Николя Верт

ГУЛАГ через призму архивов

Новые источники, факты и выводы

История ГУЛАГа, без сомнения, является одной из областей исследования, которая в пределах того, что можно обозначить «советским периодом» истории России, претерпела самые радикальные изменения. До конца 1980 х годов скрытый мир советских лагерей раскрывался почти исключительно через свидетельства бывших заключенных. В основном это были рассказы о пережитом, которые в некоторых случаях представляют собой образцы литературы самого высокого уровня. С начала 1990 годов, стало доступным огромное количество материалов госархивов Российской Федерации (Государственный Архив Российской Федерации, ГАРФ). С этими материалами в последние годы работали многочисленные российские и зарубежные историки. Какие же из них являются самыми важными с точки зрения фактического материала? Чем они ограничиваются, в чем их пробелы? Каким образом историки сводят в единый диалог документы бюрократии и свидетельства заключенных? Какими дополнительными источниками они пользуются?

Чтобы ответить на эти вопросы, я в данной работе расскажу о своем личном опыте, который приобрел совместно с российскими коллегами в рамках осуществления большого совместного исследовательского проекта, об опубликованных в семи томах материалах истории сталинского ГУЛАГа[1].

Cвидетельства очевидцев

Перед тем, как обратить внимание на самые важные факты, благодаря которым мы открыли архивные материалы, сначала позволим сделать быстрый обзор того, что представлял собой уровень знаний о данной проблеме в конце 1980-х годов. К тому времени имелось большое количество рассказов очевидцев, переживших описываемые события; некоторые из них по праву получили литературное признание. Можно в этой связи напомнить, например, "Один день Ивана Денисовича" Александра Солженицына, "Колымские рассказы" Варлама Шаламова, и "Крутой маршрут" (на немецком они были изданы в двух томах под названием "Маршруты Жизни" и "Ходьба по краю") Евгении Гинзбург. Рядом с этими "классиками" имеется также огромное количество более или менее незамеченных описаний, оставленных теми, кто сам пережил события того времени, при чем первые из них относятся уже к середине 1920 х годов. Среди них два удивительных по точности описания «спецлагерей» на Соловецких островах. Один их этих рассказов имеет своим происхождением француза Рауля Дуге, второй – грузина Сергея Малсагова, который офицером сражался на стороне белых[2]

Разумеется, эти публикации более раннего времени в массе своей меньше по объему, но в которых система принудительного труда представлена в самом широком своем масштабе. Когда в 1930/31 годах целый ряд в основном британских газет начали сообщать о массовых депортациях «кулаков» в лагеря, эти темы также неожиданно исчезли со страниц печати после прихода Гитлера к власти в Германии, больших московских процессов и чисток в Красной Армии. И как только СССР присоединился в 1941 году к коалиции демократий в борьбе против нацистской Германии, «темные стороны» сталинизма были окончательно окружены плотной завесой молчания.

Первая историографическая публикация о советской лагерной системе не привлекла внимания на Западе. Она была создана двумя польскими офицерами, которые сами прошли ГУЛАГ, и вышла в 1945 году на французском языке в небольшом издательстве под псевдонимом Сильвестр Мора и Пьер Цверняк. Книга была основана в основном на рассказах переживших и прошедших лагеря поляков, как гражданских лиц, так и военных, которые были высланы в Сибирь в 1939/40 годах, но в период 1942/43 смогли покинуть СССР. Книга содержит весьма точные описания комплекса тридцати восьми лагерей и включает большое количество карт, показывающих расположение этих лагерей ГУЛАГа[3].

Совершенно другой отклик в период наступившей Холодной Войны получила вышедшая в 1947 году книга Дэвида Даллина и Бориса Николаевских «Принудительный труд в Советской России». Авторам удалось закрепить в общественном сознании Запада цифру в 15 миллионов «рабов принудительного труда». Эту цифру они получили путем весьма смелого приблизительного подсчёта общей численности на основе частичных данных, полученных из официальных советских документов[4].

Вскоре за это дело взялась и Американская Федерация Труда. В конце 1940х годов Соединенные Штаты неоднократно выносили тему "рабский труд в СССР" в повестку дня заседаний Совета ООН по экономическим и социальным вопросам. Постоянно выходили публикации о советских исправительных лагерях после смерти Сталина, хотя их прием все больше сталкивался с политическими препятствиями. Так, в 1955 году, в связи с "разрядкой" Германо-Советских отношений, была утрачена очень важная работа о лагерях, которая в том же году в Мюнхене была переведена на русский Б.А. Яковлевым (под псевдонимом Н.А. Троицкий)[5]

Подобным же образом слабое внимание привлекла к себе работа Поля Бартона "Институт концентрационных лагерей в Советской России", вышедшая спустя четыре года (L'Institution concentrationnaire en Russie sovietique), хотя этот обширный труд к тому времени и представлял собой полномасштабное исследование по данной тематике. Бартон проанализировал целую серию секретных советских документов, а также сообщения очевидцев, прежде всего бывших польских заключенных лагерей, которые были собраны Международной Комиссией против режима концентрационных лагерей. Эта комиссия была созвана в 1950 году Давидом Руссе, борцом французского сопротивления, который пережил немецкий концлагерь и против которого коммунистическое еженедельное издание Les Lettres francaises подало в суд по обвинению в клевете по поводу его статьи о "советской системе концлагерей", вышедшей в газете Figaro 12 ноября 1949 года. Опираясь на данные Давида Руссе[6], Поль Бартон позаимствовал понятие системы концлагерей (systeme concentrationnaire), которое он считал обоснованным по трем соображениям и для советских лагерей:

1) в лагерях пребывает настолько значительная часть населения страны, что только она одна на основе ее расширения представляет собой целое государство в государстве, и не является только частью исправительной системы;

2) изоляция заключенных является только одной из функций, являющейся типичной для лагерей, но она играет при этом значительную роль в промышленном производстве, а также в заселении необжитых частей страны;

3) советские лагеря служат так же и для того, чтобы держать все население в постоянном страхе и терроре[7].

В 1960 и 1970 х годах появились лишь только единичные значительные труды о ГУЛАГе, причем это были литературные произведения: «Один день Ивана Денисовича» (1962), «Колымские рассказы» (1978)[8], и, конечно же, «Архипелаг ГУЛАГ» (1973). Публикация этого сочинения вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Этот «опыт художественного исследования » является попыткой исторической и одновременно литературной реконструкции. Намерение Солженицына было диаметрально противоположным задаче, которую ставил перед собой Шаламов. «Я не историк лагерей» - заметил он в своем дневнике:

Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. <...> Так называемая лагерная тема – это очень большая тема, где разместится сто таких писателей, как Солженицын, пять таких писателей, как Лев Толстой. И никому не будет тесно[9].

