотворении о лагерных мертвецах? Конечно, Шаламов! Можно предполагать, что он вполне сознательно отталкивался от знаменитого «Шепот. Робкое дыханье…», писал своего рода трагическую пародию — послание из XX века XIX веку. Вполне естественно для поэта, кредо которого заключалось в строках: «Стихи — это боль и защита от боли, /И если возможно — игра»…

Но в том-то и дело, что о лагерных мертвецах в советской поэзии писать было запрещено. И о многом другом — тоже. А Шаламов писал, вовсе не задумываясь ни о какой цензуре. Так пишут только настоящие.

Недавно в фонде Шаламова в РГАЛИ я нашел рукопись стихотворения под названием «Бухта Нагаево в августе 1937 года». Оно было написано в 1960 году в Москве и вошло в сборник «Шелест листьев» (1964). Но в каком виде вошло? Назвали его просто «Бухта» и опубликовали только начальные строфы:

Легко разгадывается сон
Невыспавшегося залива.
Огонь зари со всех сторон,
И солнце падает с обрыва.
И, окунаясь в кипяток,
Валясь в пузырчатую воду,
Нагорный ледяной поток
Обрушивается с небосвода.
И вмиг меняется масштаб
Событий, дел, людей, природы,
Покамест пароходный трап,
Спеша, нащупывает воду.
И крошечные корабли
На выпуклом, огромном море,
И край земли встает вдали
Миражами фантасмагорий.

Прекрасное стихотворение само по себе, но в нем нет никаких примет времени! Можно подумать, как талантлив поэт, который создал эту изящную, очень гармоничную по звуковой основе, пейзажную зарисовку о пассажирах-туристах или геологах, которые сходят на берег в далекой бухте…

Но в рукописи, в полном варианте этого стихотворения, была еще одна, последняя строфа:

И по спине — холодный пот,
В подножье гор гнездятся тучи.
Мы море переходим вброд
Вдоль проволоки колючей.

Конечно, строфу редакторы убрали из-за «холодного пота» и «проволоки колючей». А ведь только в этом варианте стихотворение получало и смысловую, и художественную законченность. «Мы море переходим вброд» — это и яркая фактурная деталь: заключенных выгружали рано утром, во время начавшегося прилива, и, если угодно, — легкая, неназойливая евангельская аллюзия «хождения по водам». Недаром сам Шаламов считал «Бухту» одним из лучших своих поэтических произведений.

Кстати, то же его колымское воспоминание легло в основу потрясающего рассказа «Причал ада» (1967), и здесь есть пища для размышлений, как у него стихи переходили в прозу.

Опубликовано в «Новой газете» № 121 от 28 октября 2013 года.

«Новая газета», № 121 ОТ 28 октября 2013

Примечания

  • 1. Отзыв Евтушенко цит. по: Евтушенко Е. Каторжник-летописец. — «Новые Известия», 2008, 24 октября.