Произведение Солженицына базируется на сотнях рассказов пострадавших, собранных бывшим зэком Александром Солженицыным, которые он дополнил выдержками из конфиденциальных документов лагерной администрации.[10].

Из этого монументального труда, посвященного истории лагерного мира, недвусмысленным образом вытекает главная идея: институт исправительных лагерей с самого начала становится неотъемлемой составляющей советского эксперимента, который был начат Лениным. Здесь Солженицын весьма расходится с теми, кто, как например, Давид Руссе или Пауль Бартон, полагали, что советская система лагерей начала формироваться в начала 1930 х гг., с момента сталинского «Великого перелома» насильственной коллективизации, «ликвидации кулачества» и начавшегося массового террора.

«Архипелаг ГУЛАГ» зафиксировал в общественном сознании Запада на длительный период факт наличия советских лагерей и в огромной степени спровоцировал интерес историков к этой теме. Книга Солженицына вызвала широкие споры о значимости и смысле принудительного труда в советской экономике, хотя и несколько бесполезные: слишком академичные в связи с полной недоступностью архивных материалов.

Дебаты, к которым подтолкнули историки экономики, дали повод также и демографам вместе с политологами подискутировать о достаточно противоречивом количестве заключенных лагерей, которое Солженицыным оценивалось уже к концу 1930-х годов в двадцать миллионов. На страницах узко профессиональных журналов, таких, как Soviet Studies и Slavic Review , бушевала ожесточенная «война чисел», во время которой «высокие» оценки этого числа, дававшиеся Робертом Конквестом или Стивеном Роузфильдом (от 15 до 20 миллионов заключенных ГУЛАГа и многих миллионов казненных во время «Большого Террора» 1937/38), сталкивались с «низкими», которые давали Стивен Уиткрофт или Наум Ясный (от двух до трех миллионов заключенных лагерей и «сотни тысяч» жертв периода 1937/38). Высокие числа были признаны правдоподобными всеми известными советскими диссидентами[11].

На самом деле во время этой «войны цифр» дело шло о более широкой проблематике, чем только ГУЛАГ. Это была часть принципиальной полемики между представителями «школы тоталитаристов» и «школы ревизионистов», которые тогда занимались исследованиями в одних и тех же областях советской истории. В первой половине 1980-х годов позиция по отношению к численности репрессий - по отношению к масштабу принудительного труда, количеству заключенных ГУЛАГа - была индикатором, который указывал, к какому из «советологических кланов», развернувших в то время по всем правилам проводимую «интеллектуальную гражданскую войну», склонялся или принадлежал тот или иной исследователь[12].

Вторжение в Перестройку

В момент самой высокой точки этого противостояния в СССР началась «Перестройка». Под знаком гласности тема сталинских репрессий вновь стала вызывать интерес. С момента свержения Хрущева в 1964 году в течение более чем двадцати лет, во времена брежневских заморозков, эта тема была "целиной". И тут в период между 1986 и 1989 годами хлынул целый поток рассказов и свидетельств очевидцев того времени, документальных фильмов и философско-историческо-литературных эссе, жанра, который в русской традиции называется публицистикой.

Характерно, что все авторы принадлежали к самым значительным изданиям, или толстым журналам того времени, таким, как «Новый Мир», «Дружба Народов», «Знамя Октября», или «Огонек», тиражи которых достигли самых высоких величин[13].

Авторы принадлежали к поколению шестидесятников, которое стало настоящим интеллектуальным явлением во время короткой хрущёвской оттепели: журналисты, публицисты, сценаристы, социологи, экономисты и историки — последние, правда, реже, так как они были подвержены все же часто давлению и воздействию официальной идеологии. В связи с этим они все больше теряли свое влияние на общественное мнение и, соответственно, падал и спрос на их труды[14]. Так как архивы были по прежнему закрыты, тема «репрессий при Сталине» раскрывалась по большей части публицистами в жанре журналистики, литературы и рассказов очевидцев. Самое большое значение имела в то время публикация «Архипелага ГУЛАГ», которая была одобрена летом 1989 года Политбюро ЦК. После этого были переведены на русский и западные «классики», такие, как Роберт Конквест и Мартин Малия. Буквально за одну ночь из обеих западных интерпретаций «феномена Советского Союза», была создана и получила распространение концепция «тоталитарной модели», в соответствии с которой количество жертв репрессий все более возрастало и переходило все мыслимые пороги: 30, 50, 70 миллионов....

В этой новой обстановке всеобщего «покаяния»[15] была вызвана к жизни организация «Мемориал», которая дала сильнейший толчок исследованиям истории репрессий и ГУЛАГа, а также оказывала и оказывает до сих пор огромное воздействие на тех, кто участвует в этих видах деятельности. В атмосфере, которая благоприятствовала «новому открытию прошлого», и особенно открытию «темных сторон» сталинизма, эта организация столкнулась с колоссальным ростом численности своих рядов. Уже в 1989 году под ее эгидой собрались сотни местных объединений, организаций и групп, своим созданием обязанные людям, которые приняли близко к сердцу историю своей страны и которые собирали столь скудную информацию о сталинском периоде, рассказы выживших очевидцев, записи из дневников и документы — все, что хоть отдаленно имело отношение к истории преследований и лагерей. Этим группам и объединениям удалось воздвигнуть более сотни памятников жертвам сталинизма. Благодаря упорству историков «Мемориала» понемногу открывались некоторые архивы, связанные с историей репрессий. В 1989/90 годах Виктор Земсков и Александр Дугин получили доступ к материалам архивов Главного Управления лагерей и МВД, и опубликовали первую статистику о численности заключенных лагерей, «спецпереселенцев» и тех лиц, которые были приговорены судами, специально созданными политической полицией[16]. Эта статистика указывала на то, что в предыдущие годы в публицистике получило название «инфляция количества жертв». В дальнейшем этих авторов и игнорировали, и критиковали, и подвергали осмеянию. Тем более, что никто из них в своих публикациях не мог добавить к своим примечаниям соответствующие данные из архивов, так как архивные документы официально были запрещены к открытой выдаче и использованию. Потребовались распад СССР и Указ Президента Российской Федерации Бориса Ельцина для того, чтобы огромный архивный фонд ГУЛАГа, который хранился в Государственном Архиве Российской Федерации (ГАРФ), постепенно стал доступным[17] В настоящее время начинается новый этап в исследовании системы советских лагерей.

Постоянно открываемые в последние пятнадцать лет горы материалов из архивов ГУЛАГа, которые хранятся в фондах ГАРФа, представляют собой только очень незначительную часть необъятной по размерам бюрократической прозы, оставленной за десятилетия «творчеством» тупой и пресмыкающейся организации управления ГУЛАГа. Местные лагерные архивы, которые складировались в сараях, бараках, или других быстро разрушающихся строениях, во многих случаях просто исчезли, как, к сожалению, исчезла и основная часть лагерных строений. Это в целом является причиной для постоянно остающегося очень незначительным числа монографий, посвященных тому или иному комплексу лагерей[18] Таким образом, историки ГУЛАГа, с одной стороны, сталкиваются со значительными пробелами в источниковедческой базе на местном уровне, а с другой – с настоящим «наводнением» документов на центральных уровнях, порожденным тем, что я называю подлинно «бюрократической культурой докладов»[19].

Вызовы и проблемы историографии

На самом деле архивные материалы, связанные с ГУЛАГом, представляют собой в концентрированной форме те проблемы, с которыми сталкиваются все исследователи, занимающиеся проблемами истории советского общества: в связи с незначительным объемом источников, которые обязаны своим происхождением самим заинтересованным лицам, историки ГУЛАГа сталкиваются с опасностью, которую в целом констатировала Андреа Грациози для области исторических исследований, связанных с СССР:

Исследовать жизнь советских граждан только на основе рассказов, которые были сочинены различного рода бюрократами, чьей задачей было перехватывать такие рассказы и держать их под контролем[20].

Для иллюстрации достаточно привести одну цифру: уже в 1950 году количество подчиненных центру служащих ГУЛАГа возросло до 133000, и они имели дело ни с чем иным, кроме как с материалами, посвященными положению на местах[21] Эта неисчерпаемая «бюрократическая проза» представляет для историков материал различного качества. Историку необходимо подходить с критическим взглядом к «образцовым рассказам», которые регулярно поступали из самых высоких «органов» ГУЛАГа в адрес компетентного министерства (внутренних дел), и отличать их от документов внутреннего пользования, которые вращались на более низких административных уровнях, и которые, как правило, были более откровенными и информативными. Один пример: во второй половине 1941 года война приводит к нарушению равновесия во всей организации ГУЛАГа. Хаотическая передислокация сотен тысяч заключенных, арестованных и содержавшихся в тюрьмах лиц из западных частей СССР, обостряет проблему переполненности лагерей в восточных частях страны. Нормы рационов питания больше не соблюдаются, смертность резко возрастает. В своем большом докладе о балансах, этом подлинном гимне ГУЛАГу во время Великой Отечественной Войны, который посылает Берии 17 августа 1944 года Наседкин, шеф Главного управления лагерей, высокие показатели смертности среди пленных (которые в 1942 и 1943 достигли примерно двадцати процентов) облачаются в следующий пикантный эвфемизм:

Уже в течение первого года войны изменился физический профиль заключенных, а именно в направлении снижения производительности труда[22].

Но, к счастью, исследователям истории общества доступны сотни документов, в которых лагерное начальство описывает подлинную картину на местах. Так, начальник Актюбинских лагерей пишет 22 октября 1941 года вышестоящим органам:

Мы наблюдаем взрывообразный рост смертности среди заключенных {…} Этот феномен имеет своей причиной жалкое состояние продовольственного снабжения, из - за которого, кроме всего, возникают многочисленные случаи чесотки и пеллагры. Заключенные не получают предписанное им продовольственное снабжение. В этой связи они едят даже корни. 20 октября бригада заключенного Шубакина сварила убитую заключенными бродячую собаку[23].

Чтобы понять реальность ГУЛАГа изнутри, представляет значение – а сегодня еще и является возможным – реконструировать с одной стороны «цепочку» докладов, циркулировавших от основания до самой верхушки управления, а с другой стороны, сравнить различные типы внутренних документов. С этой точки зрения, особенно показательными являются регулярно проводимые на местах инспекции, так же, как и стенографические протоколы заседаний сотрудников управления ГУЛАГа.[24] В дальнейшем представляется особо интересным сравнить документы и материалы, источником которых является Главное управление лагерей, с источниками, предоставленными другими правоохранительными инстанциями, особенно Министерством юстиции и прокуратурой. В свете всех этих документов и их изучения наше знание о ГУЛАГе стало более значительным.

Данные и факты статистики

Первая важная проблема, с которой сталкивается в своей работе историк, это проблема, вызвавшая столь серьезные дебаты, а именно проблема статистических данных. Из имеющихся в открытом доступе фактов следует, что в момент высшего развития ГУЛАГа в начале 1950 годов в лагерях содержалось примерно 2,5 миллионов человек, а в конце 1930 х - чуть менее двух миллионов[25].

К ним относятся «спецпереселенцы» (или просто трудпереселенцы), которые в массе своей были высланы коллективно на основании простого административного постановления и были размещены принудительным образом в спецпоселениях, которые подчинялись центральным органам управления ГУЛАГа. В 1939 году их число составило примерно 1,2 миллиона человек, и в 1953 году – 2,7 миллиона[26].

Открытие архивов сделало, наконец, возможным понять различные «сферы» деятельности вселенной ГУЛАГа и прояснить различные категории ее жертв, оказавшихся на краях и обочинах этой вселенной. В этом отношении в работах до 1990 года царила невероятная путаница. Имеется целый ряд трудов по теме, до той поры мало изученной, касавшейся мира «спецпереселенцев» и «трудовых переселенцев», мира людей «ни то ни се», попавших в промежуточное положение между свободой и лагерным заключением, и которые представляли собой самые примечательные единицы советской репрессивной системы. В связи с массовыми депортациями они представлены различными социальными и этническими группами, подвергавшимися наиболее распространенным формам принудительного труда[27].

Разумеется, эти цифры, привязанные к определенному периоду времени, являются статичными, и должны быть дополнены, для убедительности, данными притока в связи с доставкой нового контингента и оттока в связи с освобождением. В отличие от того, как это описано в основной части воспоминаний – авторами которых в большинстве случаев являются интеллектуалы или члены партии, которые, как правило, приговаривались к весьма длительным срокам заключения и вдобавок, по причине абсолютного произвола, незадолго до окончания длительного срока получали новый приговор и срок, - данные и цифры, полученные из архивов ГУЛАГа (а также материалы из архивов Министерства Юстиции), обнаруживают высокую степень колебаний. В разные годы освобождалось от двадцати до сорока процентов заключенных. Заключение в лагерях также не было обязательно тождественно смертному приговору. Высокая флуктуация является в известной степени причиной большой неопределенности в отношении определения общего числа заключенных лагерей. Цифра в двадцать миллионов основывается в огромной степени не на расчетах, связанных с определенным моментом времени в истории ГУЛАГа; она представляет собой цифру, к которой приходят – с отклонением в несколько миллионов - путем сложения количества прибывавших в лагеря на протяжении периода времени примерно в двадцать лет, а именно в период с 1930 по 1953 гг.

В противоположность такому расширительному пониманию, большинство заключенных лагерей не относится к категории «политических», которые получили свои сроки по приговорам специальных судов в связи с печально известной статьей 58 части 14 советского уголовного права за «контрреволюционную деятельность». Скорее, напротив, количество таких заключенных колебалось от года к году, другими словами: в зависимости от внутренних противоречий сталинского режима и их обострения, оно колебалось между двадцатью и тридцатью процентами[28]

Но и другие заключенные далеко не все были преступниками в общепринятом значении этого слова. Самые подробные данные министерства юстиции и органов прокуратуры указывают на то, что большинство приговоренных к лагерному заключению нарушили один из каких-либо бесчисленных репрессивных законов, распространявшихся на почти все области жизни. Так, бесчисленные незначительные правонарушения причислялись к преступным деяниям. Наказывались «обычные» граждане за «обычные» поступки: «наносил вред общественной собственности» тот, кто в связи с голодом оставлял пару колосков на убранных колхозных полях; «спекулировал», продавая дефицитные товары, чтобы как-то уйти от своего убогого существования; «оставил свое рабочее место» тот, кто пытался сопротивляться все более беспощадным нормам выработки на производстве; «паспортный режим» нарушал тот, кто в поисках работы либо жилья покинул место жительства. Историк и президент «Мемориала» Арсений Рогинский, верно заметил, что эти «обыкновенные» заключенные, которые не приговаривались по статье 58, ни в коей мере не были «уголовными элементами», а были жертвами политических репрессий, которые за самые незначительные действия и социальные провинности несли несоизмеримые по карательной силе наказания. В свете доступных в настоящее время фактов можно прояснить и установить различные типы приговоров, выносившихся в различные годы различными инстанциями (специальными органами НКВД, военными судами, обычными судами), равным образом как и соответствующую меру наказания в связи с той или иной статьей, и, наконец, соответствующие группы жертв этих процессов. Таким образом, из континуума сталинских репрессий можно выделить определенные наиболее значительные моменты:

• В начале 1930 годов это были преимущественно те слои крестьянства, которые сопротивлялись насильственной коллективизации, и которые преследовались как в судебном, так и во внесудебном порядке;
• В середине 1930 годов внесудебному преследованию, осуществляемому главным образом руками милицейских троек[29] подверглись те новые слои городского населения, которые были выходцами из сельских районов и которые оказались на периферии общества;
• Во время «Большого Террора» 1937-38 года только внесудебные инстанции НКВД (тройки[30], двойки[31], ОСО[32], военные коллегии Верховного Суда) вынесли примерно полтора миллиона приговоров, из которых половина была смертными. В оба эти года отмечается самый значительный приток вспомогательного персонала (и количество заключенных ГУЛАГа и транзитных тюрем возрастает от 1,1 миллиона до приблизительно двух миллионов);
• После вступления в силу нового закона от 26 июня 1940 года предусматривалось лагерное заключение до года в связи с «оставлением рабочего места», и в этой связи количество приговоров к лагерному заключению, вынесенных обычными судами, достигло рекордных величин[33];
• Во время войны появились военные суды: в течение четырех лет они приговорили к суровым наказаниям (заключению в лагерях) более двух миллионов человек в связи с «уклонением от работы» (Закон от 26 декабря 1941 года) и «предательство Родины»[34];
• После вступления в силу 4 июня 1947 года нового закона воровство стало наказываться настолько сурово, как не предусматривал никакой подобный закон, когда-либо принятый в Европе с начала XIX века, и это привело в 1947 и 1948 годах к высокому показателю по долговременным срокам заключения в лагерях (в среднем от шести до восьми лет). Обычные суды вынесли приговоры по поводу более чем одного миллиона человек, из которых большинство составляли колхозники и рабочие, которые воровали по причине нужды[35].

К настоящему времени проведены исследования и в отношении социологической и этнической принадлежности заключенных. Результатом их стала картина «лагерного сообщества» как слепок советского общества по социологическим и этническим параметрам. Стоящие на низшей ступени слои общества (колхозники и рабочие) были, бесспорно, в количественном отношении наиболее заметными группами, и только количество интеллектуалов, академиков и лиц, которые на жаргоне органов управления обозначались как бывшие[36] с легкостью завышалось. Также и деление по национальному признаку соответствовало – по меньшей мере, до второй половины 1940 х годов – процентному соотношению различных представителей «великой семьи народов СССР». Как только в 1945/46 г.г. начало поступать большое количество заключенных из балтийских стран и западной Украины, из числа тех, что оказывали сопротивление советской оккупации, это равновесие нарушилось[37].

Для того, чтобы задержаться на бывших столь спорными на протяжении многих лет статистических данных, нам нужно также отметить еще один важный момент, который архивные материалы также несколько прояснили — уровень смертности. Самые последние исследования дают среднестатистический уровень смертности в диапазоне от примерно четырех процентов в период с 1931 по 1953 гг. (период времени, по которому представляет информацию центральная статистика). Главное управление лагерей зарегистрировало в течение этих двадцати трех лет 1700000 случаев смерти; уровень смертности сильно колебался в зависимости от года и места положения лагеря. Самой тяжелой фазой стали годы войны. В 1942, а также в 1943 году умер каждый пятый заключенный. В общем сложности один миллион человек в ГУЛАГе умер во время войны от истощения и голода.

В тот же период времени один миллион заключенных был так же досрочн освобожден – для того, чтобы прямо из лагерей быть зачисленным в боевые части на фронте[38]. Другими ужасными годами были: 1933, год великого недорода на Украине, когда погиб каждый седьмой заключенный ГУЛАГа; и 1938 год, когда огромные поступления жертв «Большого Террора» нарушили всю систему лагерного снабжения: тогда умер один из каждых десяти человек[39].

Начиная с 1946 года эти цифры начали значительно снижаться: власти подсчитали все количество недостающей рабочей силы по всей стране. С этого момента заключенные эксплуатировались более «рационально»; как следствие, годовой уровень смертности колебался в конце 1940-х - начале 1950-х годов между 0,5 и 1,2 процентами; во время, предшествовавшее войне, уровень смертности колебался между тремя и семью процентами в год[40].

Шансы на выживание весьма отличались в зависимости от места расположения лагеря. Здесь сходятся статистика и рассказы очевидцев. Среднестатистический уровень смертности в каком-нибудь лагере сельскохозяйственного производства в казахстанском районе Караганды был в пятнадцать раз ниже, чем в самых страшных лагерях Колымы.

Прежде чем мы закончим эту важную главу статистики ГУЛАГа, встает еще один вопрос: что может привести в качестве доводов историк тем, кто ставит под сомнение эти цифры и факты? Прежде всего, еще раз допустить, что бывают недостатки в исследовании. Таким образом, каждый исследователь, знакомый с архивами ГУЛАГа, во время своей работы мог столкнуться с бесчисленными ошибками в бухгалтерских отчетах, а также и с фундаментальными просчетами (путаницей в количестве заключенных и рабочих дней, месячных и годовых норм), которые могут быть объяснены низким уровнем образования управленческого персонала, заполнявших страницу за страницу рядами цифр для отчетов по «состоянию прибыли и убыли» в лагерях. Однако, несмотря на такие отдельные ошибки, в настоящее время, корректируя документы, имеющие своим происхождением различные органы управления (юстиции, прокуратуру, МВД, Главное управление лагерей), можно восстановить статистические ряды, которые, как правило, ведут к получению более надежных результатов. При этом остается некий «коэффициент погрешности», который Варлам Шаламов прекрасно проиллюстрировал в своем рассказе Шерри – Бренди, посвященном смерти в лагере Осипа Мандельштама. Поэт лежит при смерти, умирает, умер – точно, его уже нет в живых, но он умирает за два дня до своей «официальной» смерти.

Но списали его на два дня позднее — изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти —немаловажная деталь для будущих его биографов[41].

Анализ ГУЛАГа: систематические данные

Первая весьма «позитивистская» фаза нового подхода к ГУЛАГу как к объекту исторического исследования, в процессе которой восстанавливались такие свидетельства, как макрофакты и данные по количеству заключенных, по категориям вынесенных приговоров, по средней длительности сроков заключения, смертности, социальной структуре заключенных, привела в 1998 году к завершению энциклопедического труда, который издали историки «Мемориала» Арсений Рогинский и Никита Охоткин: «Исправительные Трудовые Лагеря СССР, 1923-1960»[42]

Впервые в этой книге представлен список всех исправительных трудовых лагерей и даются краткие характеристики более чем 500 лагерных учреждений - главков[43] и лагерное руководство) с определенными указаниями, а именно:

• Обозначение и исторический очерк исправительного учреждения или лагеря;
• Статус (спецлагерь, трудовой лагерь, территориальное управление трудового лагеря, отделение лагеря);
• Период существования учреждения;
• Место расположения;
• Виды деятельности – основная и подсобные хозяйства;
• Основная численность заключенных, установленная на основе помесячно отмечаемых данных отдела снабжения и учета;
• Краткие биографии руководителей лагеря;
• Место хранения лагерных архивов.

Эта лагерная энциклопедия показывает, какими до смешного незначительными в начале 1990 х гг. были собранные данные и информация о лагерях. Сам мир лагерей проявился как гигантский айсберг, чьи скрытые масштабы было столь сложно осознать, так как этот айсберг постоянно менял свои очертания: многие лагеря, которым утверждали задания по лесозаготовке, горным работам или по ходу работ (железные дороги, каналы, строительство улиц), постоянно и одновременно меняли свои места дислокации; они обозначались часто простыми номерами (Стройка 513, Стройка 624, и т.д.) и подлежали постоянным административным и экономическим перестройкам. Эти факты экстремальных изменений и уничтожения лагерных архивов делают невозможным осуществление отдельных исследований по многим лагерям.

Поэтому историки во второй фазе, начиная с 2000 года, стали рассматривать лагерный мир скорее тематически. Этому способствует также и упомянутая семитомная история сталинского ГУЛАГа, которая к настоящему моменту представляет собой полномасштабную публикацию документов советского мира лагерей периода с 1930 по 1953 годы. Данный тематический подход анализирует систему ГУЛАГа как целое и под различными аспектами: как место осуществления репрессий, как систему принудительного труда, как гигантскую структуру управления, которое образовывало подлинное «государство в государстве», как общество со своими кодексами и внутренними конфликтами, со своими социальными характеристиками и повседневной жизнью. ГУЛАГ как место репрессий и подавления мы уже упомянули и не хотим к этому вновь возвращаться. Стоило бы еще раз только вкратце напомнить, что одним из новых аспектов при проведении таких исследований является попытка через подробный анализ различных проводившихся сталинским режимом кампаний преследований лучше понять и количественно идентифицировать различные потоки заключенных, которые поставляли на протяжении четверти века лагерям и «спецпоселениям» все большее количество человеческого материала[44].

Само собой разумеется, что такая работа требует постоянного сравнения архивов ГУЛАГа с другими источниками: с уже упомянутыми архивами МВД, прокуратуры и верховного суда, но также и с потоками переписки внутри политического руководства по вопросам уголовного права или с докладами и отчетами, которые министр внутренних дел (а также Молотов и Берия) предоставлял Сталину.

ГУЛАГ как экономическая система

Важная область исследований касается экономического измерения принудительного труда.[45] Несмотря на чрезвычайную сложность используемых во внутренней лагерной статистике показателей конъюнктуры, несмотря также на обширную так называемую туфту, искажающие картину фальсификации балансов и подлоги, в целом ряде исследовательских работ удалось дать достоверную оценку вклада, который принудительный труд вносил в экономику сталинского Советского Союза. И так как число заключенных лагерей по большей части должно быть скорректировано в сторону понижения, это же применимо и к экономическому значению принудительного труда. Сегодня нужно исходить из того, что его вклад в промышленное производство и производство энергии и никогда не превосходило восемь - десять процентов (и это касается как создаваемой стоимости, так и капитальных инвестиций).

Конечно, отмечаются большие различия по отраслям. В момент своего высшего развития, в начале 1950 х гг., ГУЛАГ обеспечивал сто процентов потребности в платине и бриллиантах, девяносто процентов серебра и тридцать пять процентов добычи цветных металлов, таких, как никель; к ним же относятся двенадцать процентов потребности в угле и древесины[46] Так же при разработке и освоении полезных ископаемых в необжитых районах страны, куда по своей воле вряд ли отважился бы поехать свободный человек, принудительному труду отводилось более высокое значение, а функция репрессивной политики всегда выходила не первый план. При проведении массовых репрессий речь никогда не шла об экономических, а о политических целях. Анализ внутренней документации ГУЛАГа однозначно указывает на то, что в периоды 1937/38, 1940/41, и 1947/48 гг., когда увеличивались масштабы политических преследований и возрастало количество заключенных, это ни в коей мере не вело к росту производительности, а как раз наоборот, каждый раз заканчивалось огромной дезорганизацией[47]. Такие резкие «приливы» количества лагерного населения в конце 1940-х и начале 1950-х гг. вносили свой значительный вклад в кризис принудительного труда. На это однозначно указывают архивные материалы бюрократии ГУЛАГа. Эти кризисы имеют большее количество причин: к ним относится большой приток заключенных в период1945/46 гг., появление новой их категории - противники режима из балтийских стран и Украины; другой причиной является массовый рост числа криминалитета в лагерях, когда враждующие преступные кланы воевали между собой; и, наконец, во все более возраставшем количестве коллективных отказов от работы (забастовок).

Все это вело к падению производительности труда. Для того, чтобы ее поднять, вводились премии и незначительные вознаграждения за труд в виде зарплат, и более высокие рационы питания для тех, кому удавалось выполнить норму выработки. Однако эта программа терпела неудачу, сталкиваясь с реальностью лагерной системы: инфраструктура устаревала и изнашивалась; запасы легко добываемых полезных ископаемых быстро истощались[48]. Сумасбродные, выдуманные верхними эшелонами власти проекты кончались неизбежными фиаско[49]. Огромные лагерные комплексы оказывались со структурной точки зрения трудно реформируемыми; смешная по величине «зарплата» не могла быть стимулом для заключенных, когда они организовывались во враждующие банды – что, помимо прочего, приводило к необходимости иметь больший персонал охраны и управления (почти 300000 человек). Инспекции, проведенные в 1951/52 гг. в наиболее значительных лагерных комплексах, отразили безнадежное положение, в котором оказалось управление перед лицом постоянно падающей рентабельности. Пришли к выводу, что стоимость содержания и охраны одного заключенного была выше, чем предоставляемая зарплата, которую получали вольнонаемные рабочие на том же строительном объекте. А производительность их труда была выше.

По инициативе Главного управления лагерей лагерное начальство отпускало заключенных досрочно, при условии, что они останутся работать на том же месте[50]. В 1951 году Мамулов, один из заместителей Берии, даже предложил радикальную реформу лагерной системы: 75 процентов заключенных должны были быть освобождены и в качестве «спецпереселенцев» принудительно прикреплены к одному месту (без права передвижения), работая на тех крупных государственных предприятиях, которые занимались добычей природных ископаемых в наиболее суровых с климатической и природной точек зрения частях страны[51]. Этот кризис ГУЛАГа начала 1950-х гг. проливает новый свет на волну амнистий после смерти Сталина: основания для них имели не только исключительно политическую, но также – и даже более всего – экономическую природу.

Таким образом, экономические соображения при изучении ГУЛАГа как системы принудительного труда позволяют лучше понять внутреннюю логику способа производства, который установился в начале 1930х гг. В целом, мы можем сегодня лучше оценить экономические затраты принудительного труда, который стоил жизни примерно двум миллионам человек и каждый год подвергал нещадной эксплуатации миллионы взрослых людей, вынужденных надрываться на работе, имевшей низкую производительность труда и часто совершенно никому не нужной.

ГУЛАГ как бюрократическо-репрессивная система

Речь идет также и о системе репрессий и экономической системе как единое целое. ГУЛАГ нужно исследовать также и с точки зрения истории управления и его аспектов, как гигантскую бюрократическую машину «административно-командной системы», которая утвердилась в начале 1930-х гг. Неустанные реструктуризации этого огромного аппарата ГУЛАГа указывают на контролирующую руку центра, а также на то, что каждый раз надежды, которые связывались с каждой такой реструктуризацией, рушились перед лицом бесконечных бурно разраставшихся и неэффективных структур управления, которые было все труднее контролировать, и которые, невзирая на конкретное место, где размещались эти структуры, всегда были слишком далеки от центра. Отсюда это постоянное стремление к усовершенствованию отчетности, бумажная гора которой образует в настоящее время основу архивных материалов, что позволяет изучать историю ГУЛАГа не только с точки зрения жертв этой системы, но и с точки зрения самих преступников: персонала охраны и управления, лагерного начальства и начальников участков и районов НКВД, и, наконец, функционеров из Главного управления лагерей. В начале 1950-х гг. их число достигло примерно 300 000 человек (из них приблизительно две трети составляли персонал охраны и одна треть – технический персонал и управленцы). В рамках этих биографических исследований, связанных с функционерами НКВД, Никита Петров исследует во втором томе истории ГУЛАГа мир вооруженных «вохровцев» (военизированная охрана)[52]

Архивы ГУЛАГа предоставляют богатый материал о службе охраны, которая была собрана из весьма разнородного круга лиц: из бывших принудительно поселенных заключенных; из вернувшихся на Родину бывших военнопленных, которые в фильтрационных лагерях были переформированы в ВОХР, часто отнюдь не по доброй воле; из молодых новобранцев Красной Армии, которые были негодны для активной службы в армии или ожидали суда. Эта была очень криминогенная, коррумпированная и склонная к насилию среда, чье изучение имеет смысл для лучшего понимания постоянно изменявшихся границ между «внутренним» и «внешним» мирами.

Что касается номенклатуры Министерства внутренних дел и тайной полиции, то их личные документы закрыты для доступа. В этой связи какие-либо фундаментальные исследования в отношении функционеров государственной безопасности или ГУЛАГа отсутствуют. Однако благодаря участию и терпению группы выдающихся историков из окружения, близкого к «Мемориалу», мы сегодня имеем справочник, в котором прослеживается профессиональное и политическое становление шестисот ведущих функционеров НКВД между 1934 и 1941 гг.[53].

Второй том, посвященный периоду с 1941 по 1953 гг., находится сейчас в стадии подготовки. Первый том показывает, что сорок пять процентов тех, кто в 1930 году занимал высокие посты, в 1937-1939 гг. были уничтожены; те же, кто пережил «большую чистку», сохраняли власть до середины 1950-х гг. и умерли, как правило, имея хорошую пенсию, в период с 1960 по 1980 - годы своей смертью в собственной кровати[54] И только небольшое меньшинство, даже меньше, чем один процент из этих кадров НКВД, были после смерти Сталина подвергнуты административному наказанию – досрочно отправлены в отставку. Несколько иная картина складывается, если отслеживать исключительно номенклатуру ГУЛАГа. Ее сотрудники пережили период 1937-1939 гг. в большем количестве: например, в группе, исследованной и отраженной в сборнике документов «ГУЛАГ, 1917-1960», только двадцать процентов этих ведущих функционеров лишились жизни[55]. Причину этого надо, конечно же, искать в том, что за номенклатурой ГУЛАГа надзирали в меньшей степени, а оберегали в большей: в ее рядах не было такой яростной борьбы за власть; к тому же во времена потрясений они ссохраняли свою удаленность от центров власти и имели относительную защиту внутри определенных кругов лагерного руководства. К этим двадцати процентам относятся также десять процентов тех, кто умер во время войны и послевоенное время, что означает, что семьдесят процентов тех, кто был облечен основными полномочиями в ГУЛАГе, пережил Сталина, причем зачастую — на многие годы. Родившиеся в основном между 1900 и 1910 гг., более трети из них дожили до 1970-х гг., и примерно десять процентов даже и до 1980-х гг. Они также получили преимущество от тех привилегий, которые полагались пенсионерам, входившим в состав номенклатуры. Никто их них, кто дожил до конца СССР, не был привлечен к ответственности.

История повседневной жизни в ГУЛАГе

И наконец, мы можем сейчас изучать ГУЛАГ также и как историю повседневной жизни, как некое специфическое общество, которое обнаруживает свои собственные правила жизни, законы, кодексы поведения[56] В этой связи, естественно, воспоминания о пережитом, рассказы очевидцев и литературные произведения являются самым важным источником для историка. Напротив, слишком многочисленные и столь разнообразные данные и документы, предоставленные бюрократическим аппаратом, ставят огромные проблемы, связанные с интерпретацией. Есть два типа источников, связанных со структурами управления ГУЛАГа, которые представляют большое значение для историка, изучающего повседневность.

К одному из них относится поток отчетов, справок и спецдонесений (так называются различные типы докладов), которые в огромном своем количестве сообщают о «нарушениях предписаний», тормозящих бесперебойное течение лагерной жизни. Эти сообщения и доклады информируют вышестоящие инстанции о различных происшествиях (разнообразные мелкие происшествия, прекращение работы, попытки побегов, драки среди заключенных или групп заключенных). Невозможно сказать, какую именно верхушку айсберга они собой представляют. Как часто и детально эти документы создавались, зависит непосредственно от регулярно проводимых центральными органами власти инспекций и осуществляемых ими проверочных кампаний, во время которых «ритм» был тот же, что и во время всех политических кампаний сталинского времени: после какой-либо первой стремительной, изнурительной, но короткой по времени фазы проверка быстро затихала – до следующей кампании.

К другому относятся крайне мелочные и придирчивые инструкции и циркуляры центральных органов власти, которые должны были регулировать все аспекты жизни заключенных. Этим текстам инструкций, на которых лежит сильный отпечаток подлинной «эстетики» планирования, не хватает часто связи с реальной действительностью: десятки тысяч страниц, которые касаются норм труда, или рационов питания, «снабжения» заключенных инвентарем или «неденежным довольствием» (довольствие, еще один примечательный бюрократический неологизм, который трудно перевести). Только касательно одного продовольствия имелось не менее, чем пятнадцать «основных норм», которые также делились на «поднормы» в зависимости от типа лагеря и осуществляемой в нем трудовой деятельности и, кроме того, они в течение года могли многократно изменяться (в зависимости от времени года); даже и малейшее изменение нормы в документах – когда шла речь о продовольствии – подразумевало еще и подпись шефа ГУЛАГа, министра внутренних дел и его заместителя. Вот пример дословного текста подобного циркуляра:

Циркуляр номер 130-035 от 28 января 1944 года
«О повышении солевого рациона при приготовлении пищи для заключенных»

Для улучшения качества при приготовлении пищи заключенных увеличить средний рацион от 15 грамм в день, предоставляемых в настоящее время, до 18 грамм. Чернышев, Заместитель Народного Комиссара Внутренних Дел[57].

Если этот документ и дает разъяснение, то, несомненно, не о вкусе баланды, той липкой водянистой похлебки, которую давали зекам. И еще один пример, документ сочинения того же Чернышева от 21 декабря 1949 года:

Во избежание попадания инородного тела при выпекании хлеба содержащие клейковину виды муки № 1 и № 2 должны систематически просеиваться через металлическое сито (проволочное) № 10 и 12, типы муки № 1 и 2 - через сито № 16 и 24[58].

Также тщательно историк, изучающий ГУЛАГ, должен просеивать уймы бюрократических данных и сведений, для того, чтобы найти зернышко правды. Произведения, оставленные «культурно-воспитательным отделом», в основном «показательная проза», предлагают историку мало ценного. Какие выводы и заключения он должен сделать из бесчисленных льстивых докладов и отчетов, которые доносят о 195706 лекциях, прочитанных только за период 1949 года, и которые прослушали 92 процента заключенных, и к которым относятся также 570762 политбеседы и 7395751 «устных чтений газет», от которых заключенные ГУЛАГ не могли уклониться? [59]

И все же есть такие аспекты повседневной жизни, о которых мы можем получить информацию из официальных источников – о проблемах, которыми власти были в достаточной степени обеспокоены, в том числе и для того, чтобы начать следствие? Какие группы создавались среди заключенных? Какую роль играли подпольные организации, особенно прибалтийские и украинские «националисты»? Какие контакты существовали между лагерной администрацией и уголовными бандами? Какие конфликты имели место между «криминальными авторитетами» (ворами в законе) различных криминальных кланов[60]? И какие типичные столкновения случались между различными этническими группами: украинцами и русскими, или русскими и «мусульманами» (особенно татарами, а также чеченцами)? Чтобы получить такую информацию, администрация ГУЛАГа использовала большое количество провокаторов и доносчиков, которых она рекрутировала среди заключенных. В их число входило от восьми до десяти процентов заключенных. Однако использовалось такое количество средств, что в январе 1952 года в Москве было проведено совещание главных функционеров управления лагерей, которые должны были признать, что

Управление лагерей, которому до сих пор удавалось использовать конфликты и распри между различными группами заключенных, может потерять контроль над внутренними процессами[61].

К этим аспектам повседневной жизни лагерей в послевоенное время, которые до сих были мало известны, в шестом томе «Истории сталинского ГУЛАГа», изданном Владимиром Козловым, добавляется большое количество новых элементов [62]

В своем образцовом произведении о нацистской системе лагерей Ольга Вормсер-Мигот пишет:

К этой теме вряд ли надо подходить только статически, как если бы она застыла в своих идеально типических структурах без всякого воздействия временных факторов[63].

Это же касается в первую голову и феномена системы советских лагерей, чье развитие растянулось на период времени, втрое больший, чем срок существования нацистской системы нацистских лагерей, и которая на протяжении десятилетий претерпевала изменения, развиваясь вместе с системой уголовного права и политической системой, в период с 1918 по 1920 представляя собой нечто другое, чем то, что появилось в 1930-е гг., или в начале 1950-х гг. Основная часть исследовательских работ по этой теме касается периода 1929-1953 гг.; и все же открытие архивов (материалы которых есть в открытом доступе по большей части до середины шестидесятых годов) также пролило некоторый свет на тему «ГУЛАГ до ГУЛАГа», как и на «ГУЛАГ после ГУЛАГа», хотя все же на эту тему опубликовано меньше работ.

Чем шире становится наше знание о советской системе лагерей, тем яснее становится, что 1929 год примечателен «Великим переломом» не только в истории индустриализации и насильственной коллективизации, но и в эволюции политики уголовного преследования и системы наказания. Можно в связи с развитием советского общества констатировать некий разрыв между ленинской и сталинской фазами - еще большая степень насилия, никаких компромиссов, никаких колебаний перед препятствиями, никаких уступок в спорных вопросах. И если можно рассматривать Гражданскую войну в качестве «матрицы» сталинизма, то нельзя, тем не менее, обнаружить непосредственную связьмежду «концентрационными лагерями», которые уже упоминаются в работах Ленина 1918 года, и сталинскими лагерями 1930-х гг. Концлагеря 1918-1921 гг. находятся в традиции лагерей интернирования, какими они создавались во время Первой мировой войны во многих странах для содержания там военнопленных, беженцев или перемещенных лиц.

Новым у большевиков было преднамеренное интернирование определенных групп населения в качестве «заложников» «до конца Гражданской войны»: «классово чуждых» и соответственно «социально опасных элементов» и причисляемых к ним, «дворян», «кулаков», «белогвардейцев», а также иностранцев. Такого рода превентивное интернирование в качестве чисто административных актов, осуществляемых политической полицией, было частью всего набора репрессивным мероприятий, которые новые власти использовали против «классовых врагов».

Одновременно с этим большевистское правительство экспериментировало с другим типом лагерей, лагерей для «исправления трудом» как мест тюремного заключения, которые должны были появиться для обычных, приговоренных в судебном порядке. В этой связи мы опять возвращаемся к концу XIX столетия, когда среди юристов шли оживленные дебаты о благотворной роли «искупления через труд», об использовании заключенных в экономических целях, о соответствующих преимуществах каторги и тюрьмы. В хаосе Гражданской войны проводилась, конечно же, не только организация «исправительных лагерей», согласно декрету от 15 апреля 1919 года, так как не хватало организации и времени; во все в большей степени в период 1918-1921 гг. в одних и тех же учреждениях изолировались «заложники из буржуазии», приговоренные преступники, члены семей крестьянских «бандитов»-повстанцев. Самые большие лагеря возникли в Тамбовской губернии, где летом 1921 года произошло крестьянское восстание под названием «антоновщина»[64].

Разница между «концентрационными» и «исправительными лагерями» была, тем не менее, чистой фикцией. В 1922 году фактически вступила в силу инструкция направлять приговоренных в трудовые лагеря вместо тюрем. Лагеря интернирования были распущены, за исключением некоторых «спецлагерей» (лагеря особого назначения), в которых содержались под арестом приговоренные «судами» тогдашней тайной полиции ОГПУ: «контрреволюционеры», политические противники и обычные преступники, чьи преступления (подделка банкнот, бандитизм) затрагивали непосредственные интересы государства. Так, в лагерном комплексе Соловецких островов содержались под арестом более десяти тысяч лиц. Из этого лагерного центра в дальнейшем в конечном счете принудительный труд эволюционировал в разветвленную систему после того, как Политбюро ЦК 27 июня 1929 года утвердило решающее по своему значению проведение реформы уголовного права, согласно которой лица, которые должны были отбывать тюремное наказание сроком более чем в три года, должны были передаваться в «исправительные трудовые лагеря», управление которыми находилось в ведении ОГПУ[65].

Что касается постепенного роспуска ГУЛАГа после смерти Сталина, появились новые факты и сведения, которые были собраны благодаря ряду проведенных исследований[66] Уже в марте-апреле 1953 года дело дошло до фундаментальной перестройки. Сначала Главное управление лагерей было передано в ведение Министерства юстиции и экономических отделов соответствующих гражданских министерств. 27 марта советское правительство осуществило частичную амнистию, благодаря которой в течение следующих трех месяцев вышла на свободу почти половина заключенных лагерей (1200000 из 2500000 человек)[67]. Это были преимущественно мелкие правонарушители, чей срок заключения был меньше пяти лет.

Ожидавшееся, но не проводившееся освобождение «политических» привело, начиная с лета 1953 года, к волне прекращений работы, беспорядков и восстаний, которые достигли пика в мае-июне 1954 года во время восстания в Кенгире (поселение среди лагерей, находившихся в степях). Эти события ускорили создание комиссий, которые должны были проверить дела «политических» заключенных. В течение двух лет (с начала 1954 по начало 1956 года) число «политических» в ГУЛАГе уменьшилось с 467000 до 114000 человек, то есть на семьдесят пять процентов[68]. В начале 1956 года, впервые за двадцать лет, общее число заключенных стало меньше миллиона человек. Двадцатый съезд КПСС, состоявшийся в феврале 1956 года, не был, таким образом, - как это обычно считается – решающим моментом в освобождении заключенных ГУЛАГа, и роспуска «спецпоселений», скорее, напротив, основная часть «политических» освобождена ранее.

В конце 1950х гг. система лагерей была подвергнута фундаментальной реформе. Принудительный труд постепенно все более терял свою основную роль в добыче и разработке полезных ископаемых в районах крайнего Севера и Сибири. Лагеря, которые теперь стали называть «колониями исправительного труда», располагались преимущественно в европейской части СССР. Заключенными были обычные преступники (с 1960 по 1970 годы ежегодно выносилось от тысячи до трех тысяч «политических» приговоров), и назначавшиеся наказания имели ту же регулирующую функцию, которую они имели во всех обществах, даже если они в Советском Союзе сохраняли своеобразие, неизбежно оставаясь частью системы, которая отнюдь не имела своей основой принципы правового государства. Поэтому в «исправительных колониях» вместе с мелкими и крупными преступниками также находились люди, чье социальное поведение в ходе той или иной проводившейся кампании определялось как противозаконное (алкоголизм, «паразитизм», «спекуляция», «предпринимательство»), – другим словами «обычные граждане» могли стать жертвами репрессивной политики, чьи средства и методы были несоразмерными преступлениям.

С момента развала СССР число находящихся под арестом и содержащихся в колониях исправительного труда постоянно растет, и в одной только Российской Федерации, население которой сейчас гораздо меньше, чем в сталинском СССР, оно перешагнуло отметку в миллион человек. Особо строгие приговоры и высокий уровень социально мотивированной преступности отражают, без сомнения, значительные общественные и национальные противоречия, которые накладывают свой отпечаток на все постсоветское пространство. Но все это также является наследием все еще столь близкого прошлого: прошлого, которое было ознаменовано подавлением и угнетением всех частей и слоев общества, а также, и прежде всего, наличием в течение многих десятилетий разветвленной системы лагерей, равной которой не было нигде в XX веке, и в которой во времена Сталина – всего одно поколение назад – содержался каждый шестой взрослый гражданин страны.

---

---

Все права на распространение и использование произведений Варлама Шаламова принадлежат А.Л.Ригосику, права на все остальные материалы сайта принадлежат авторам текстов и редакции сайта shalamov.ru. Использование материалов возможно только при согласовании с редакцией ed@shalamov.ru. Сайт создан в 2008-2009 гг. на средства гранта РГНФ № 08-03-12112в.